Тем не менее, солдаты Гордлена самоотверженно бросились в бой, и, не щадя жизни, сражались, защищая свой дом. И без того сложную задачу усложняло еще и то, что трипилийцы загасили все факелы, освещавшие стену, из-за чего королевским лучникам пришлось отсиживаться в тылу, в то время как трипилийцы поливали стрелами всех, кто пытался подойти к ним.
Звуки боя быстро разлетелись по ночному городу, вызвав страх и панику у измучанных жителей. Люди поняли, что трипилийцы перебрались за стены, и теперь между ними и безжалостными дикарями стоят лишь несколько тысяч истощенных долгой осадой солдат.
Когда стало известно, что враги добрались до рыночной площади, паника уступила место безумству. До рассвета, принесшего очередную победу Гордлену, городской страже пришлось несколько раз силой успокаивать обезумевшую толпу.
Эта победа оказалась самой дорогой за все время осады. Почти четверть гарнизона во внешнем кольце погибла. Многие изувечены и больше не могут держать в руках оружие. Первистый городок превратился в руины. Большинство зданий разрушено, и все имущество, которое оставалось у людей, — утеряно.
Через два дня Первистая коммуна отправила своего представителя во Внутреннее кольцо города с требованием оказать им помощь. Казначей выслушал его и пригласил представителей остальных коммун обсудить проблему.
Представитель Первистой коммуны просил выделить для его людей новые дома взамен разрушенных, и увеличить количество припасов в его хранилище, так как все имущество его подопечных погибло, и им не на что больше рассчитывать.
Казначей благосклонно отнесся к его просьбе и выделил Первистой коммуне дополнительные припасы из городского хранилища. Он также обратился к остальным одиннадцати представителям с просьбой освободить по два десятка домов, чтобы разместить людей, нуждающихся в крове. Но его просьба не встретила одобрения. После долгих и горячих споров Дирвская коммуна согласилась освободить пять, а Катарская и Уверская — по три дома; остальные коммуны наотрез отказались отдавать свои дома: люди, мол, доведены до предела и такой грубый раздел их имущества может вызвать бунт.
Казначей не стал перечить решению представителей, но и Первистую коммуну не оставил без помощи. Он отдал ей в пользование пустующий доселе Берскольный городок и обязал каждую коммуну ежедневно отправлять туда по десять человек, чтобы ускорить ремонт тамошних зданий.
Такое решение не устроило никого, но казначей отказался продолжать спор, ибо лучшего решения просто не было.
Этот удар трипилийцев заставил горожан ощутить уязвимость и даже беспомощность, несмотря на нерушимые стены, защищающие их. Люди больше не верят, что вассалы короля приведут помощь и освободят город. Страх и отчаянье пленили умы, и тот, кто еще вчера был бесконечно предан своей семье и родине, сегодня утратил веру.
Отчаявшиеся больше остальных начали собирать вокруг себя людей и внушать им, что король боится дать бой захватчикам и потому вынуждает своих подданных томиться от голода за стенами. Они говорят, что Его Величество предал свой народ, что он готов сдать город трипилийцам, лишь бы спастись самому!
Городская стража не раз разгоняла такие сборища и арестовывала проповедников смуты, но на их место приходили другие и, подобно своим предшественникам, они отравляли умы доверчивых людей лживыми речами.
Всего через несколько дней такие сборища превратились в беспорядки, угрожающие перерасти в настоящий бунт. Люди требовали действий от своего короля, требовали защиты и жизни, достойной граждан Имледара.
Стража уже не могла сдержать бунтарей. Мало того, многие солдаты присоединились к бунтующим и возглавили ручейки недовольных, которые тянулись вдоль города, пока не собрались на центральной площади в один огромный поток. Толпа недовольных прошествовала к каменной арке, разделяющей Внешнее и Внутреннее кольцо города, и потребовала, чтобы король вышел к ним.
