Впрочем, электронных часов тогда не было. А стрелочные командирские показывают одну и ту же истину: солдат спит, служба идёт.

На вторые сутки к ним пришёл кораблик с едой и всякими штуками. А его никто не встретил. Можно представить себе у Копполы такой сюжет – плывут апокалиптические американцы на лодочке, а никто не стреляет. Приплывают, а там никого нет.

Нигде никого нет.

И сумасшедшего полковника, и вьетконговцев.

И марихуаны нет.

Ничего-ничего.

И никого.

Одна северная советская ночь.

И спит только на причале блохастая собака. Впрочем, это уже фантастика, поскольку в Полярную ночь на причале может лежать только обледенелая собака с обледеневшими блохами.

Да. Но тут было немного иначе».

Он говорит: «Сейчас я несколько поистрепался, а вот раньше постоянно ходил на всякие светские мероприятия. Правда, сейчас-то и этих мероприятий стало меньше, люди получше деньги стали считать. Я пошёл на чужой светский праздник – без галстуков, но с тётками в декольте. Там были всё сплошь светские люди, что вели светскую жизнь. Светская жизнь, для тех, кто не знает, заключается в протискивании своих тел мимо тел других людей со стаканом или бокалом в руках. Главная фишка – не облить никого при этом томатным соком. Это опять же, я вам рассказываю, тем, кто пока не понимает фишек светской жизни, и тех, кому про это ещё не рассказала Рената Литвинова.

Итак, меня окружали светские люди, и я, увидев знакомого воротилу шоубизнеса Б., решил спрятаться за его могучим торсом. Он, судя по всему, чувствовал себя как рыба в воде.

А его спутница мне сказала, что окружающее – вовсе не светская жизнь. Светская жизнь начнётся ровно через час (она посмотрела на часы), и я сразу это пойму.

Тогда я начал то и дело глядеть на часы. Другие гости тоже то и дело посматривали на часы, и это несколько нервировало гостей-евреев.

И правда, как только прошёл час, началась светская жизнь. Прямо перед нами встали два человека, и один быстро и сурово спросил другого:

– Ну-с, а вы чем знамениты?

Тот замямлил сначала, но всё же как-то отбился.

И сразу же мой сосед справа обратился ко мне по-французски.

Но ведь русского писателя хуй собьёшь с панталыку. Потому что один писатель завсегда помогает другому, даже если и дохлый. Писатели вместе – страшная сила. Оттого я, не слушая вопроса, сразу произнёс с иронией и вальяжностью:

– Eh bien, mon prince. Non, je vous préviens, que si vous ne me dites pas, que nous avons la querre, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocités de cet Antichrist (ma parole, j'у crois) – je ne vous connais plus, vous n'étes plus mon ami…

Некоторые подумают, что дело после этого было в шляпе. А вот и нет. Франкофон сразу стал приставать к очень красивой девушке и показывать ей какие-то ветеранские документы о том, что он герой, покалеченный в сражениях. Мне стало сразу безумно завидно. Ну-ка, думаю, сейчас спрошу у него, в каком полку, типа служили – и станет ясно, что не зря я провёл боевую молодость в кавказских войнах. И понятно, красавица, стоящая напротив, заинтересуется.

Ну, спросил, как дурак. А он начал частить названиями на глобусе, а под конец говорит:

– А вообще надо ещё за войну с Польшей документы получить…

И по всему выходило, что у него командир полка был по фамилии Пожарский, а замполитом – Минин К. И.

Нет, думаю, чужой я на этом празднике жизни.

И в этот момент одна интересная дама принесла мне анкету.

Она заглянула мне в глаза и сказала:

– Я сразу поняла, что это – вам.

Впрочем, воротиле шоу-бизнеса тоже перепал экземпляр.

Оказалось, что это анкета, посвящённая половой жизни.

Первая же строчка выглядела унизительно. Там надо было вписать возраст рост и вес. На всякий случай я убавил всего на десять, но настроение было испорчено.

Для начала меня спросили, сколько у меня было женщин. Я оглянулся воровато – воротила шоу-бизнеса в этот момент закатил глаза к небу, зашевелил губами, заморгал, и, скривившись, в отчаянии махнул рукой.

