Постепенно она сползла с подушки и, подложив ладонь под щеку, читала, лежа на боку. Веки её начали смыкаться. Смысл прочитанного воспринимался смутно, строчки на страницах расплывались. В ногах и во всем теле появилась теплая тяжесть, и Настей овладел сон. Пальцы разжались – книга упала на одеяло.

х х х

Проснулась она с чувством, что спала долго, но тут же задремала опять. Разбудил ее стук в дверь. Накинув торопливо халат, Настя вышла в коридор, спросила:

– Кто?

Услышав голос матери, откинула крючок и открыла дверь. Мать стояла на крыльце. На бледном лице ее выражалось сильное беспокойство.

– Настя, отцу плохо. Я позвонила в «скорую». Собирайся побыстрей и приходи.

Сказала, сразу же повернулась, оперлась рукой о стенку, спустилась с приступок и, не оглянувшись, ушла.

Отец еще в пятницу почувствовал тупую боль в животе. Более суток он не мог ничего есть. И все это время боль не проходила. Когда боль усиливалась, он говорил, что, наверное, надо вызывать «скорую». Когда боль отступала, он успокаивался и начинал прохаживаться по двору, искать, чем бы заняться. А утром так скрутило, что он весь скорчился, беспрерывно стонал и скрежетал зубами. От сильной боли у него даже открылась рвота.

Настя прибежала быстро. Отец лежал на кровати и стонал. Возле кровати стоял табурет для врача. И вся комната была прибрана к приезду «скорой помощи».

– Тебе совсем плохо? – спросила Настя.

Отец не ответил, а только кивнул.

Подошла мать и заплакала. Настя хотела ее успокоить, но не нашлась что сказать. Прошло с полчаса. Отец все стонал. Настя поправила подушку, на которой он лежал, и спросила:

– Может быть, лучше сбегать в контору, выпросить машину. Бог знает, когда эта «скорая» приедет.

– Должна приехать быстро, – ответила мать сквозь слезы. – Когда я звонила, мне сказали: ожидайте, сейчас приедем.

– Тогда я сбегаю за фельдшерицей.

– Нет ее дома, я уже ходила к ней. В Семикаракорск уехала. В выходной и заболеть нельзя, никого не найдешь. А чего ты в контору побежишь? Она сегодня тоже закрыта.

Настя прислушалась и встала.

– Кажется, гудит.

И действительно, подъехала «скорая».

Доктор вошла и доставая что-то из чемоданчика, спросила:

– Что болит?

– Живот, – ответил отец. – Аж дышать не могу.

– Третьи сутки мучается от боли, – добавила мать.

Доктор долго надавливала пальцами на живот, пощупала пульс.

– Одевайтесь, поедем в больницу.

– Можно, я с ним поеду? – спросила Настя.

– Приедете завтра. Помогите больному.

Отца увезли. Глядя вслед машине, мать рыдала, уже не сдерживаясь.

– И что это с ним случилось?

Настя ее успокаивала:

– Перестань! Перестань! Может быть, у него просто аппендицит. Поправится он. Аппендицит тоже так болит.

х х х

За ночь мать немного успокоилась. Настя, зная, что она не при каких обстоятельствах не пропускает занятия в школе, уговорила ее идти на работу. В больницу поехала одна.

Дверь в палату была полуоткрытой. Настя все равно по- стучала и вошла. Отец лежал возле окна. Он спал. На других трех кроватях лежали пожилые мужчины. Они перестали разговаривать и с любопытством разглядывали девушку.

– Я к папе, – показав рукой на отца, сказала им Настя и подошла к его кровати. Отец, услышав голос дочери, открыл глаза и беспомощно приподнялся на локте. Губы у него задрожали. Настя наклонилась, поцеловала его в щеку.

– Я одна приехала. Маму уговорила идти на работу, а то расплачется здесь. Переживает она. – И улыбнувшись, спросила: – Тебе немного полегче?

– Да, стало лучше. Вчера целый день уколы делали. Сегодня утром еще два раза укололи. Боль поутихла.

