— Достаточно.

Я больше не могла произнести ни слова. Да что там слово… Я сделала пару шагов назад, пока не почувствовала спиной край кафедры. А потом обернулась. Дмитрий Николаевич все так же стоял, глядя перед собой. И я была уверена, что беспокоится он сейчас не только о нас, но и наших друзьях и коллегах.

— Александр Владимирович, я же говорил вам, что вряд ли справлюсь с этой работой, — вдруг задумчиво проговорил Лебедев. Я непонимающе моргнула. С какой работой? О чем он?

— Ты вроде говорил, что по здоровью не потянешь, — так же задумчиво ответил мой папа. Я снова моргнула. Но что-либо говорить просто боялась.

— И как давно ты, Дим, мою дочь любишь?

Папа поднял голову, с интересом глядя на химика. Будто меня в помещении просто не было. Словно это не я только что тут стояла и душу изливала. На какое-то мгновение мое негодование пересилило мой страх.

— Давно, даже не знаю, как так вышло.

Отец усмехнулся и, глубоко вздохнув, откинулся на спинку стула, на котором обычно за уроками сидела я. В голове промелькнула нелепая мысль об одинаковых предпочтениях, передающихся по наследству… Боже, Дмитриева, о чем ты думаешь?!

— Ты неплохой человек, Лебедев, — папа прищурился. Я никогда не могла с уверенностью сказать, что хорошо знаю своего отца, но то, что происходило сейчас в этом кабинете, меня откровенно пугало.

— Конечно, мне всегда хотелось, чтобы рядом с Мариной был кто-то помоложе тебя… Но запрещать вам видеться будет глупо, верно?

— Вы, как всегда, правы, Александр Владимирович, — ответил Лебедев и, к моему ужасу, нагло ухмыльнулся.

Теперь я таращилась на них обоих, абсолютно не скрывая своего откровенного шока.

— Я не понимаю! — в сердцах выпалила я.

Они оба, будто вспомнив о моем присутствии, наконец обратили на меня внимание. Признаться, в этот момент я чувствовала себя практически оскорбленной! Да что это, черт возьми, происходит?!

— Лебедев когда-то проходил ординатуру в моей больнице, — неторопливо начал рассказывать папа. — Я, как и многие другие, хотел устроить его к себе. Но Дима решил построить свою судьбу по-другому… — папа выразился мягко, внимательно смотря на меня. Видимо, по моей реакции он понял, что я в курсе биографических подробностей Дмитрия Николаевича.

— Фельдшер! С твоими-то, Лебедев, мозгами! — отец покачал головой.

— Мы это уже обсуждали, — химик ответил довольно резко.

— Когда Алексей Александрович обмолвился мне, что ему нужен преподаватель, я сразу порекомендовал Диму. Мне давно хотелось его хоть как-то расшевелить… И я лично договорился, чтобы эта работа была привлекательна по оплате.

— В тот день, когда я брал тебя на дежурство во второй раз, я хотел объяснить твоему отцу, что не гожусь для этой работы. Преподавательское поприще — это не мое. Я всегда хорошо относился к твоему отцу и не хотел, чтобы возникли какие-то недомолвки.

— Да-а… — протянул отец, склонив голову набок. — А я попросил, чтобы он дочку мою до конца одиннадцатого класса только довел. Я, Дим, всегда был уверен в твоих знаниях, — сказал папа и как-то очень нехорошо цокнул, разглядывая моего химика. — Так что же получается, я сам всему этому и поспособствовал? Надо было сказать тебе, чтобы ты увольнялся, — папа улыбнулся уголком губ.

Я с трудом осознавала смысл сказанных им слов. Дмитрий Николаевич никогда мне ничего об этом не рассказывал. Впрочем, и без этого было полно проблем, как-то и не до папы моего было. Но если подумать, папа прав: уволься Дмитрий Николаевич зимой, когда мои чувства к нему еще только-только зарождались, всего бы этого не было. Ни ранения, ни скандалов, ни вранья (ну почти), ни любви.

— Александр Владимирович, — позвал Лебедев и, глядя на моего отца, засунул руки в карманы брюк. — Я готов взять ответственность абсолютно за все. Из всей бригады только я один должен отвечать за то, что на сменах были посторонние.

— Ну, предположим, моя дочь не посторонняя, — папа широко улыбнулся. Таким я его не видела еще никогда. Боже, еще немного, и мне начнет казаться, что все, что я узнала о людях за свои короткие восемнадцать лет, — полная ерунда!

