- Сыно-ок!
"Зови, зови - жестко улыбается Корней. Крик сипит переливами сопилки и от натуги наливается хрипотой:
- Сыно-о-о...
Аграфена машет платком в красных цветочках, стирает со лба пот и гнется под тяжестью корзины.
Надо бы помочь ей, но Корней не шевелится.
- Да ты оглох!? Или спишь!? - совсем уже четко звенит усталый голос.
Корней поднимается и, нагнув голову, идет. Аграфена ждала Онуфрия, и тело ее расслабляет тревога:
"Не случилось ли чего?"
Вышитые короткие рукава ее рубахи от груди кругами смочены потом. Смуглые оттянутые корзиной руки красны до локтей. Сквозь сетку пришитой к рубахе мережки поблескивают бронзовые ноги. Лицо влажное, румяное.
В светлых голубых глазах испуг:
- Здравствуй...
- Здравствуй...
Аграфена отдает Корнею корзину:
- Случилось что? А чего ж ты остался у шалаша?
- Да та-ак...
- Может, нездоровится?
- Не-а, чего там... ничего...
- А-а, а я испугалась...
Глаза Аграфены яснеют.
- Давно не видела я тебя с детьми. Сдается так давно, что и не вспомнишь. В степи хоть бы душа какая. А дети как?
- Пасут.
Аграфена перекладывает с руки на руку платок и рассказывает:
- И у меня все ничего. Огурцы, кукуруза хорошие будут. С капустой вот неладно... гусеница проклятая, понимаешь. Ну, да я ее укорочу. Сад груш даст. Только ветер не оббил бы. Слив мало, так только, слава одна. Зато калина какая! Глянешь на нее, дух займет. Густая-густая!
Аграфена кончиком платка вытирает в уголках губ и поглядывает на Корнея. Ей хочется, чтоб он поднял глаза и взял ее под-руку. Ведь никого нет, - степь да солнце.
Но она крепится, - не молоденькая, семнадцать лет замужем.
Корней гудит от черных мыслей, ставит у шалаша корзину, не знает, с чего начать, и гнется, высокий, неловкий.
Аграфена заворачивает край юбки, садится и говорит:
- На поле на днях была. Ячмень ничего будто.
Земля там, сам знаешь... Ну, скотина края пощипала.
Глаз нужен.
Слова сливаются со звоном мух Аграфена будто клубок разматывает: скажет об одном, передохнет и опять.
Корнею кажется, она не спроста так ладно говорит. Нет, прячется за слова, сидит в стороне, будто с чужим. Загорелая шея Корнея становится багровой. Он открывает рот, задерживает дыхание и хрипло кидает:
- Ну, ладно! Пусть он сгорит тебе твой огород!
Голос Аграфены сникает, губы вздрагивают и остаются полуоткрытыми. Корней рукой как бы отстраняет обдуманный ночью разговор и бормочет:
- Ты вот что... Я это, я тебе на смех не давался, я...
Он не находит слов, с досадой машет рукою и отрубает:
- Чей Зосима?
- Как чей?! - удивляется Аграфена.
На лбу ее сбегаются морщинки, и он похож на далекое взволнованное ветром ржаное поле.
- А так, чей?
- А я почем знаю, раз ты не знаешь?
Корней вскакивает на колени и кричит:
- Ты не стрекочи! Я-то знаю, чей он!
- Значит, не твой он, а чей же?
- Да уж я знаю!
- Знаешь? Так пускай тебя гром убьет за эти слова! Я...
Голос Аграфены звенит. Мысли Корнея разбегаются, но подозрение, что Аграфена хитрит, собирает их.
- Ты глаз от меня не вороти! - кричит он. - Меня убивать не за что! Или зато, что ты мне Зосиму принесла?
В кого он? В тебя?! В меня?! Кто у нас такой?! Рябчик?!
- Да какой он? - вскакивает на колени Аграфена.
- Не видала? Как жук, черный...
- Черный?!
Аграфена всплескивает руками и захлебывается:
- Я, значит, виновата, что сын черный! Да что ж мне, как, переродить его, чтоб белым был? А ты где был?
Или я сама зачинаю? Глядите, черный! Не в масть, так и не наш1 Чего ты вызверился? Да мне, раз так, провались ты! Жила я, жила с тобой, с проклятым, а ты вон что!
Шестнадцать годов глядел и глаза не лопнули, на семнадцатом разглядел...
Корней склоняется к Аграфене и шипит:
- Не лайся, а то дам-и душа вон.
- И бей! Бей! - взвизгивает Аграфена.
