Еще молодой, но в глазах трехлетки, совсем старый, сосед дедушка Митя с балкона пятого этажа на нитке спускает привязанную шоколадку.

– Мальчики, отойдите, не прыгайте, я и так с вами поделюсь! – на полном серьезе пытаюсь командовать мальчишками, самому младшему из которых я по плечо.

Высокий Ромка хватает шоколадку первым и убегает, дед Митя с балкона грозит пальцем: «Ну-к, отдай, стервец, выйду – уши надеру!». А я рыдаю на весь двор.

Дед Митя умер в пятый по счету день моего рождения. В нашей «двушке», разгоряченная праздничным событием, ватага дворовых детей хватала с большого блюда именинный пирог, усиливая тишину в квартире за соседней дверью, с завешенным простыней зеркалом в прихожей. И больше никаких шоколадок на нитке.

Идем с мамой в магазин покупать чешки для занятий танцами, катимся с горы прямо на попе. Снег пушистый, теплый, даже слегка горячий, обжигает щеки, шею, забираясь под туго закрученный шарф. Город, словно новогодняя елка, мигает огоньками, как гирлянда. Я восхищаюсь огромными сияющими звездами, что лежат прямо на кронах деревьев. Через несколько лет это будет одним из первых больших разочарований – огромные звезды окажутся уличными фонарями, и настоящие звезды не выдержат конкуренции.

Обязательная музыкалка, прежде обожаемое, потом ненавистное фортепиано. Лимон в большой кадке у окна. Отец по утрам встречает улыбкой:

– А кто тут к нам с мамой приполз?

– Это я, Снежка, доча твоя!

– Ты не доча, ты заяц ушастый!

– Нет! Нет! Я доча! – так весело доказывать отцу, что я его дочь, и вовсе никакой не заяц.

Бабушка заглядывает в комнату: «Хватит баловства, завтракать вставайте!»

Бабуля только делает вид, что сердится, никто её не боится. Еще полминуты, пока дверь в кухне не закроется, слышно ворчание: «Вначале скачут, потом плачут!»

Мы с папой еле сдерживаем смех, я не выдерживаю, хихикаю ему в шею: «Фу, ты колючий!», и обнимаю, крепко-крепко.

Он так и не смог полюбить меня другой – принять взрослой, такой же свободной. Мама тоже это знала. В день похорон отца, в маленькой часовне на кладбище, подошла ко мне со словами: «Он любил тебя, сильно, просто никогда не говорил это».

Вот она, формула нелюбви: он любил тебя, сильно, просто никогда…

Что еще тебе рассказать?

Твоя С.

Пока я наслаждался новой жизнью, всем тем, что могут дать деньги, производство росло, первоначальные вложения умножились в несколько раз. Вернул долг отцу – много больше, с процентами, которые значительно превышали тело небольшого, «поддержать идею», кредита. Теперь все – еда, одежда, жилье, путешествия, женщины, – все падало в руки совершенно без усилий, изо дня в день, изо дня в день.

В то время меня стало посещать странное видение – будто жизнь моя началась на высокой горе, такой высокой, что весь мир расстелился у ног, а я постоял на вершине, огляделся, вдохнул холодящего душу воздуха, расставил руки в стороны и, не страшась, побежал вниз. В любой момент времени, стоило прикрыть глаза, тут же оказывался наверху, каждый раз испытывая детский восторг – в предвкушении, задыхаясь от счастья и смеха, делал шаг.

По сравнению с этим чувством все остальное меркло, казалось пресным и не живым. Именно тогда появился вопрос: можно ли купить радость? С каждым исполненным желанием радость становилась все более дефицитным товаром.

Не отставая от меня ни на шаг, чуть слышно цокая копытами, волочился за мною, как тень, мой дьявол – скука. Чувствуя затылком его присутствие, хотелось, спугнув мелюзгу, крикнуть: «Мне скучно, Бес!». Но даже такой перфоманс выглядел унылым плагиатом. И я страдал, не понимая:

– Где живет Радость? Скажи?! Откуда это богатство у людей?

Мой демон, мельком взглянув на любую затею, не дав ей расцвести, наполнить смыслом жизнь, цедил на опережение:

– Ску-ко-та.

Мой дьявол – скука.

