Несмотря на общее уныние, ужас, отразившийся на лице Жени все же немного порадовал меня. Он, будто ожидая от нас признания, что мы пошутили, по очереди оглядывал сначала меня, потом Исаеву, но, убедившись, что Аня даже и не думала шутить, затянулся сигаретой и сокрушенно проговорил:
— Надо было три бутылки брать…
***
Я прогуляла химию в третий раз.
Я просто не представляла себе, как можно сидеть за первой партой и спокойно смотреть на него, чувствовать на себе его скользящий взгляд. Видеть его плечи, руки, следить, как он корявым почерком выводит на доске формулы и понимать, что это… Все.
Я героически просидела на уроках первую половину дня, а потом поняла, что прийти на химию просто не могу. Так и проторчала два спаренных урока в туалете. А потом и на следующий день, третий и четвертый урок я провела в самом чарующем месте школы, созерцая вычищенные до блеска унитазы. Господи, что я делаю?!
Дополнительные уроки я тоже перестала посещать, еле объяснив маме, будто Дмитрий Николаевич какое-то время не сможет заниматься из-за загруженности на основном месте работы. Я долго не могла придумать, как избежать любой встречи с ним, ведь в дополнительных занятиях была заинтересована мама, но, хорошенько все обдумав, я все же решила, что даже если мама позвонит, чтобы убедиться в правдивости слов собственной дочери, Дмитрий Николаевич не станет говорить, что я вру. Он ведь сам прекрасно понимает, почему я его избегаю.
Фаня заболела, но клялась и божилась, что выздоровеет как раз к Последнему Звонку, а Анька только укоризненно качала головой, не одобряя мои прогулы. Но я ничего не могла с собой поделать. И искренне думала, что если понадобится, буду прогуливать химию хоть до конца года! Не будет же он мне ставить за это двойки?!
— Он чего?! — не поверив своим ушам, воскликнула я.
— Двойку тебе влепил, можешь сказать спасибо Степанову! — Аня пожала плечами. Мы расположились под дверью в кабинет биологии. Уроки давно закончились и мы ждали, когда Лидия Владимировна вернется из столовой, чтобы мы отправились украшать актовый зал к последнему звонку под ее чутким руководством. Я глубоко вздохнула, стараясь подобрать наиболее убедительные слова, чтобы выразить свое негодование, и как раз в это время в коридор вывернула наша классная с бутылкой воды в руках, а за ней показались Владислав Анатольевич и шагающий рядом с ним Дмитрий Николаевич. Я тут же сделала вид, что копаюсь в сумке в поисках чего-то жизненно-необходимого, а Аня только с улыбкой стала наблюдать за происходящим.
— Он сейчас подойдет, — пробормотала она очень тихо.
— Черт, — прошептала я в ответ.
— Он сейчас подойдет, чтобы сказать тебе про двойку! — она тоже перешла на шепот, потому что звук каблуков Лидии Владимировны слышался все громче. — А нет, пронесло, кажется, он пиджак надевает. Он смотрит, Марин, он смотрит!
— Аня, помолчи, пожалуйста, — опуская голову чуть ли не целиком в сумку, взмолилась я.
— Дмитриева, ты как страус, не унижайся, блин! — захохотала Исаева. — Вылезай, он ушел давно!
Я подняла глаза из-за сумки. Даже не знаю, что меня снедало больше: чувство стыда или моя глупость. Так хочется поговорить с ним… Но к чему это приведет? Я уже просто боялась сделать еще хуже.
Удивительнее всего было то, что ни в тот момент, когда мама узнала о нас с Дмитрием Николаевичем, и наши отношения обещали прекратиться, ни сейчас, когда я сама сказала, что все это было ошибкой, я не представляла себе, как бы все было БЕЗ него? Мало того, я, в общем-то, и не представляла себе, что будет, если мы будем вместе.
Я наблюдала за смеющимися учениками, которые дурачились с идиотскими разноцветными гирляндами, носились по всему залу, шутили… А что было бы сейчас со мной, если бы не было того разговора с Лебедевым? Смеялась бы я вместе с ними?
