Убейте меня.

Вот так вот, впускаешь его в свой карточный домик, а он сдувает твои хлипкие лживые стены. Хорошо это или плохо — я не могу понять. Обезоруживает — факт.

— Дмитриева?

— Что? — на автомате отвечаю я, переписывая из учебника условия задачи. До меня не сразу дошло, что ко мне обращается не кто иной, как химик, собственной персоной. — Простите.

— Вы готовы отвечать? — в его глазах отражается абсолютное спокойствие. Отсутствие чего-либо вообще. Как у него это получается? Вот бы и мне научиться такому бессердечию. У меня-то на лице, наверное, выражен весь спектр человеческих чувств!

— Разве к этому можно быть готовой? — совсем не тихо бормочет Аня позади меня.

— Дмитриева, как пионер у нас, на все готова! — смеется сзади Королёва, и ее издевательский смех подхватывает дружный «хор гиен». Становится противно до омерзения. Но это все такая ерунда…

— То, как вы коверкаете эту фразу, оскорбляет не только вашу одноклассницу, но и само понятие пионерии, а также тех, кто ими когда-то являлся, — холодно замечает химик, откинувшись на спинку кресла. — Примите один совет, Королёва, который, возможно, поможет вам в будущем: молчите почаще. За умную, конечно, вряд ли сойдете, но хоть позор не будет таким унизительным и очевидным.

Не могу сдержать улыбки, когда класс довольно загоготал, а Ника, сдерживая слезы, пулей вылетела из класса. Вижу, как Лебедев надевает свои очки в тонкой черной оправе и берет в руки журнал.

— Так что, Дмитриева, вы готовы отвечать? — химик смотрит на меня поверх очков и я, поднимаясь со своего места, пытаюсь надеть на свое лицо маску безразличия. Это, оказывается, не так трудно, скрывать эмоции.

— Конечно, Дмитрий Николаевич.

***

Это было самое толковое занятие с Лидией Владимировной! Удивительно, но как только она действительно занялась делом и стала разбирать со мной материал, вместе с химиком, не отвлекаясь на постоянные попытки обратить на себя его внимание, мне даже показалось, что Лебедев тоже увлекся материалом, стараясь как можно доступнее донести его до меня. А мне же удалось хоть на какое-то время абстрагироваться от всех окружающих меня проблем и переживаний и сосредоточиться, наконец, на учебе.

— Думаю, на сегодня хватит, — безжизненным голосом сказала Лидочка, когда я в очередной раз успешно справилась с заданием.

— Да, достаточно, — отозвался Лебедев, аккуратно вешая халат на спинку кресла.

— До свидания, Дмитрий Николаевич, — Лидочка, быстро собрав книги со стола, направилась к выходу, так что я, стараясь поспеть за ней, одной рукой сгребаю все в свою сумку и в припрыжку скачу к двери.

— Дмитриева, задержитесь, я вам задание дам, разберете дома, — бросает химик, и я, проклиная все на свете, замираю, глядя, как биологичка поспешно шагает в сторону лестницы. Все-таки будет разговор? Или он действительно сейчас даст мне задание, и все? Боковым зрением замечаю, как Лебедев скрывается в лаборантской, и уже оттуда доносится его голос, внезапно прекративший свое «выканье»: — Иди сюда.

Убейте меня.

В голове снова проносится его «думаешь, мне хватило бы одних поцелуев»… И я, наивное создание, решила, что мне удалось отвлечься от воспоминаний? А вот хренушки.

Заглядываю в лаборантскую, нерешительно показав в дверях сначала только свой пугливый нос, боясь увидеть что-нибудь шокирующее. Но, смотря, как Лебедев копается в бумагах, прохожу внутрь, решив, что у меня просто разыгралось мое насмерть перепуганное и перевозбужденное воображение. Он сейчас просто выдаст мне задание на дом. И все.

Когда он протягивает мне листочки, хватаю их и тяну к себе, но химик не выпускает задания из рук, сверля меня тяжелым взглядом. Он молчит, и взгляд этот удается выдержать с трудом. Но я не отворачиваюсь на этот раз. Я пытаюсь понять, о чем он так яростно молчит? Почему он не произносит ни слова? И что, черт подери, происходит?

