Выждав момент, когда жертва оказывалась на грани смерти, палачи, чтобы она не успела проститься с этим миром, начинали отпускать веревку. Истязуемый грохался на землю, корчился в судорогах, затихал.

Но стоило ему открыть глаза и едва прийти в сознание, палачи опять хватались за веревку. И снова шея упиралась в железный блок; снова из стороны в сторону болталось тело; снова лезли глаза из орбит; снова струилась из ноздрей кровь; снова синело лицо; снова перед взором вздернутого на виселицу возникал образ мучительной, варварской, жуткой смерти, смерти, несущей с собой такие страдания, каких никто доселе не видел и не знал, какие нестерпимо даже видеть и знать...

Обреченного подтягивали вверх еще и еще, душили и опять швыряли на землю; немного успокоив этим зрелищем изнывающих от жажды крови эмира и его свору, человека убивали.

Все это повторялось каждый день, с рассвета до полуночи. И даже палачи, сильные, привыкшие к жестоким своим обязанностям, валились от усталости и проклинали жизнь.

Обханы, канаханы, хавличи, подземелья были до отказа забиты арестованными; 6-го марта последовал строжайший «августейший» приказ немедленно всех их ликвидировать, дабы освободить помещения для беспрерывно доставляемых в Арк джадидов. Чтобы выполнить высочайшее повеление, соорудили еще одну виселицу — в темнице, известной под названием Регхана. Эта виселица отличалась от тех, которые я обрисовал в предыдущей главе. Но прежде чем познакомить читателей с ее устройством, я считаю полезным дать им представление о самой Регхане.

Когда, поднявшись по деревянному регистанскому мосту к воротам Арка, вы входили туда, то видели слева крытый коридор; вдоль него теснились обханы — знаменитые бухарские темницы. В самом конце этого ряда, близ служебного помещения, предназначавшегося для командующего артиллерией (он же начальник дворцовой охраны), ютилась еще одна каморка. Каменная, мрачная, с крохотной узкой дверью, она походила на остальные камеры, разве что была попросторнее. Подобно прочим обханам, она была построена как тюрьма, однако никогда ранее не использовалась по назначению.

Здесь хранился песок, которым в непогоду посыпали дорожки и коридор Арка. Отсюда и пошло название темницы «Регхана», то есть «помещение для песка».

9 марта было предписано убивать людей и в Регхане. Под самым потолком, над узкой дверцей просверлили небольшое отверстие и закрепили в нем железный блок. Один конец намыленной веревки спустили через блок в Регхану, другой привязали снаружи к столбу. Это устройство, наспех приспособленное в Регхане, стало своего рода виселицей «на дому».

Один из палачей втискивался в Регхану, до отказа набитую арестованными, поочередно набрасывал петлю то на одного, то на другого, а находившиеся снаружи палачи упражнялись со своим концом веревки, как это нам уже известно: то вздергивая, то опуская жертву, пока не умертвляли^{2} ее.

Регхану было велено обслуживать, в основном, новичкам — неопытным, незакаленным убийцам. Так как во время мартовских событий надлежало убить людей несравненно больше, чем обычно, не хватало палачей, чьим ремеслом было палачество, и в помощь им набрали всякий сброд — из воров и преступников. Среди них, естественно, оказались и слабодушные. Некоторые, например, не в силах были выносить, когда глаза истязуемого вылезали из орбит и словно смотрели в упор на своего мучителя.

Именно таких вот новоиспеченных палачей и приставили к Регхане вершить расправу. Мрак темницы скрывал от палачей взгляды жертв, а те, что тянули веревку за стеной, и вовсе не могли наблюдать мучений смертников, быть свидетелями их последней агонии. Одним словом, руки и сердца убийц здесь не дрожали.

В марте на виселице Регханы людей погибло без счета, среди них и те, кого я знал или чьи имена мне известны: Хаджи Сиродж,[7] Мирзо Фаяз, Мирзо Ахмад, Хамид-ходжа Мехри, Хаджи Абдусаттар, Азамджон Авезбек, Абдрохом Юнус и его сын Якуб...

