Самым младшим был мальчик, Зик. У него имелись три сестры, из которых старшая, Ронни, была симпатична настолько, что невольно задерживала Джерри послушать бредни Бенсона, если оказывалась во дворе за какой-нибудь работой. Иногда солнце застигало ее в выгодном ракурсе, и тогда Джерри различал под длинной юбкой ее расставленные ноги – эдакая палатка, приглашающая влезть, – а лучи золотили мышцы ее лодыжек и бедер. Брюс, вероятно, догадывался, чем занимается Джерри, но предпочитал не обращать внимания в надежде, что заблудший узрит истинный свет. Джерри же рассчитывал увидеть нечто совсем иное и прикидывал, не готова ли Ронни показать ему это самое, если подловить ее наедине где-нибудь в сторонке от папашина влияния, пусть ненадолго. Иногда девушка одаривала Джерри улыбкой, в которой читалось, как ей опостылел весь этот монастырский уклад без малейшей отдушины для утоления аппетитов, столь естественных для молодой симпатичной женщины. Образование дети получали дома от своих же родителей, и сексуальная его компонента наверняка исчерпывалась постулатом: «Не вздумай этого делать, и особенно с Джерри Шнайдером». Наряду с образованием, дома же лечились и недуги (оставалось надеяться, что никто в семье серьезно не хворал: докторов, а уж тем более «Скорой» у Бенсонов не наблюдалось ни разу), так что в целом жизнь семейства вращалась исключительно сама в себе, под присмотром жуткого и далекого Бога; пройдет еще некоторое время, прежде чем его промысел учинит с семейством Бенсонов комедию.
Вместе с семьей обитал один из братьев Брюса Бенсона. Звали его Ройстон – судя по виду, явно не в себе. Был он неразговорчив и мелко кивал вроде тех собачек, которых кое-кто держит в машинах на приборной доске. Парень в целом безобидный. По городу ходил слух, что однажды, пару лет назад, этот самый «тормоз» смачно полапал на складе мать Верна, но правда то или нет, Джерри не решался спросить ни у Верна, ни у его матери. Может, это как раз и была одна из причин, отчего Брюс Бенсон не казал в верновский магазин носа. Ничто так не портит отношений, как откровенно итальянские страсти придурка-брата одной родни применительно к праведной баптистке-матери другой.
В ворота бенсоновской фермы Джерри въехал, инстинктивно приглушив в грузовике радио: Брюс музыку особо не почитал, и уж во всяком случае такую, что лилась в данную минуту из динамиков у Джерри: знойный вокал Глории Скотт, подкрепленный продюсерской хваткой великого покойничка Барри Уайта[2].
Старый Морж был Джерри откровенно по сердцу: может, он и не был таким выдающимся, как Айзек[3], может, и не без оснований порицали его за то, что он придает современному ритм-энд-блюзу оттенок китча, – но было что-то в его «жирных» аранжировках, отчего взору сразу же представлялось бурное действо с юной похотливой сучкой на всклокоченных простынях, измазанных детским маслом и окропленных дешевым шампанским. Интересно, слышала ли когда-нибудь о Барри Уайте Ронни Бенсон. Насколько известно, их семейка не слушает даже безбашенных проповедников – тех, что разглагольствуют о любви к Богу, а сами, похоже, ненавидят всех и вся. Получается, те, кого знает и любит Джерри, у них тем более не на слуху. При знакомстве с Барри Уайтом старик Бенсон, вероятно, рухнул бы замертво, а его дочери впали в подобие транса.
Джерри аккуратно, на рубчик, прибавил громкости. С наступлением зимы Бенсоны извечно загоняли своих кур в большой амбар. На прошлой неделе Брюс сказал, что к следующему приезду Джерри птица будет уже под крышей, но сейчас, приближаясь к куриным загонам справа, он видел разбросанные по земле белые комочки. Они были неподвижны. Кое-где ветер ерошил им перья, и тогда они словно вздрагивали на земле, но это была лишь ложная имитация жизни.
Увиденное заставило Джерри дать по тормозам. Оставив мотор на холостом ходу, он вылез из кабины и подошел к проволоке. Вблизи там валялась тушка одной из кур. Джерри нагнулся к ней и нежно, кончиками пальцев нажал. Из клюва и глаз неожиданно потекла черная жидкость, и Джерри тут же отдернул руку, отирая ее о штаны, чтоб, чего доброго, не подцепить какую-нибудь заразу.