Я не раз думала о том, что изменившись однажды, мы никогда не станем прежними. Человек, открывший мне глаза на все, что вокруг меня происходит, возможно, сам того не ведая, изменил меня до неузнаваемости. Наверное, многие оказывались на моем месте. Да что уж там, до нас доходили слухи о девушках из восьмых, девятых классов, где кипят такие страсти, что нам и не снилось! И, думаю, что любая школьница, поругавшись со своей второй половинкой, будет страдать. Как — это уже другой вопрос, касающийся индивидуально каждого. Ведь и чувствуют все люди абсолютно по-разному. Если задуматься, можно вообще всю нашу жизнь списать на игру гормонов в разные периоды жизни. Химия. Все это — чертова химия.
Почему я вообще позволила себе поддаться этим чувствам?! Боже, ведь я даже не заметила, как они окутали меня! Раньше можно было бы часами копаться в себе, так и не найдя ответ, но сейчас, когда ты можешь взглянуть на ситуацию как бы со стороны, то вдруг начинаешь замечать очевидное.
Нам нравится это романтичное ощущение неизбежности, страдания, непонимания. Мы молоды, мы любим рисковать. Мы словно балансируем, наслаждаясь острыми ощущениями, в которых так отчаянно нуждаемся. Мы будто самоутверждаемся собственным риском. Мы есть. Мы выросли. И мы только начинаем по-настоящему жить.
Но когда кто-то неожиданно срывается, все вокруг только разводят руками, не понимая, как такое могло случиться? Он же полностью контролировал ситуацию! На это есть только одно объяснение: на самом деле, нам не знакомо чувство контроля. Оно чуждо нам по своей природе. Ты можешь понимать это, не понимать, это не важно. Один раз уступив себе, ты не сможешь остановиться. И совершенно не важно, в чем именно вы дали себе слабину, в чем заключается ваш соблазн: вечеринки, наркотики, алкоголь, самообман или жажда скорости… В моем случае это — человек. Простой и вместе с этим совершенно необыкновенный. Человек, рядом с которым мне хочется улыбаться.
— Дмитриева, либо звук иди проверяй, либо помогай Прилепской с гирляндами, — скомандовала Лидия Владимировна. — Степанов, чучело! Что ты натворил?!
Толик, изображая из себя звезду эквилибристики, повис на гирлянде, но та, совершенно не предназначенная для подобных цирковых номеров, порвалась, после чего это «чучело», как метко выразилась Лидия Владимировна, полетело вниз, срывая за собой почти все украшения со стены.
Мои одноклассники прыснули от смеха, а Лидия Владимировна, становясь постепенно багровой от злости, вышла из актового зала. Ох, Степанову удивительно повезло. Учитывая, как поменялся характер нашей классной к концу года, можно предположить, что она скорее всего пошла считать до десяти, чтобы собственными руками не придушить ученика. Да, Толян родился в рубашке.
А еще можно было предположить, что он что-то употреблял, судя по странному поведению. Да и глаза как-то неприятно и неестественно бегали. В нашем лицее, впрочем, как и во многих других школах, старшеклассники баловались разными незаконными веществами. Я всегда старалась держаться в стороне от всего этого. Даже от сплетен. Просто пару раз краем уха слышала несколько баек о приключениях наших несостоявшихся наркоманов…
— Дмитриева, на звук! — багровое лицо Лидочки показалось в дверях, а потом тут же исчезло оттуда опять в коридор. Я, посчитав, что сейчас не стоит ни спорить с ней, ни медлить, поспешила подняться в радиорубку. Но уже подходя к двери замешкалась, потому что звук, который оттуда доносился, совершенно сбил меня с толку. В радиорубке кто-то рыдал. Рыдал навзрыд, подвывая и, признаться, я весьма удивлена, что этих рыданий не было слышно в зале.
Несколько секунд я колебалась, стоит ли заходить. Может человеку хочется уединиться и спокойно поплакать. Если бы этот человек хотел порыдать на чьем-то плече, уж, наверное, он бы это сделал. А может, он там и не один вовсе, а как раз вместе с этим самым «плечом». Но…
— Дмитриева! — раздался злобный голос Лидии Владимировны внизу, и я, вздрогнув, приняла, возможно, не самое верное, решение. И толкнула дверь в радиорубку.
Тот человек, чьи рыдания доносились из-за двери, посмотрел на меня с такой ненавистью, будто я мешала вершиться чему-то ужасно важному, осквернила своим присутствием священный обряд пролития слез. Но потом, решив, что, видимо, хуже, чем есть, уже не будет, этот человек махнул рукой и, отвернувшись от меня, притянул колени ближе к себе, продолжая ронять соленые слезы.
