Найл отодвинулся от столика и сел на подушку, чуть на возвышении. Продолжать трапезу было бы невежливо. По какой-то причине вид людей, занятых едой или питьем, вызывал у пауков брезгливость, все равно что у человека вид паука, поглощающего муху или крысу.

Дравиг не стал тратить время на околичности.

– Тебе известно, что Скорбо убит?

– Да.

– У тебя есть кто-нибудь на подозрении?

– Нет.

Во время этого диалога Найл говорил вслух, в то время как Дравиг изъяснялся телепатией. Изъяснялся телепатией и Найл (пауки не способны воспринимать человеческую речь), но ему сподручнее было проговаривать слова вслух, это как бы придавало мысли дополнительную внятность.

– Смертоносец-Повелитель очень сердит?

Даром что повелевала самка, людям она была известна как Смертоносец-Повелитель.

– Разумеется. Но он не отступится от соглашения.

Дравиг сознавал то, что на уме у Найла, в этом и заключалось преимущество общения посредством телепатии. Пока люди жили в рабстве, убийство одного паука каралось с немыслимой жестокостью: мучительной смерти порой предавали сотни людей… Когда рабы обрели свободу, Смертоносец-Повелитель согласился, что умерщвлений больше не будет.

– Тем не менее, – сказал Найл, – убийцы, если будут найдены, должны понести наказание.

– Решение зависит от тебя. Мы от соглашения не отступим.

Диалог прервался, и наступила тишина, но это была тишина понимания. Разум навел перемычки между двумя разными сущностями, Найл и Дравиг как бы слились воедино.

Дравиг:

– Но я не могу понять, как людям удалось убить паука.

– Пойдем со мной, – Найл поднялся, – я тебе покажу.

На том месте, где искалеченный Скорбо рухнул окончательно, орудовала бригада рабов, лопатами кидая снег в тачки, а кровь смывая ведрами подогретой воды. Оставлять паучью кровь – пятнать землю – считалось кощунством. Когда Найл с Дравигом проходили мимо, надсмотрщик щелкнул бичом, велев рабам застыть навытяжку, Найл отвел взгляд: пустые глаза и отвислые челюсти рабов всегда вызывали у него неуютное чувство.

Дверь была приоткрыта точно так, как ее оставил Найл. Когда вошли в усеянную мусором переднюю, Дравиг приостановился и разомкнул челюсти-хелицеры; просто так он этого бы делать не стал – значит, что-то почуял. Но этим все и ограничилось, спустя секунду он следовал за Найлом по коридору и наружу в сад.

Найл указал на пальму с обтесанной верхушкой.

– Вот что убило Скорбо.

Дравиг не взял в толк решительно ничего. Пауки безнадежно далеки от понимания элементарных принципов механики. Найлу пришлось передать умозрительную картину, прежде чем Дравиг смог уяснить, как дерево можно использовать в качестве орудия убийства. Но и это, похоже, не убедило. Чтобы он удостоверился окончательно, пришлось указать на веревку, все еще болтающуюся возле верхушки дерева, и на стену в кровавых пятнах.

Указал Найл и на саму форму кровавых всплесков – эдакие султанчики-хвостики, – объяснив, что такие очертания у них от неимоверной силы удара.

– Человечий ум удивительно гибок и скрытен, – заметил Дравиг с некоторым замешательством.

Найл указал на осколок кости, лежащий в снегу.

– Удар пришелся чуть сбоку, поэтому убить его не убило, а только сломало ноги. Пока он лежал в бесчувствии, кто-то набросился с тяжелым оружием – вероятно, топором – и проломил череп. Вот почему он не смог послать сигнал о помощи.

– Кто бы это ни совершил, – проговорил Дравиг, – он за это поплатится.

Сила его гнева была так велика, что Найл качнулся, как от удара, отступив на шаг. Открылось, насколько он недооценивал глубину переживаний Дравига. Человек к кончине паука отнесся бы с известным равнодушием. Для Дравига же это была гибель сородича, наполняющая его гневом и жаждой мести.

До Дравига тут же дошло, как его вспышка гнева отразилась на Найле, и он послал умоляющий, жалобный импульс; Найл ответил в том духе, что извиняться вовсе не обязательно. На языке людей этот мимолетный обмен можно было бы выразить так:

– Решение зависит от тебя. Мы от соглашения отступим.

