– Двигается с трудом, но двигается. Спасибо, что приехал, Ваня.

Дядя Вова был известным писателем. Но не в России. Ему так и не удалось опубликовать ни одного романа на русском языке, зато в Европе его книги расхватывали с астрономической скоростью. Однажды его литературный агент сообщил, что крупное российское издательство желает перевести роман и издать в России, дядя Вова ответил категорическим отказом. Он писал свои книги на английском языке и давно считал себя писателем из Европы.

Его последняя книга вышла тиражом в двести пятьдесят тысяч экземпляров в Лондоне, и за полгода тираж по всей Европе составил почти два миллиона экземпляров. Я очень гордился дядей Вовой и никогда не звал его Майклом, как было написано на его книгах. Дома у меня есть все романы Майкла Камильтона, и это предмет моей гордости – ведь я прочитал их все на английском и выучил язык именно на них.

– Расскажешь о новой книге? – спросил я, усаживаясь за стол. На улице было нежарко, даже прохладно. И дядя подал мне плед, в который я тут же закутался.

– Не расскажу. Ты же знаешь, если я расскажу о новой книге, то никогда не смогу ее написать. Хотя язык очень чешется, мне кажется, что это самая сильная моя вещь. Я даже думаю разрешить ее издание в России.

– Почему? У тебя много сильных вещей, дядя Вова! Тот же «Перекресток» или «Сумеречная правда» – бестселлеры. В России они бы были очень популярны.

– Все так, но только в новой книге героем будет русский парень по имени Иван и часть действия пройдет здесь, в Москве.

– Что?!

Это было неожиданно. Дядя Вова пишет уже двадцать с лишним лет. Когда я вышел из интерната и жил здесь, в Орехово-Зуеве, дядя написал свой самый громкий роман «В моей памяти», который до сих пор переиздается тиражом в сто тысяч экземпляров во всем мире, кроме России, его герой – русский парень-эмигрант, который не мог оставить в прошлом свою жизнь в СССР. Несмотря на огромный успех романа, дядя Вова не любит «В моей памяти» больше всех и старается не говорить об этой книге. Я всегда думал, что это из-за того парня, который из СССР.

Но никогда действие в книгах дяди Вовы не происходило в России.

– Что заставило тебя перенести действие романа в Москву? И назвать главного героя моим именем?

– Ты заставил. И твоя жизнь, Ваня.

– Ты обо мне книгу пишешь?!

– Нет, я пишу один из вариантов развития событий, самый плохой, который я вижу. И я не хочу, чтобы у тебя случилось все именно так.

– Не боишься накаркать?

– Ты не рад, что Майкл Камильтон напишет книгу о тебе?

– Рад, конечно! Это очень неожиданно. И приятно. Но твои слова о варианте моего финала меня пугают, если честно…

– А ты не бойся, – сказал дядя, – ты исправляйся. Начни заниматься своей жизнью.

Я вздохнул. Кофе был горячим и вкусным, я был рад видеть дядю. Но я был не рад вести беседу, которую он начал. И уж тем более я сомневался, что с удовольствием прочитаю новую книгу Майкла Камильтона о самом плохом варианте финала моей жизни. Его книги стали своеобразным маяком для меня – это было единственное, чего я ждал долго, год или два. Обычно я ничего не жду, и понятно почему. Но дядя был непреклонен и никогда не открывал мне сюжет новой книги до момента, пока я не прочитаю ее в виде книги, в обложке, выпущенной из типографии. Он никогда даже рукописи мне не показывал, и в детстве у нас был квест «Найди рукопись». Я не нашел ее ни разу.

– Дядя, этот разговор обречен на провал.

– Не согласен, – возразил он, и морщинки у глаз весело заиграли. – Давай обсудим твой сегодняшний форс-мажор. Чего боишься ты?

У дяди Вовы были точно такие же глаза, как и у папы. Хоть я и не помню лица папы в деталях, только по фотографиям, но я помню это выражение глаз. Добрых, тигриных, в которых таится какая-то опасность, но опасность не для меня, а для других. Подобное чувство испытывают, когда видят дрессировщика, обнимающего огромного тигра. Опасный зверь в объятиях куда более опасного для него хозяина. Дядя уже не молод, но выглядит очень хорошо, он следит за своими здоровьем, внешностью, регулярно проходит всевозможные косметические процедуры. Но Майкл Камильтон никогда не «торговал» лицом, хотя все данные у него для этого были.