— Бригада за это не будет отвечать, а вот тебе, — папа показал на меня пальцем. — Достанется. Я так понимаю, просто так от моей дочки не отступишься? — папа снова обратился к Лебедеву.

— Нет, — твердо ответил Дмитрий Николаевич, быстро взглянув на меня.

— Так я и знал, — поджав губы, кивнул папа, а потом замолчал. Он задумчиво разглядывал разрисованную ручкой парту, на которой кто-то сообщил, что, что Виктор Робертович до сих пор, по их мнению, находится среди живых…

Пресекая полет своих совершенно сбитых со всякого толку мыслей, я так разнервничалась, что мне показалось: в классе стало ужасно душно. Но тут отец снова заговорил:

— Как жаль, что я столько всего упустил из-за этой проклятой работы… — папа горько вздохнул. — Ты выросла, а я и не заметил… Я тогда сказал и сейчас повторю: я всегда тебя поддержу. Но у меня есть одно условие.

========== Эпилог. ==========

Раньше я думала, что засыпать на ходу — это просто такое крылатое выражение. Но сейчас понимала, что это вполне себе оправданная метафора. Хотя нет, это даже не метафора. Это жестокая реальность. И направляться куда-либо практически на автопилоте, при этом видя распрекрасные сны, — это самая что ни на есть жизнь…

Первое, что я сделала, когда добралась до аудитории, — выложила на стол учебник по топографической анатомии и раскрыла анатомический атлас. А потом, устроившись на нем, как на подушке, провалилась в сон. Такой черный и глубокий, что другая реальность просто перестала для меня существовать. Оксана Юрьевна — добрая и понимающая женщина, она простит. Да и я никогда ее не подведу, ведь ее предмет я еще в школе на дополнительных разбирала…

— Димон, — прошипела Анька над моим ухом.

— Отвали, я сплю.

— Димон, лучше просыпайся, не пожалеешь!

— Нет, я лучше посплю…

И весь дальнейший гул от зашедших в аудиторию однокурсников растворился где-то на глубине моего сознания. Я раскачивалась на мягких волнах своего чернеющего сновидения, отдыхая каждой клеточкой своего тела и мозга. Ведь все, что я делаю в последнее время, — это читаю, работаю и…

— Лебедева!

На мгновение мне показалось, что это просто дурной сон пытается ворваться в мой заслуженный отдых. Кто бы мне раньше сказал, что в дурном сне будет звучать именно этот голос.

— Лебедева, доброе утро!

Поняв, что это вовсе не сон, я резко распахнула глаза, и первое, что увидела — лукаво улыбающееся лицо Штирлица. А второе, когда повернула голову к профессорскому столу, — насмешливый взгляд ярко-голубых глаз.

И почему мне так везет?!

— Лебедева, мне показалось, или вы заснули на моей лекции?

Я сжала челюсть, жалея, что мой уставший мозг так туго соображает. Ну конечно, разговоры об аспиранте, который будет заменять Оксану Юрьевну, ходили давно, но дома он молчал, как партизан, рассказывая, что понятия не имеет, кого нам дадут. Врал ведь небось, зараза такая… Да и Оксана Юрьевна, что-то она рановато в декрет собралась, у нее ведь всего лишь… А, да, у нее же уже седьмой месяц…

— Я не заснула, Дмитрий Николаевич, просто у меня резко зрение упало, — ответила я, и по лекторию прокатились редкие смешки.

— Очевидно, вы решили немедленно его поднять? — он просто упивался своей радостью. — Не выспались, Лебедева?

— Дим… В смысле… — я осеклась, но по аудитории вновь пронеслись смешки. Бросив быстрый взгляд на Исаеву, я заметила, что та просто сияла от радости.

— Дмитрий Николаевич, у меня же сутки были, вы же знаете, — жалобно объяснила я.

Пару секунд он стоял неподвижно, будто обдумывая в голове, чтобы еще мне сказать, но потом его взгляд смягчился. Он отвернулся и, пройдя за стол, расстегнул пуговицы халата, достал из нагрудного кармана очки, надел их.

Когда Дмитрий Николаевич начал читать лекцию, я, слушая уже знакомый материал, сама не заметила, как снова отключилась, опять положив голову на раскрытый анатомический атлас. Но на этот раз я проснулась от того, что тяжелая ладонь легла мне на шею.