«Ой, извини, пожалуйста. Я не хотел задеть (а может, «испугать» или «шокировать»)».

«Не надо извинений, я все прекрасно понимаю».

В отличие от фраз импульсы переметнулись мгновенно, причем с точностью, превосходящей силу слов. Найл невольно осознал убогость и несовершенство человеческой речи.

Дравиг подступил к пальме и обхватил ее челюстями и четырьмя передними лапами. Найл наблюдал с растерянностью, перешедшей в замешательство. Неужели старику не ясно: чтобы выдрать дерево с корнем, понадобятся усилия не одного, а как минимум нескольких пауков? Замешательство сменилось изумлением, когда спустя некоторое время в ответ на паучьи потуги послышался треск: корни явно сдавали.

Дело тут было не в одной лишь физической силе, а еще и в силе воли, подкрепленной яростью. Когда земля вспучилась, паук на мгновение покачнулся, но тут же восстановил равновесие и опять поднатужился. Секунду спустя пальма была выкорчевана из земли. Дравиг с презрением ее отшвырнул, и она с треском рухнула в кусты.

Паук молчал, но, видимо, после физического усилия гневливое отчаяние в нем поутихло.

Найл, шагнув вперед, заглянул в яму с переплетенными обрывками узловатых корней, торчащих из взрыхленной бурой почвы. Два из них, самых толстых, лопнули (вот это силища!). А Дравиг вместе с тем не выказывал ни намека на усталость, даже дыхание не изменилось. Найл понял, что паук использовал свою колоссальную силу воли – такую, что из человека вышибла бы дух, – напружинив мускулы в едином умопомрачительном усилии. И как уже нередко бывало при контактах со смертоносной, Найл исподволь почувствовал наличие грозной потаенной силы.

Что-то попалось на глаза во взрыхленном грунте. Нагнувшись, Найл подобрал лежащий меж корней предмет серого цвета. Диск, сантиметров десяти в диаметре, на удивление тяжелый. Найл прежде слышал о свинце, но ни разу его не видел; теперь он догадывался, что держит в руке именно его.

Смахнув с диска землю, он неожиданно увидел, что на одной его стороне высечен нехитрый узор, всего из четырех линий.

– Что это? – поинтересовался Дравиг.

Найл протянул диск, и паук уцепил его когтем.

– Лежал в яме, – сказал Найл. – Положили его туда, должно быть, когда сажали дерево.

– Тебе это о чем-то говорит?

– Нет.

Паук обронил диск, Найл подобрал.

– Захвачу с собой. Попробуем выяснить, что это такое.

Находка оттягивала карман балахона, и Найл на время оставил ее возле двери.

Дравиг взялся обыскивать кусты. Найл указал на веревку, обмотанную вокруг корневища низкорослого деревца:

– Вот другой конец веревки. Кто-то, должно быть, ее обрезал, когда Скорбо выходил из двери.

Чем бы там ни резали веревку – топором, ножом ли, – лезвие было изумительно острым, концы оказались ровными, не измочаленными.

– Ты что-нибудь еще заметил? – осведомился Дравиг.

Найл подумал. Думал размеренно, не спеша, понимая, что у пауков терпение куда сильнее, чем у людей.

– Кто бы это ни совершил, рассчитал все как следует, – сказал он наконец. – Я считаю, их должно было быть по меньшей мере трое. И по какой-то причине они ненавидели Скорбо.

– Ты полагаешь, выслеживали специально его?

– Я склоняюсь к такой мысли. – Найл решил не вдаваться, почему Скорбо недолюбливали: казалось неучтивым по отношению к мертвому. И Дравиг, чувствующий, что Найлу есть что добавить, деликатно помалкивал. – Вероятно, они зашли через парадную дверь, – предположил Найл, – но обратно через нее не выходили, а просто приперли лесиной. Получается, что перебрались через стену. Ага, вот оно что!

Найл продрался через едва заметный проход меж кустами и стеной, что слева, и там наткнулся на невысокие воротца. Сделаны они были из железа, уже проржавевшего. Тем не менее, когда он налег на створки, те повернулись без скрипа. Оглядев шарниры, Найл понял, что они смазаны.