9 марта в «помещении для песка» была учинена расправа и над двумя подростками — Боки и Махмудом, сыновьями татарина Муллонизома Собитова.

Ни один палач не решался повесить шестнадцатилетнего Боки и четырнадцатилетнего Махмуда на открытом месте, в хавличе, при свете дня. И потому решили казнить их в Регхане — там смерть приходила к человеку в потемках.

Преступление этих мальчиков состояло в том лишь, что они дети Муллонизома. Сторонник реформы просвещения, он открыл у себя дома новометодную школу и обучал в ней и сыновей; Муллонизом имел неосторожность отстаивать свои просветительские воззрения перед муллой — татарином Камаром, главарем бухарских реакционеров, и что еще опаснее — поссориться с ним. К тому же, когда эмир и политический представитель русского императора издали указ, запрещавший в Бухаре новометодные школы, Муллонизом отправил Боки и Махмуда учиться в Самарканд.

Благодаря всему этому, у Муллонизома была репутация опасного преступника; 3-го марта 1918 года к нему в дом ворвались верноподданные эмира и служители аллаха, зверски растерзали его самого, его жену, свояченицу, малолетнего сына Сафи и грудную дочку.

Во время этой трагедии Боки и Махмуду удалось бежать от насильников, и они скрылись в древнем склепе, на кладбище, что расположено было недалеко от их жилища.

Но спустя два дня, не выдержав голода и жажды, они покинули убежище и попали в лапы эмирских приспешников. Те бросили их в обхану, и 9-го марта дети расстались с жизнью на виселице Регханы.

Наступила ночь 9-го марта — по мусульманскому календарю 26-го джимадиюльавваля. Небо закрывали низкие черные тучи; всюду был мрак, всюду была тьма... и жестокость, подстать^{3} сердцам бухарских мулл. В Арк пришли запустение и покой, тоскливые безнадежные, как запустение и покой кладбища. Это вместилище преступлений, укрывшееся под густой, непроницаемой завесой ночи, и правда, превратилось в кладбище, мертвые жильцы которого скрыты от людских взоров не черной землей — черной ночью. Разрушающаяся древняя обитель тиранов, именуемая резиденцией бухарских эмиров, преобразилась в целый мир ужасов, в гигантское средоточие варварства...

Днем фанатики, призывавшие к газавату[8], муллы, вооруженные ополченцы, эмирские солдаты яростно разжигали дикую вакханалию в этом мире ужасов; вечерами же оставляли его, разбредаясь на покой по домам, медресе, казармам, кельям. Страшный дворец пустел, и ночью безраздельными властелинами его становились эмир и кушбеги.

Эмирские чиновники и охрана, подручные кушбеги, караульные и привратники Арка спали непробудным сном. Их вымотала горячка и сумятица последних дней, беспрерывные повеления и приказы «хватай, вяжи, бей!»; они и сами сейчас в мертвецком своем сне походили на убитых.

Ночью 9 марта в Арке бодроствовали^{4} только двое — эмир и кушбеги, но и они не нарушали господствующей там кладбищенской тишины.

Эмир так азартно и самозабвенно предавался наслаждениям в своем зале для увеселений, будто в целом мире, и особенно в Бухарском Арке — символе его собственного государства — царили тишь и благодать; или будто все последние события служили упрочению его трона... И хотя день за днем лилась рекой кровь его подданных, им отрубали головы, ослепляли, истязали их, покой августейшего сердца не был смущен вовсе.

Высокие предки эмира — отец и дед — внушали ему: «Ты тень бога на земле! Все живое и неживое в этом государстве принадлежит тебе и только тебе, создано для тебя и только для тебя!» Муллы подобострастно вторили им, ссылаясь на каноны шариата. И потому груда голов, снесенных с его подданных, и куча арбузов, сорванных руками его дехкан, были для него одним и тем же — ничем.