Так и стоим, как идиоты, вцепившись в листочки с двух сторон, пока Дмитрий Николаевич, наконец, не разжимает пальцы. Забираю листы и появляется ощущение, что только что освободила не задания по химии из его мертвой хватки, а собственную руку.

— Двадцать пятого пишешь олимпиаду и можешь приходить на дневную смену через неделю от нее, — тихо говорит Лебедев.

— Но это аж через три недели! — мысленно подсчитав даты, возмущаюсь, потому что сделка становится нечестной. Смены выходят уж больно редко…

— Раньше нельзя, местное телевидение пасется сейчас на новой станции.

— Ясно, — зло шиплю я. — То одно, то другое… — продолжаю негодовать, не сумев сдержаться.

— Твои условия для меня исполнять немного сложнее, ты не находишь, — химик скрещивает руки на груди и слегка наклоняет голову на бок. Со стороны, кажется, что я сильно разозлила его. — Тебе напомнить, скольких людей мы можем подставить со своей сделкой? Если тебя что-то не устраивает, можем обо всем забыть.

А у вас получится, Дмитрий Николаевич?

Чуть было не говорю это вслух, но вовремя наступив на горло своей гордости, заставляю себя спуститься с небес на землю.

— Никаких «забыть», — твердо отвечаю я. — Второго числа?

— Да, с последних четырех уроков Марины Викторовны я тебя отпросил, опоздаешь на смену всего на пару часов.

— Это вы сегодня отпрашивали? — от удивления я немного растерялась, получив усталый кивок в ответ. Значит, он был уверен, что я соглашусь. И мало того, он заранее позаботился, чтобы я смогла попасть почти на всю смену.

— Как второй урок закончится, звонишь мне. Если не буду занят, отвечу сразу, если нет, то, как разберусь с вызовом, договоримся, где мы тебя подберем. Сориентируемся по ситуации, — Дмитрий Николаевич говорит уже спокойнее и неторопливо расстегивает две верхние пуговицы рубашки. — У нас потом много ночных стоит. Даже сутки есть, что с ночевками у тебя?

— Мама с папой скоро уезжают, — отвечаю я взволнованно. — Я остаюсь в квартире с братом и, скорее всего, с Машей из шестьдесят седьмой больницы. Вы, вроде знакомы. С ними проблем не будет.

— Хорошо, — одобрительно кивает химик и, по привычке, устало потерев пальцами переносицу добавляет: — Только чтобы это все не сказалось отрицательно на твоей учебе.

— Нет, нет! — уверенно заявляю я. — Конечно нет!

— Хорошо, тогда… есть еще вопросы?

Несколько секунд молча смотрю на него, вспоминая это всепоглощающее ощущение тепла от прикосновений его губ. И, горько усмехнувшись, тихо шепчу:

— Море.

— Тогда запоминай, потом спросишь, — уголки его губ тронула едва заметная полуулыбка. Я только собралась повернуться к нему спиной, как вновь услышала его усталый голос.

— Дмитриева, — позвал химик, и я вопросительно на него смотрю, застыв в дверях лаборантской. — Прекращай уже эти прятки за учебником. Взрослый же человек, брось это ребячество.

Внимательно смотрю на него и пытаюсь понять, чего в этих словах больше: раздражения или просьбы? Я прячусь, а вы молчите. Мы оба — как дети. Мы оба играем в игры. И мы оба пока проигрываем.

Хитро улыбаюсь и уже в третий раз за день уверенно повторяю:

— Конечно, Дмитрий Николаевич…

========== Глава 13. Об искусстве выносливости и искренних страхах. ==========

С самого утра старалась вести себя как можно естественней, хоть мне постоянно казалось, что я выдаю себя с головой. Все движения слишком поспешны и нервозны, дыхание слишком взволнованное, а в глазах — счастливый блеск предвкушения. Но я изо всех сил пыталась играть свою самую ненавистную роль — роль идеальной дочери, которая давалась мне в последнее время с такой легкостью. Провожая родителей в командировку, мне, в глубине души было даже немного мерзко от своего лицемерия. Я взволнованно вздыхала и во всю изображала смирение, хотя внутри меня пел целый хор ополоумевших радостных птиц, так сильно мне хотелось спровадить родителей из дома. Ведь именно сегодня, после двух уроков алгебры я отправлюсь на долгожданную и такую заслуженную, почти что выстраданную, смену!