Риодан холодно сказал:

— Я не просил тебя думать. Просто сделай это.

— А если ты нам понадобишься? — Бэрронс так резко развернулся к нему, что ткань его длинного пальто хлестнула как кнут.

— Это пять лет, — уголок рта Риодана приподнялся в насмешливой улыбке. — Уверен, ты как-нибудь справишься без меня такой короткий промежуток времени. В мире Фейри с Мак для тебя может пройти всего месяц лили два, — в том пограничном месте, где древние Фейри держали официальный двор, время еле ползло.

— А если что-то пойдёт не так? Ты не продумал это до конца, — прорычал Бэрронс.

Риодан выгнул бровь. В этом его никогда прежде не обвиняли. Он учитывал каждую деталь, часто смотрел на столетия вперёд, терпеливо перенастраивал. Теория стержня была его специальностью. Он тот, кто знал, как разрушить вещь, личность, общество, контролировал это.

— Ты забыл, с кем разговариваешь?

— Я разговариваю с грёбаным идиотом, который считает подобное приемлемым вариантом, — сорвался Бэрронс.

— Я принял меры предосторожности. Дэни будет в безопасности.

— Она — не единственная наша забота. Есть ещё Дэйгис…

— Лор даст тебе знать, если услышит что-то о Трибунале. Ты знаешь, где меня найти, — кажется, что время также медленнее двигалось в том странном, ужасающем месте, где обитал Трибунал; в логове, которое они никогда не могли найти. Могли пройти десятилетия до того, как обрушится возмездие. Иногда он рассматривал вариант, что Трибунал нарочно не торопился, позволяя провинившемуся члену Девятки думать, что они взяли человека, и им это сошло с рук, чтобы когда этого человека украдут у них, это резало больнее. Опять-таки, этого могло не случиться. Их всегда было десять. Трибунал приходил только тогда, когда это число увеличивалось. Со смертью сына Бэрронса они могут никогда не прийти.

— Это, черт подери, не ответ, Риодан, — нетерпеливо сказал Бэрронс.

— Я убил без причин и не для кормления. Я не забираю жизнь без повода. Пусть нас мало что отличает от Фейри, но это одна из определяющих черт.

— У тебя была причина. Я делал то же самое.

Риодан печально улыбнулся.

— И оставить за ней след трупов?

— Она не оглядывается назад.

— Так и есть. Но однажды обернётся. И возненавидит меня за это. Она защищает невинных. Она не убивает их потому, что что-то её взбесило.

— Ты не знаешь, был ли он невинным.

— Не был. Но согласно её кодексу, он не заслуживал смерти.

— Ты не убил Танцора.

Взгляд Риодана отгородился. Это другое. Она любила Танцора. Нежность аккомпанировала эротическим изображениям, бомбардирующим его через их связь, смягчая его зверя ровно настолько, чтобы он сумел запереть себя в клетке под Честером, забаррикадироваться, с Лором, Фэйдом и Кастео, стоящими на страже.

Дэни не чувствовала никаких эмоций к мужчине, которого он разорвал на куски, лишь голод в её костях, желание не быть одинокой. Чувствовать вокруг себя руки мужчины и с закрытыми глазами притворяться, что он тот, кто умер в её постели. Чувствовать себя такой, какой заставлял её чувствовать Танцор: лелеемой.

Это не сработало. Мужчина не вернул того, что способна была дать эта женщина. Неземная страсть встретилась с тупой, плебейской похотью. А затем, когда она остановилась, ублюдок попытался взять то, чего изначально не заслуживал.

Она ушла более пустой и более одинокой, чем пришла, и горе, которое она испытывала в глубине души, уничтожило цепи на его звере.

Он отказывался наполнять её жизнь трупами.

Бэрронс смотрел на него каменным взглядом через всю комнату. Риодан бесстрастно смотрел в ответ. Он знал, какой большой ценой обходилось его старшему брату пребывание здесь; он поклялся, что ноги его больше не будет в этом месте. После бесконечно долгого молчания, в течение которого они осознали, что оба просидят здесь маленькую вечность, пока один из них не отведёт взгляда, Бэрронс резко отвернулся и бросил через плечо:

— Есть другой вариант. Скажи ей, что…

— Нет, — прорычал Риодан. — Это не её проблема. А моя. Ей нужно дышать, жить на своих условиях, определить себя. Не от противного, а по своему выбору. Никаких границ. Никаких лимитов. Ни единой грёбаной клетки, — он знал Дэни. Если бы он сказал ей, она либо ограничит свои действия, чтобы соответствовать, либо снова срежет татуировку — как сделала это в Зеркалах. Ни то, ни другое неприемлемо. Свобода — это то, чего она никогда не знала. Он хотел, чтобы она упивалась ею.