Тысячи людей толпились на мосту и подле него, они кричали, ругались и бросали камнями в деревянные створки ворот, но когда Его Величество поднялся на каменный помост над воротами, даже самые разъяренные бунтари умолкли. Король смотрел на свой народ с высоты восьми саженей, и мало кто находил в себе мужество взглянуть на него в ответ.
Дождавшись, когда люди полностью успокоятся, король Имелаф говорил с ними. Его Величество заверил своих подданных, что внутри стен города им ничего не угрожает, что лишения и тяготы, которые приходится терпеть горожанам, вот-вот закончатся, а трипилийцы вскоре потерпят поражение — и не только те, кто собрался под стенами Гордлена, но и остальные варвары, разоряющие нашу страну.
Голос короля звучал, как шум прибоя: спокойный и ровный, но от этого не менее мощный и твердый. Правитель убеждал собравшихся внизу людей, что он не оставит их в беде и что бы ни случилось, — приведет к победе. Но даже перед лицом Его Величества в толпе нашлись те, кто посмел усомниться в словах правителя. Они не желали слушать своего короля, а вместо этого продолжали причитать о своей скорбной участи, подогревая тем самым возмущение остальных.
Юнцы кричали, что им надоело ухаживать за больными, и требовали дать им оружие и позволить сражаться за свой дом вместе с солдатами. Старики жаловались, что королевство утратило былую мощь, если горсть одичавших варваров может безнаказанно грабить и разорять земли Имледара. Женщины плакали и молили короля избавить их от свалившихся бед.
Народ, не в силах больше сносить обрушившиеся на него лишения, взывал к правителю о спасении. Люди просили и даже требовали, чтобы король прогнал врагов от их дома и вернул мир в эти земли. Все последующие речи Его Величества напоролись на упрямство толпы и только усилили недовольство. Гордлен оказался на пороге настоящего восстания…
Его Величество не смог докричаться до своих подданных, поэтому он собрал военный совет в своем замке и велел офицерам составить план по освобождению города.
Совещание продлилось всю ночь, ибо задача, которая предстала перед генералом Кришем и его подчиненными, была практически невыполнимой. Поредевший гарнизон, состоявший в большинстве своем из истощенных болезнями и голодом солдат, должен был выступить против многотысячной армии трипилийцев, которые, не зная ни усталости, ни страха, только и ждали очередной возможности пойти на штурм.
Наилучшим решением, которое мог принять совет, было сформировать небольшие ударные отряды из легковооруженных бойцов. Несколько ночей подряд такие отряды совершали нападения на лагерь трипилийцев, чтобы хоть немного уменьшить численное превосходство врага, но больших успехов эта затея не принесла. Варвары очень быстро разгадали замысел генерала и поняли, как отражать такие наскоки.
После того как очередной отряд диверсантов перебили раньше, чем он смог добраться до первого шатра, от этой тактики пришлось полностью отказаться…
Однако простой люд не уступал в своих требованиях. Катарская, Намецкая и Савросская коммуны даже устроили еще один марш протеста, но так как людей в этот раз собралось значительно меньше, страже удалось усмирить их.
Его Величество оказался меж двух огней: вокруг города собралась армия варваров, нещадно разрушающая все, к чему может прикоснуться, а внутри стен Гордлена его собственные подданные грозились устроить восстание, если король не освободит город.
Тогда генерал Криш предложил новый план. Он стянул почти все силы к восточным воротам, и, когда все было готово, чтобы отразить штурм, — из ворот выехали три сотни всадников и поскакали к врагам. Как безжалостный язык пламени, они промчались вдоль лагеря трипилийцев, сметая дозорных, а затем и остальных дикарей, находившихся глубже в лагере. Но так же стремительно, как возникли, всадники бросились обратно к городу, оставив растерянных варваров недоумевающе смотреть им вслед.
Как и предполагал генерал Криш, ответ последовал незамедлительно. Затрубили рога, забили барабаны и тысячи озлобленных глоток разом заревели в предвкушении нового сражения.