Своей внешностью я пошел в отца, а они с дядей Вовой очень похожи – оба высокие, статные и фигуристые брюнеты, с мужественным лицом, большими глазами, пухлыми выразительными губами. Когда мы фотографируемся с дядей Вовой, сразу видно, что мы родственники.

Дядя Вова смотрел на меня отцовскими глазами и отпивал из кружки отцовскими (и моими тоже) губами, а разговор вел совершенно не по-отцовски. Папу никогда не волновали чувственные и событийные аспекты. Ему было важно, чтобы я был здоров и улыбался.

– Ты все знаешь, к чему перелопачивать все это? Я начну приводить свои аргументы, ты выложишь свои, я давным-давно их знаю, как и ты. Даже если мы все обговорим в очередной раз, ничего не изменится. Ни новых аргументов, ни новых решений не появится. Зачем?

Дядя улыбнулся, отчего его глаза стали еще более хитрыми, а опасность заколебалась где-то совсем близко: протяни руку, и она упрется во что-то сильное, чему я не смогу сопротивляться.

– Ты растешь, взрослеешь, Ваня. Когда-нибудь твои аргументы рассыплются, а новых ты так и не придумал. Предлагаю тебе решать проблемы заранее.

– Не мой стиль, – улыбнулся я. – Я решаю проблемы по мере их поступления.

На это дядя просто махнул рукой.

– И все-таки давай вернемся к твоей проблеме. Я так понял, Алекс заключил контракт от твоего имени на год, верно?

– Да.

– И ты решил его оспорить в суде?

– Да.

– И что сказала Светлана?

Я пересказал дяде все, что сказала мне адвокат, и он нахмурился.

– Ты знаешь, она права. Я не сильно разбираюсь в законах, но, если следовать логике, неустойку они назначать и вправду не могут. Подумай сам: смысл оказания услуг в том, что личность исполнителя почти что самое главное в этом договоре. А раз так, исполнитель вправе отказаться ровно так же, как и заказчик. Вот если бы исполнителя можно было заменить, другое дело – тогда ищите замену, а договор исполните. Но это договор заключен с совершенно определенным человеком, и никто, кроме него, исполнить этот договор не может. Ну и тут логично предположить, что никто никого насильно заставлять работать не имеет права, значит, расторгнуть действительно можно. А вот убытки ты им погасишь. Ты согласен с этим?

– Ну пусть сначала докажут их!

– Ваня, Ваня, – дядя примирительно поднял обе руки, – я на твоей стороне, пусть даже ты не прав! Но давай рассуждать здраво: ты согласен отдать часть своих денег в счет уплаты убытков, которые образовались из-за твоего принципа?

– А у меня есть выход? Или ты считаешь, что мои чувства не стоят того, чтобы за них бороться?

– Чувства? Ты говоришь о том, что тебе не хочется, чтобы твое имя после смерти трепали с глаголами «кинул», «подставил»?

– Именно!

– Ваня, ну как же ты глуп! Наивен! Молод! Ну где ты видел, чтобы о покойниках говорили плохо? Всегда плохо говорят об убийцах!

– Ага, – кивнул я. – А потом СМИ поднимут ту историю, мои контракты, и поймут, что я знал, что за мной рано или поздно придет тот чувак и грохнет меня. И что тогда будет? Скажут – мог предвидеть! Мог не брать ответственности! Мог не соглашаться, но жадность и алчность не дала думать здраво! И в итоге мое имя на памятнике напишут примерно так: «Ваня Данилов, алчный козел, который всех кинул». А все наследство растащат на погашение убытков и неустоек… Нет, не хочу.

– Ну, положим, на твоем памятнике писать буду я, и там будет написано: «Идиот, который не слушал своего дядю». Скажи мне вот что: почему ты считаешь, что ты знаешь, что убийца придет за тобой? Может быть, он уже умер. Может быть, он уже забыл о тебе и живет своей отвратительной жизнью, мучаясь совершенным. Ты можешь только предполагать. Шестнадцать лет прошло.

– Но я знаю, – ответил я тихо.