После звонка с урока я нехотя поплелась на третий этаж, ожидая своей экзекуции. Не знаю, есть ли у химика еще какой-нибудь класс по расписанию дальше. Меня это мало интересует. Попрошусь отработать лабу сейчас, тогда, возможно, еще успею на практику. И папа ни о чем не узнает.
— А, Дмитриева, — услышала я за спиной голос химика. — Я как раз родителям твоим звонил.
— Как родителям? — выдохнула я, понимая, что все пропало. Мне не жить. Отец меня убьет. А мать заставит заниматься денно и нощно, лишив всякого свободного времени, пока у меня формулы из носа не полезут…
— Так, родителям, — огрызнулся Дмитрий Николаевич. — Заходи, сейчас объяснительную будешь писать, потом лабораторную. Твой отец просил, чтобы я сегодня отпустил тебя в четыре часа.
Происходящее не укладывалось в моей голове. В шесть практика. Значит, папа не настолько зол, чтобы лишить меня ее? Или причина в другом? Может, химику надо слинять? Прищурившись, смотрю в холодные глаза учителя чуть дольше, чем следовало.
— Не прощу, даже не смотри на меня, — по-своему растолковал мой взгляд химик. — Сама виновата. Давай, шевелись, надевай халат.
Подойдя ближе к кабинету, он не дошел до двери пару шагов, а открыл лаборантскую, жестом позвав следовать за ним. Я зашла, хоть и чувствую себя жертвой маньяка-убийцы, который так легко заманил меня к себе в логово.
— Готовь реактивы, — бросил Дмитрий Николаевич, открывая форточку и доставая пачку сигарет из кармана халата. По моему позвоночнику растекся легкий холодок отвращения. Он что, собирается курить здесь?! А как же техника безопасности?! Дмитрий Николаевич, вы вообще нормальный человек?! Давайте, подожгите свою раковую палочку среди всех этих химикатов! Идиот! Ну, честное слово!
Сказать? Не сказать?
— Дмитрий Николаевич, вы… — я думала, как бы нанести минимум ущерба себе, но при этом сделать справедливое замечание, глядя, как химик прикуривает сигарету. — Вы… — но почему-то я решила не говорить ничего. Инстинкт самосохранения сработал просто на ура. Видимо, чувствует исходящую от учителя опасность.
— Молча, Дмитриева. Тащи все на кафедру в класс, я сейчас приду.
Ага. Я, мега-крутой химик, рискующий не только своим здоровьем, но и здоровьем ученицы, сейчас докурю свою сигарету в лаборантской, среди всей таблицы Менделеева, и приду гнобить тебя дальше. Козел.
Разозлившись, я споткнулась о порог, отделяющий кабинет от лаборантской и, получив в спину какой-то очередной оскорбляющий комментарий, который я, к счастью, не расслышала, я поставила все пробирки на кафедру.
Всю лабораторную химик внимательно следил за опытом, который я проводила, а затем, как я расписывала реакцию. Претензий нет и быть не может. Химию я люблю и зубрю, как сумасшедшая, поэтому была уверена, что все написала правильно. А Дмитрий Николаевич, кажется, от этого страшно злился. Побрейся, мерзавец, я на высоте!
Пока писала, я то и дело морщилась из-за обоженной руки. Да уж, глупый поступок — это мягко сказано.
— Болит рука? — спросил Дмитрий Николаевич, а я молчала, ожидая, что за вопросом последует какое-нибудь едкое высказывание. Но ничего подобного не произошло. Химик встал со своего места и, подойдя ко мне, без разрешения взял мою ладонь. А я так и продолжала молча смотреть на происходящее. Он осторожно осмотрел руку, несильно надавливая на покраснения. Я еле сдержалась, чтобы не зашипеть от боли.
— А вы что, типа врач? — с сарказмом спросила я.
— А может и так? — не менее ехидно ответил он вопросом на вопрос. — Типа ты получила хим-ожог на моем уроке, так что я типа ответственный за это. Не знала? Учителя несут ответственность за вас, обалдуев.
— Спасибо, актуальная информация, — решила сострить я, за что была тут же награждена максимально презрительным взглядом, на который учитель был способен. А сама я думала о том, что Дмитрий Николаевич не так уж и далек от возраста его «обалдуев». Двадцать восемь-двадцать девять… Больше ему не дашь. Руки у него такие холодные…
Внутренне я содрогнулась от мысли, что хочу, чтобы он положил свои холодные ладони на ожог. Надо бы руку под холодной водой подержать, что ли…
— Можно я пойду, Дмитрий Николаевич? Уже почти четыре, — промямлила я, вынимая из его рук свою.