— Но Дэни просила тебя сделать ей татуировку.

— Она не знала, о чем просит. Я предложил это как оружие, щит. Она хотела защиты, ничего больше, — пауза, затем, со льдом в серебристых глазах, Риодан сказал: — Я убью вновь. Это моя проблема. Не её.

Давным-давно, они бегали в звериной шкуре, не подчинялись никаким кодексам, не знали никаких законов. Они были на волоске от превращения в существ ничуть не лучше бессмертных, скучающих, монструозных Фейри. Бэрронс утащил их от этого края. Сделал из них дикарей с кодексом, который удерживал их южнее монструозности. В редких случаях, когда один из них срывался, Бэрронс и Риодан делали все необходимое, чтобы его вернуть. Разделяясь, они быстро забывали предписания, которые служили им совестью, защищали их секреты и обеспечивали их процветание. Бэрронс силой внедрял закон, Риодан удерживал их вместе. Ни один из них не нарушал их кодекс в последние столетия. Но Риодан совершил кровавое убийство, ведомый примитивной, неконтролируемой яростью на ситуацию, а не на мужчину, которого он убил.

Он мог срезать татуировку с кожи Дэни. Он жаждал сбежать от жестокой интимности их связи. Интимности, о которой она не знала, не осознавала, как это работало.

И все же, если он срежет метку с её плоти, он не сумеет найти её, если она потеряется.

Он поклялся ей, что никогда больше не позволит ей потеряться.

Он поклялся самому себе. Их связь была гарантией, что она больше никогда не встретится лицом к лицу с опасностью в одиночку.

Дэни О'Мэлли была одна во всех неправильных смыслах и ни в одном правильном. Будучи заточенной в детстве, она была неспособна выбирать даже простейшие элементы её повседневного выживания. Он будет контролировать каждый её чёртов шаг, если останется в своём текущем несбалансированном состоянии. Он нанесёт непоправимый урон. Она отсидела свой срок в клетке. Он отсидит свой.

— Что, если она потеряется? — наконец, спросил Бэрронс.

Риодан ничего не сказал, лишь прислонился к решёткам и сложил руки за головой. Бэрронс знал, что если Дэни использует заклинание, врезанное в её телефон и плоть, ничто не помешает Риодану быть посланным к ней, даже учитывая то, что его брат собирался с ним сделать. Он также дал ему инструкции на тот случай, если она просто позвонит ему, что будет означать её готовность, и Бэрронс его освободит.

— Ты будешь голодать здесь, внизу, — настаивал Бэрронс.

— Я устрою резню там, наверху.

— Годы принесут с собой безумие.

— Я справлюсь с этим.

— Ты все равно будешь все чувствовать.

И вновь Риодан ничего не сказал. Нечего было говорить. Это правда. Будет. Но он не убьёт вновь.

— Ты можешь застрять в шкуре зверя. Не суметь превратиться обратно, — Бэрронс давил, его глаза мерцали кроваво-красным, когда он вспоминал другой день, другое время.

— В отличие от тебя, я предпочитаю человеческую шкуру. Я найду дорогу обратно.

— Тут темно. Под землёй.

Бэрронс знал его прошлое.

— Это было очень давно, — парировал Риодан с мягкой угрозой.

— Это будет адом.

— Я знаю, что такое ад, Бэрронс. И это не он, — однако маленький кусочек ада — это отнимать жизнь человека просто потому, что Дэни позвала его в постель. Куда больший кусок ада — знать, что он сделает это снова и снова. Огромнейшая порция ада — видеть презрение в её глазах. — Сделай это, — сказал он Бэрронсу. — Ты мне должен.

Пока он не начал вновь терять контроль и не решил, что его устраивает убить их всех. Пока он не убедил себя в том, что любовь — это активная забота и беспокойство о благополучии тела и души другого человека, как она однажды проинформировала его с презрением и пламенем, горящим в её глазах, и что это оправдывает уничтожение всей интимности кроме его собственной.