Все куры были мертвы, но они не были убиты хищником. Крови на оперении не было, да и вообще на вид никакого разора. В дальнем углу загона Джерри углядел петуха – подергивая ярко-красным гребешком, тот разгуливал среди своих неживых наложниц и где рыл, где поклевывал землю, выискивая редкие зернышки для насыщения голода. Каким-то образом в общей расправе ему удалось уцелеть.
Джерри сунулся в кабину и заглушил мотор. Все, решительно все здесь было не так. Стыло задувал ветер. Джерри двинулся через двор. Дверь в дом Бенсонов была открыта настежь, ее удерживал деревянный клинышек. Стоя снизу у ступеней крыльца, Джерри подал осторожно-вопросительный голос:
– Эй, дома кто есть?
В ответ тишина. Дверь вела непосредственно к Бенсонам на кухню. Там на столе была брошенная еда, но даже снаружи чувствовалось, что она загнивает.
«Надо вызвать копов. Сейчас же, и ждать, когда прибудут».
Однако Джерри понял, что делать этого не будет и поступит иначе. Он возвратился к грузовику, открыл в кабине бардачок и из-под кипы карт, фаст-фудовских меню и неоплаченных штрафных квитанций выпростал завернутый в белую тряпицу «ругер». В сущности, пистолет ничего не менял, но само то, что он в руке, несколько подбадривало.
Запах на кухне стоял нехороший, гнилостный. Ужин из курятины и лепешек, судя по виду, томился на столе уже пару дней. Вспомнились дохлые куры в загоне и черная жидкость, брызнувшая из глаз и клюва тушки, к которой он притронулся. Бог ты мой, если куры оказались каким-то образом заражены, или та зараза передалась семье… Мысли перешли на яйца, которые Джерри все эти полгода исправно грузил и отвозил в город; на курицу, которую Брюс, недели не прошло, презентовал ему на День благодарения. Джерри невольно вскинулся, но усмирил себя. От птичьих болезней, на его памяти, еще никто не умирал. Исключение составляет разве тот азиатский грипп… впрочем, то, что убило бенсоновских куриц, ни в коем виде не напоминает грипп или хоть что-то мало-мальски на него похожее.
Джерри осмотрел гостиную (телевизора нет, лишь пара массивных кресел, пухлая тахта и какие-то религиозные картинки по стенам) и санузел внизу. Пусто и там, и там. Прежде чем отправиться наверх, к спальням, Джерри издал еще один упредительный возглас. Наверху запах чувствовался острее. Джерри вынул из кармана платок и притиснул к носу и рту. Чего ожидать, он уже знал. Одно время, еще по молодости, он работал на бойне в Чикаго – такой, где о качестве мяса особо не пеклись. С той поры Джерри не ел гамбургеров, вообще на дух их не переносил.
Брюс Бенсон с женой находились в первой спальне – лежали под просторным белым одеялом. Он в пижаме, она в синем ночном халате. Одежда и постель перемазаны черной жидкостью, она же запеклась у них снизу на лицах. У Брюса Бенсона глаза были полуоткрыты, а на щеках извилистыми дорожками застыли черные слезы. Судя по выражению лиц, муж с женой умирали в муках. Даже в смерти боль запечатлелась на их лицах, словно они были изваяниями, сотворенными в дотошных деталях неврастеничным скульптором.
Трое дочерей находились в спальне по соседству. Хотя койки стояли в одном углу комнаты, девушки собрались на большой постели по центру. Постель, видимо, принадлежала Ронни. Своих младших сестер она приобняла руками с боков. Постель тоже была в черной крови, а Ронни красивой уже не была. Джерри отвел глаза. Младшенький, Зик, обнаружился в квадратной каморке на дальнем конце коридора. Мальчик был укрыт простыней. Значит, отошел первым, и у кого-то достало сил накрыть его после этого саваном. Но если силы оставались, почему никто не вызвал помощь? Телефон у Бенсонов был, и, даже несмотря на странности своей веры, они должны были понять, что происходит нечто из ряда вон. Целыми семьями так не вымирают, во всяком случае не в Колорадо и вообще в цивилизованном мире. А это… чума какая-то средневековая.