– Слава Богу, – сказала Настя. Она подняла на колени сумку. – Вот я привезла тебе поесть. Тут немного сметаны, курочку мы для тебя зарезали…

Отец махнул рукой и перебил ее:

– Зря ты это, ничего не надо. Мне вообще запретили есть в течение суток: завтра надо зонд глотать. Тысячу анализов всяких приписали. – Он показал на тумбочку. – Вон, навалили целую гору таблеток. Дорогие, говорят. Хорошо, хоть бесплатно дают. Не знаю, куда их девать? – Он уперся руками в подушку, спустил ноги на пол и сел. – Мать пусть не расстраивается. Тут и врач, и медсестры от меня не отходят. Ничего страшного нет, вылечусь.

Отец был невысокого роста, сухощавый. Волосы его уже редели, и он зачесывал их набок. Брился он всегда аккуратно, сейчас же щеки заросли щетиной, и все равно лицо казалось приятным. «В молодости, наверное, считался красивым», – подумала Настя.

Он спросил, на чем она доехала, как назад будет добираться. В его голосе уже не было прежней отчужденности.

– Доберусь. Не будет автобуса, попутные посадят.

Она осмотрела палату. Все в ней казалось необычным. Беленые стены, затертый пол с большими трещинами между досок, кровати с железными спинками, белые занавески, плотно закрывающие окна. В проникающем сквозь них свете холодного декабрьского полдня палата казалась очень мрачной. Даже у филенчатой двери – и у той был какой-то унылый вид. На всех тумбочках лежали лекарства. Их дополняли газета, книжка или кружка с ложкой. Больные лежали с задумчивыми и отрешенными лицами. Настя поднялась, раздвинула на обоих окнах занавески, снова села и уткнулась головой отцу в грудь.

– Папулечка, мне жалко тебя. Прости меня, пожалуйста. Я тебя так люблю.

Отец прижал ее к себе.

– Настенька, мы с матерью только для тебя и жили. Мы так гордились тобой. Ведь ты у нас такая умная была. И зачем испортила сама себе жизнь? Понять не могу. Я думал, поедешь учиться. Могла бы, например, переводчицей стать или вот хоть врачом. Ну, ладно, еще не поздно. Не сердись на меня тоже.

Настя спросила, что ему привезти в следующий раз, рассказала о своих планах на жизнь. Отец одобрительно кивал. Его клонило в сон. Тогда она сказала:

– Ну, я пойду? Выздоравливай скорей.

Пообещала часто его навещать и встала.

– Продукты забери обратно, – сказал отец.

Настя подняла сумку.

– Может быть, вам оставить? – обратилась она к безмолвно лежащим пожилым мужчинам.

– Не, не, не, – единодушно возразили на всех кроватях.

Старики все, как по команде, ожили, бессильно заулыбались и заговорили в три голоса: – Нам всем нельзя. Нам только кашу, кефир, творожок.

Насте стало смешно. Скрывая улыбку, она открыла дверь и вышла. Отец сунул ноги под одеяло и прислонил голову к подушке. Так, не шевелясь, он несколько минут смотрел на потолок, потом повернулся и закрыл глаза.

х х х

Наступили холода. Но печь Настя протапливала только для духу. Экономила уголь. Пока отец лежал в больнице, она в своем доме не жила. Мать сказала, что ей страшно спать одной. Вдвоем они встретили и Новый год. Настя любила этот праздник, считая его самым настоящим. Они с матерью полдня суетились в доме, начищая мебель и протирая кругом пыль. Потом дружно изощрялись над селедкой «под шубой», потом запекли гуся с яблоками. К полуночи управились со всем, включили телевизор и уселись за праздничным столом в ожидании боя курантов.

Когда на экране появился циферблат, и стрелки часов подобрались к цифре ХII, Настя открыла бутылку Цимлянского игристого вина, наполнила бокалы. Светлое вино пенилось. Выпили за счастье в новом году, поели селедки, отведали гуся и приумолкли. И сидели средь ночи дочь с матерью, два самых близких человека, за праздничным столом. Но настроение их было совсем не праздничным. По телевизору шел концерт. Они посматривали на экран, обсуждали наряды артисток, а каждая думала о своем. Кто знает, о чем они думали? Но несомненно одно: каждая в глубине души желала бы сейчас быть рядом с другим человеком.

Отец поправлялся. Настя навещала его. Однажды, в первый день Рождества, Настя с матерью доедали в кухне гуся и услышали, как в прихожей хлопнула дверь. Они затаились в ожидании. На пороге появился отец. На его худом, изможденном лице признаки болезни не исчезли. Щеки были без кровинки, в уставших темных глазах крылась грусть, которой у него раньше никогда не было. Сняв шапку, несколько нараспев он произнес: