Надя улыбнулась, узнав его. И когда она, доиграв песню, отняла от своего живота инструмент, чтобы немного передохнуть, он, преисполненный восторга от открывшейся ему мысли, не зная и не ведая, как это преодолеть, прильнул к ее губам.
Девушка тут же захотела залепить ему пощечину, она уже взмахнула рукой, но вдруг вспомнила слова матери о "немолодом человеке" и поняла, что вот оно - то, что ей предначертано.
Надвигалась очередная осень.
От него всегда пахло больницей, аптекой, вымытым с хлоркой полом, едким физраствором и даже ватно╜марлевой повязкой. Он был внимателен, чуток, вежлив и, самое главное, быстро засыпал.
Под его размеренное сопение Надя рассматривала потолок и, находя в этой плоскости, покрытой известью, какие╜то мелкие изъяны отмечала, что Лизергинов все же идеальнее своего потолка.
Вскоре Надя съехала от мамы. Николай Иванович заботливо оплачивал ее съемную квартиру, но сам появлялся там редко.
- Дела, голубушка моя, - говорил он в ответ на укоры, - они ведь сами себя не решат. А если и решат, то совсем не так, как хочется.
Мама Надежды пыталась держать с дочерью связь столь же часто, как раньше. Телефон мог зазвонить в любое время суток. По мнению мамы это, разумеется, как столкнуться ночью возле кухни или ванной и переброситься парой фраз, то есть было естественно.
Надя, когда раздавался телефонный звонок и Николай Иванович в этот момент был в ее съемной квартире, трубку не поднимала. На ночь же совсем выключала телефон из розетки. Но эти небольшие хитрости никак не могли избавить Надю от расспросов мамы, и окольными путями мудрая женщина выведала все, что ей хотелось знать.
Вскоре девушка почувствовала давление на себя. Мама желала познакомиться с ее, как она ехидно произносила, "молодым человеком". О том, что он немного старше ее самой, мама уже знала.
Лизергинов отнесся к этой вести просто.
- Ну, раз она хочет, то отчего же и не познакомиться? Мать все же, имеет право, - сказал он Наде, и девушка разом поняла, что единственный несогласный на это знакомство человек - она сама.
Ее словно окатили ледяной водой.
Какими бы ни были ее представления о жизни, как бы ни порицалось то или это действо в обществе, и ее мама, и Лизергинов плевать на то хотели. Надя успокоилась.
- Только знаешь что, Николай, - сказала она. - Надо бы тебе купить особый костюм. Мама любит, когда мужчины в особых костюмах.
Лизергинов кивнул, и в этот же день они поехали по магазинам.
Костюмы видели разные, и почти все хорошие. Темные и светлые, даже цветные, с большими лацканами и без таковых, однотонные, в мелкую клетку, "сюртучные", как называл их Лизергинов после примерки, и "в обтяжечку как╜то". В конце концов, выбрав и пиджак, и брюки, и галстук, и даже золотую застежку к нему, они, уставшие, вернулись к Наде.
Лизергинов попросил таксиста дождаться его, проводил Надю до подъезда, поцеловал ее холодеющими губами и попрощался.
- Завтра в десять будь тут, поедем вместе, как полагается, - шепнула Надя.
Он кивнул, сказал "конечно╜конечно", еще раз поцеловал девушку и вернулся в машину. Таксист тут же включил дальний свет и поехал.
Утром, в половине одиннадцатого, Надя ждала Николая Ивановича во дворе, ругала, называла трусом, комкала пальцами тщательно выглаженное платье. В конце концов, она вернулась в квартиру, услышала дребезжание телефона, сняла трубку и узнала, что в восемь часов пятьдесят две минуты поутру Лизергинов умер от острой сердечной недостаточности.
Хоронили его в новом костюме с галстуком и золотой застежкой. Костюм, и правда, немного "сюртучил".
Надя держала в руках большой носовой платок на случай, если слезы вдруг побегут по ее щекам. Но слез не было. Она стояла бледная, без недели двадцатилетняя, и понимала, что впереди ее ждет новая, но пока что туманная, полная внезапных всхлипов жизнь.
Николай Иванович был бел, словно простыня.
Он лежал в гробу, замеренным точь╜в╜точь для его тела, и, казалось, был до безмолвия доволен гробом, вещью нужного размера, сделанной именно для него.
После долгого прощания гроб накрыли крышкой. Работники ритуальных служб неспешно и деловито заколотили гвозди, спустили тело Лизергинова на дно ямы и забросали землей.
Спустя неделю Наде исполнилось двадцать. Гостей она не принимала. Молодой человек постучал в квартиру матери, куда девушка естественным образом вернулась после смерти жениха, и сообщил, что на нее составлено определенное наследство от недавно умершего Лизергинова.
Николай Иванович подсчитал все накопления, разделил их на количество прожитых им лет, затем распределил помесячно. В итоге, он завещал Надежде все свое не очень большое, но и совсем не маленькое состояние. Однако выплачивать его просил лишь раз в месяц и при условии, что Надя в это время будет трудиться в образовательном учреждении. Желательно, в библиотеке.
Лизергинов надеялся, что присутствие Нади в интеллектуальной среде даст ей неограниченные возможности, она многому научится и потом разовьет свой талант в стихосложении. Как оказалось, песню "Мое сердце" Николай Иванович совсем не знал. Он честно считал, что ее сочинила Надя.
Девушка, не имея особого знания, устроилась в библиотеку. Директорша поначалу наотрез отказывалась ее брать, справедливо считая некомпетентной, однако настойчивость Нади и нехватка кадров вызвали бурю сомнений, а когда девушка сообщила, что готова работать бесплатно, все решилось.
Поначалу пришлось изучать каталоги и расположение книг на стеллажах. Благодаря алфавитным указателям дело оказалось простым. Затем нужно было определить век, когда жил и творил писатель. Почти всегда время и основная тема писателя указывалась в аннотации к книге. После этого оставалась еще несколько сотен книг тех авторов, в жизни и теме которых было непросто разобраться. Аннотации к ним были написаны туманно, и Надя понимала, что ее составители сами не читали этих книг. Приходилось вникать в книгу, читать фрагментами, иногда главами, и даже разделами, чтобы понять, к какому периоду и теме отнести, например, Максимилиана Волошина или Славоя Жижека.
Вот так, помаленьку, девушка медленным, но верным трудом обзавелась необходимыми для работы знаниями.
Затем одна из коллег, сорокапятилетняя отзывчивая и добродушная женщина по имени Инесса, внезапно забеременела шестым ребенком и ушла в декрет. Надю освободили от работы в архивах и посадили за стол библиотекаря, из╜за которого она принялась общаться с посетителями.
Николая заприметила сразу. В любую погоду он ходил в кожаной фуражке, всегда носил усы и, видимо, презирал шарфы.
Однажды в лютый мороз, когда никто бы и подумать не мог, чтоб пойти в библиотеку, явился Николай. Усы, как и ресницы, были покрыты инеем, словно ветви деревьев в первое зимнее утро. Надя подставила к столу обогреватель и то и дело двигала его все ближе и ближе к себе. От вида оголенной шеи Николая ее словно током дернуло.
- Что же вы без шарфа╜то ходите? - возмутилась она.
Николая при этих словах также сильно перетряхнуло, видимо от какого╜то внутреннего омерзения, связанного со всяким, так сказать, "необязательным гардеробом", и он, не дав ответа, спросил:
- Скажите, не располагает ли библиотека романом "451 градус по Фаренгейту" Рэя Брэдбери?
Девушка сверилась с картотекой и сообщила, что нет, не располагает.
- Очень жаль, - произнес Николай и, как был, с голой шеей, вышел в мороз.
Надя поежилась.
Из этой истории получалось, будто Надежда при всей своей женственности, чуткости и нежности, все же стремилась за материальными благами. А это, по мнению Николая, все прекрасные черты характера девушки сводило к минусу. Тогда он смял и выбросил этот сценарий.
Автобус остановился, открылись двери. Николай огляделся. Он ехал в автобусе один, и даже кондуктора было не видно.
Держа в кулаке согретую мелочь, Николай думал, что с ней делать. Автобус стоял, распахнув двери, и, похоже, не собирался двигаться дальше, пока мужчина не оплатит проезд.