Что-то во всех идущих дальше вопросах было психотерапевтическое и напоминало утешение Тютчева собственной дочери: эх, девушка, видали мы много других вещей получше счастия.

Анкета спрашивала: “Сколько половых партнёров у вас будет завтра? А через два дня? А через месяц? А через год? А через десять? А двадцать? А пятьдесят? А?”

Сначала я с надеждой написал везде единички, потом, правда, оказалось, что это общий зачёт, и всё надо суммировать, я ошибся, потом начал вычитать и дошёл до отрицательных величин. В итоге анкета стала напоминать тетрадь двоечника, где творческая грязь прикрывает несделанное домашнее задание.

Скосив глаза, я посмотрел в анкету воротилы шоубизнеса, и обнаружил, что он во всех социалистических обязательствах писал трёхзначные цифры.

Наконец, я дошёл до конца.

Там был вопрос: “Считаете ли вы, что женщина после изнасилования выглядит менее привлекательно?”.. “А мужчина?”..

Я поднял глаза от листика анкеты и увидел, что все приглашённые светские люди тоже дошли до этого пункта, и напряжённо вглядываются друг в друга.

И это меня сразу насторожило».

Он говорит: «Все принялись ездить по заграницам. Ну, некоторые повышают качество жизни – хоть на время, другие тянутся к теплу, а кто-то тянется к романтики. Пожилые, вроде меня, раньше ведь мы были пожилые, тянутся к какому-то безумству.

Одного такого я знал – у него это ещё было помножено на культурные ценности.

Этот человек вдруг стал меня расспрашивать о венецианском карнавале. Очень его этот карнавал занимал, и вот он примеривался, как туда съездить.

Ну, я ему и говорю, что никакого карнавала в Венеции нет. Другое дело, несколько десятков самых знатных венецианских семей собираются на свой карнавал в каком-нибудь дворце. И если ты, дружок, не принадлежишь к одной из этих семей, то дорога туда тебе заказана. Ясное дело, что на допущенных фамильные маскарадные костюмы, стоимость каждого из которых больше “линкольна”, те костюмы, которые передаются из поколения в поколение. И эти люди там собираются уже тысячу лет. Приплывают на гондолах, поднимаются по лестнице (в этот-то момент ты их видишь издали), а потом за ними закрываются резные двери. И всё.

А в городе в это время идёт другой карнавал, туристический. Ты лапаешь тощую венецианку, а потом оказывается, что это трансвестит из Дании, пьёшь отвратительное итальянское вино литрами, говоришь по телефону с Норвегией, отбиваешься от зазывал, разглядываешь сводный батальон самураев с фотоаппаратами и видеокамерами, сплёвываешь с мостика на голову пьяным молодожёнам, находишь правильную венецианку, которая оказывается полькой и читаешь ей Бродского, потом пьёшь отличную граппу, выезжаешь из города в чисто поле, в котором нет снега, говоришь по телефону с немного удивлённым начальником в Москве, меняешься с кем-то адресами и пьёшь неизвестную алкогольную жидкость и, наконец, со слезами на глазах смотришь в рябь воды и поздний, мутный, серый как портянка, рассвет. Только никакого отношения к карнавалу это не имеет.

Так ответил я этому моему знакомцу, а, ответив, пошёл пить свой разбавленный кефирчик. Впрочем, после кефира я подумал, что и впрямь, наверное, стоит съездить в Венецию.

Хотя бы раз».

Он говорит: «А я с писателями дружил – теперь-то писатели сплошь народ мусорный, бомжеватый, а вот в перестройку они были в самом соку – и гладкие, и даже бомжеватые.

Я их тогда много видел.

А теперь один писатель по фамилии Смуров пришёл ко мне, и мы начали вспоминать прошлое. Вспоминали “Блок-хауз” – странное место, выселяемый и так и не выселенный дом с огромным количеством случайных и неслучайных постояльцев. Там можно было встретить очень странных людей.

Например, в седьмом часу утра на полу в коридоре обнаруживались два капитана, один флотский, другой армейский. Они спали, будто в строю, держа в левых руках фуражки – один чёрную, другой зелёную.