Через пару лет день начинался с усилия, необходимого для того, чтоб обнаружить в себе хоть искру желания, которое помогло бы подняться с постели. Всё, чего я когда-то страстно желал, воплотилось, сбылось, или находилось на расстоянии вытянутой руки, и для этого не обязательно вылезать из-под одеяла. Можно, конечно, дальше играть в промышленника: развивать производство, вкладывать в него, создавать новые рабочие места, но предприятие затевалось исключительно с целью заработать денег на «чтоб хватало». Идея работать на нем никогда мне в голову не приходила.

Как варианты, я рассматривал постройку огромного дома, благотворительность или покупку чего-то невероятно дорогостоящего. Каждый раз спотыкаясь на простом вопросе: «Что это изменит?» У меня будет еда, одежда, жилье, путешествия и женщины – все то же самое, только на порядок дороже. Это ведь ничего не меняет. По сути.

Я был в плюсе, большом плюсе в мире внешнем, материальном, и в таком же большом минусе в мире внутреннем, душевном. Вялотекущая меланхолия трансформировалась в жесткий затяжной кризис. Теперь не только себе – никому в мире я не мог объяснить, зачем денег больше, чем необходимо? До этого момента я, конечно же, знал, что такое «кризис», но никогда не рассматривал его применительно к себе, да еще в паре со словом «душевный».

Раньше все силы уходили на выживание, закрепление позиций в социальной иерархии, на борьбу за место под Солнцем; что в это время было с душой – меня не интересовало. Но как только застолбил территорию, наполнил кладовые съестными припасами на несколько жизней вперед, голос души стал отчетливо слышен, и это, в общем, неплохо. Мне только не нравилось, что пела она исключительно грустные песни.

Бывают такие моменты, особенно в начале лета, когда вдруг кажется, будто мир хочет сказать тебе о чем-то важном, о чем-то таком, что пока невозможно понять, только чувствовать, как неясную тревогу. И ждать. В один из таких вечеров я сидел в респектабельном полумраке ресторана, утопая в диванных подушках, чувствовал приближение этого «чего-то». Какого-то непонятного случая, который все никак не случался. Коротая ожидание, ужинал в окружении свиты, из которых по именам помнил только Кристи и Джексона.

Если не ошибаюсь, Джексон был всего на пару лет младше меня по паспорту и младше на целую жизнь – по ощущениям. Он скорее был мне сын, которого я кормил, воспитывал, учил, время от времени прилюдно устраивая порку, чтоб понял жизнь. Два года назад он явился ко мне по объявлению устраиваться на работу менеджером, но не прошло и двух недель, как он приступил к обязанностям, я предложил ему место управляющего.

Без нужной квалификации, имея за плечами опыт работы грузчиком, курьером и распространителем листовок, Джексон обладал удивительными, редкими качествами в современном мире: ясностью восприятия, способностью учиться до победного конца, до тех пор, пока не начнет получаться; преданностью учителю, и не влезающей ни в какие рамки честностью. Отсутствие специального образования сослужило ему добрую службу – избавило от выученных страхов и шаблонного мышления.

Я не ошибся: Джексон оказался на редкость толковым парнем. Ему искренне доставляли удовольствие все эти «расширение дилерской сети», «увеличение рынков сбыта», «оптимизация затрат на производство», «эффективная рекламная компания». Когда я заезжал с ревизией – взглянуть, как идут дела, – он водил меня из цеха в цех, восхищенно смотрел, как на инопланетянина, который прилетел с дружественным визитом на землю, но задерживаться не собирается. Джексону нравилось чувствовать себя самостоятельным. Понимая это, я проводил основную часть визита в скромном кабинете управляющего, в кресле для посетителей.

По приезду пару часов пил кофе, который шикарно готовила обученная мной секретарша – я подарил её Джексону при вступлении в должность. Так же великолепно она делала минет и вела документацию. Потом недолго бродил по цехам, для виду давал несколько хозяйских распоряжений, обязательно отменяя хотя бы одно распоряжение управляющего – порядку необходима пара: пряник и кнут. Иногда беседовал с рабочими о пользе содержания инструментов в порядке и быстро отчаливал в места поудобнее, с хорошей кухней, размышлять в уютном интерьере о пользе денег, небрежно сунув пухлый конверт с предметом философствования в задний карман брюк.