— Иди, Димон, — вздыхает химик. — Завтра придешь в это же время.
— Опять лабораторная?
— Двойку надо исправлять.
Я ничего не ответила и только сжала сильнее челюсть, разозлившись, что этот урод все-таки поставил двойку. Надеюсь, что хотя бы о ней он папе не рассказал.
Опасаясь, что в самый ответственный момент в моем желудке проснется кит, которому тут же приспичит «спеть» для будущих врачей, я забежала в школьный буфет, чтобы купить себе что-нибудь максимально калорийное, дабы перекусить, а затем на всех парах я помчалась в больницу, чтобы успеть на долгожданные занятия.
Поднявшись к папиному кабинету, я потянула на себя ручку, но с удивлением обнаружила, что дверь закрыта. Странно. Отец никогда не уходит домой раньше семи, а то и задерживается на работе. Может, кто-то позвал проконсультироваться? Или срочная операция?
Пожав плечами и посчитав, что не судьба поздороваться с папой перед занятиями, я подумала, что оно и к лучшему. Если химик говорил с отцом, то вряд ли меня сейчас будут ждать теплые отеческие объятия. Хотя, когда они меня вообще ждали?
Практиканты собрались у сестринского поста и непринужденно друг с другом разговаривая, с удивлением взглянули на меня. Однако, когда папин коллега пришел за ними и сдержанно поприветствовал меня кивком, их интерес ко мне быстро угас. Приятно, когда люди пришли заняться делом, а не косточки друг другу перемывать.
Занятия прошли довольно быстро: нас отвели в отделение гнойной хирургии, в ординаторской заранее ознакомили с некоторыми историями болезней, а затем сделали небольшой обход, уделив особое внимание палате, где, как на подбор, собрались пациенты с воспаленными ранами от укусов бродячих собак. Нам рассказали, что в последнее время стало поступать все больше и больше пациентов с укусами. Это все из-за своры бродячих собак, разгуливающей по нашему району. Перекусали половину жителей…
Когда студентов отпустили, я бегом помчалась в палату к Фане. Конечно, часы приема уже давно закончились, но почему бы и не воспользоваться своим особым положением в этой больнице? Да и потом, все медсестры на этом этаже меня знают.
— Димон! — взвизгнула Фаина, увидев меня в дверях палаты. — Почему не предупредила? Вообще, чего ты замолчала? Я тебе весь день пишу! Со скуки уже умираю просто! А меня скоро выписывают! Знаешь, что мне врач сказал, он…
— Подожди! Дай хоть слово вставить, — укоризненно покачала я головой, доставая мобильный. С того момента, как мне его вернул химик, я убрала его в карман джинсов и просто решила забыть о его существовании, чтобы не нервничать лишний раз. «Все, что отвлекает тебя от учебы, должно в немедленном порядке отправляться в помойку!» — вспомнила я угрозу своей матери. — Мне сегодня досталось из-за сообщений твоих.
— Да ладно! От кого? От Лидочки? Пупсик показала, наконец, свои зубки? — прыснула Фаня, а я покачала головой, слегка улыбнувшись.
— Нет, от химика, — ответила я. Глаза Фани округлились, а с губ почти что сорвалось очередное «да ладно», но в палате резко распахнулась дверь. Спасибо, что с петель не слетела.
— Марина! — кричит тетя Лиза, медсестра отделения, увидев меня, и, бесцеремонно схватив меня под локоть, ведет к выходу.
— Тетя Лиза, простите, я после практики только на одну секундочку… — начала мямлить я, но медсестра меня перебила, с беспокойством посматривая в коридор своими ярко накрашенными карими глазами.
— Да хоть ночевать можешь тут! Не в этом дело! Там отец твой в приемке, рвет и мечет, что ты домой не ушла сразу.
— А откуда он знает-то?
— Ты меня спрашиваешь? — воскликнула тетя Лиза, поставив руки в бока и сверкнув следами помады на зубах. — Дуй в приемку! Нам недовольное начальство не нужно. Сейчас придет сюда и на нас орать начнет.