- И ударю!..
Корней хватает Аграфену за руку, ловит другую и заламывает их:
- Чей Зосима?
- Твой!
- Врешь! Ну-у, чей?
- Твой! Ломай! Ломай! Думаешь, рук жалко! Ломай!
Глаза Аграфены краснеют, но слез нет:
- Ломай! Души!
Корнею кажется, она не вынесет боли, вот-вот сознается и будет ползать у него в ногах. Он ждет этого и боится, а исступленный голос Аграфены вое стегает и стегает его по лицу:
- Ломай! Режь! Режь!
Он сипит:
- Ты правду, правду! Может, силком кто, а?
- Ни с кем!
- Может, встретил кто, одна ходишь...
- С отроду! Ни с кем!
Корней отпускает руки, отворачивается, но Аграфена ловит его за рубаху и дергает:
- Нет, ты стой! Вот смотри!
Она вскидывает ко лбу руку и тянется к небу:
- Пусть мои кости земля выкинет из могилы, если вру. Землю буду есть, твой Зосима. Не веришь? Сам, может, таскаешься...
Она ничком валится на землю и причитает. Корней идет от нее за шалаш, садится там и виновато глядит себе под ноги.
VI
Пожарищем надвигается вечерняя заря. Ветер вавевает пыль. Серое выветренное перекати-поле прыгает вдалеке через травы, натыкается на репейник, дрожит в не может вырваться из колючек.
- Му-у-у! - трубят где-то быки.
Корней из-за угла шалаша косит глазом на неподвижную Аграфену и идет к колодцу. Теплая жердь быстро уходит за сруб. Вода раз за разом шумно падает из ведра в корыто и пенится золотом.
Вдали сверкают рога быков. В крепнущем реве барахтаются крики Зосимы и Онуфрия:
- Гей! гей!
- Да куда тебя несет?!
Аграфена тоже идет к колодцу, горстями зачерпывает из корыта воду, смывает следы слез и за шалашом утирается подолом рубахи.
Голоса детей и рев быков уже рядом. Надо напустить на лицо улыбку, а улыбки нет. Аграфена стелет дерюгу и склоняется к принесенной корзине.
Быки грузно спешат на скрип журавля, сворачивают к Аграфене и обнюхивают ее. Из-за них выбегает серый, запыленный Онуфрий:
- Пришла уже?! - и, бросив кнут, кидается к ней.
Она снимает с него шляпу, глядит в обожженное зноем лицо, гладит плечи и шепчет:
- Пришла, пришла...
- Давно?
- Только что...
Подходит и Зосима. Аграфена целует его в лоб и спрашивает:
- Жив, здоров? Вот и хорошо, у меня дома тоже хорошо все.
Ее голос настораживает Зосиму, и он угрюмо бредет к отцу. А Онуфрий уже стоит перед корзиной на коленях:
- Пирожков принесла?
- Принесла, вот, на...
- Э-э, и кукурузы?
- И кукурузы.
- И огурцов?
- Всего принесла,
- Вот хорошо...
Онуфрий вое пробует и, как маленький, лепечет о том, как его обидел отец, что было ночью. Аграфена вздыхает.
Из связанного комка капустных листьев сочится красный сок и красит ее пальцы.
- У-у, и вишен принесла?
- Давай котелок! - кричит от колодца Зосима.
- Неси, сынок!
- А-а, ну их!
Аграфена берет котелок и идет к колодцу сама. Корней и Зосима покрикивают на быков и перекидываются словами о минувшем дне, о встречах в степи. Быки пьют воду медленно, вскидывают влажные морды и опять тянутся к корыту. У Зосимы лицо настороженное, у Корнея виноватое. "Опомнился", -решает Аграфена. Корней из ведра льет в котелок воду. Аграфена сутулится под его взглядом и на ходу кричит Онуфрию:
- Будет тебе! Ужинать не захочешь!
- Вишни наши? И, возьми меня домой.
- Нельзя.
- На один день возьми! Сто годов потом не буду проситься.
- Отца проси.
- Нет, ты ему сама скажи, а? А то я сам прибегу...
- Дороги не найдешь.
- Я? Вот не пустит, возьму и прибегу. Поживу дома день, наемся всего в саду, на огороде и вернусь.
- Ну, ну...
Аграфена разводит костер и раскладывает на свитке принесенное чистое белье.
Зосима от колодца видит это, моется, подрагивая, за шалашом меняет рубаху и садится у костра. Аграфена мельком поглядывает на него и думает: "В самом деле, черный... И в кого бы он такой?"
