Я улыбнулась. Да уж, от мамы такое можно было ожидать!

– Он упал на спину. Я застыл, просто стоял там и смотрел на неё. Я не знал, что надо делать в таких случаях, – он усмехнулся. – Мы встречались всего три месяца. Я бы сделал всё, чтобы защитить её, но казалось... что ей и не нужна была моя помощь, – сейчас улыбались только его губы, а глаза – нет.

Я подалась вперёд, впившись руками в ближайший край стола и сосредоточив всё своё внимание.

– Короче, сначала он просто лежал там, но потом она подала ему руку, чтобы помочь подняться. Он встал, выпучив глаза и потирая челюсть. А она просто сказала ему напоследок: «Нет», – отца это будто забавляло. – Затем она взяла меня за руку, и мы пошли в наш фургон. Думаю, я сразу понял, прямо там, на той самой улице, что женюсь на ней.

Пожалуй, это была самая большая речь, что мне когда-либо доводилось слышать от отца. Он выглядел слегка смущённым, и даже отвернулся к окну. Я тоже посмотрела в окно, но там было так темно, что я не видела ничего, кроме светящейся вывески прачечной. Помимо неё я видела только нас: меня и моего отца.

Он вздохнул.

– Она была очень сильной. Поэтому-то и смогла создать для вас с Луной лучшие условия для жизни. Я восхищаюсь ею за это.

Внутри меня тут же вспыхнуло пламя гнева. Молодец, что восхищается, пока она батрачит из последних сил, лишь бы одной вырастить двух дочерей.

– Ты когда-нибудь говорил ей это?

Он потряс головой.

– Думаю, нет. Вот такой я подлец. Уверен, что мама уже сообщила вам об этом.

Ну, тут он ошибался. Даже за последние два года, всякий раз, когда Луна заводила громкие речи на тему отца, мама почти ничего не говорила в ответ.

– Вообще-то... Вообще-то она почти и не говорит о тебе. — Только произнеся это, я задумалась: это лучше или хуже?

Отец смотрел в свою тарелку, рассматривая яичницу так, словно пытаясь запомнить её жёлто-белый рисунок и кружевные края.

– Хотя Луна точно считает тебя подлецом, – сказала я, будто бы это уточнение могло как-то утешить его.

Отец выдохнул, и это было похоже на тихий нервный смешок.

– Я её не виню. У меня плохо это получалось.

– Получалось что?

– Быть отцом, – он прислонил руку к щеке. – Мне стольким ещё хотелось заниматься.

Я выдавила сироп на последние кусочки блина, после чего с силой поставила бутылку на стол. От удара дрогнуло пламя свечи, а банка с сахаром задрожала.

– И ты мог бы продолжать всем этим заниматься.

Он кивнул.

– Наверное, ты права. Я просто не знал, как.

Потом он склонился ко мне и, понизив голос, продолжил:

– Когда Мэг узнала, что забеременела, то захотела всё закончить. Я же не хотел. И я убедил её остаться ещё на несколько туров. Нам помогала твоя тётя Кит.

Конечно же, я знала это, но я не стала ему говорить, что видела фотографии. Одну я помню особенно хорошо: тётя Кит со своей короткой стрижкой, как более кроткая, «птичья» версия моей мамы, широко улыбается, с полугодовалой Луной в слинге, и прикрывает ей уши руками. Они что, и правда, брали нас с сестрой на свои выступления? Или эта была просто репетиция? Меня всегда это интересовало, но сейчас мне не хотелось отвлекаться.

– Почему ты перестал звонить нам?

Он смотрел на меня с таким выражением, будто пытаясь найти какую-то разгадку. Словно я была той 3D картинкой, на которую нужно долго-долго смотреть, стараясь расфокусировать взгляд, пока не появится другое изображение.

Тогда я продолжила.

– Ты сказал, что хотел, чтобы мы были в твоей жизни. Но ты ушёл. Совсем. До этой недели, я не видела тебя почти три года.

Я начала тараторить, из-за чего язык едва поспевал за моими мыслями.

Отец положил обе руки на край стола, затем посмотрел на меня.

– Я думал, что вы не хотите меня видеть.

Я моргнула.

– С чего ты решил?

– Теперь-то я понимаю, что всё понял неправильно. Фиби, Луна запретила мне вам звонить.

У меня сердце упало камнем вниз, и тут же в памяти пронесся тот момент из прошлого, как мы с Луной маленькими выбрасываем наших Барби в груду грязного белья. Во мне снова закипало негодование.

– Что? Когда?

– Несколько лет назад, – он опустил взгляд, крутя серебряное кольцо на среднем пальце правой руки. – Она сказала, что ты уже почти старшеклассница, и что всё сильно изменится. Она сказала, что когда вы были маленькими, вас не особо беспокоило моё частое отсутствие, но сейчас вы обе решили, что вам будет легче, если я совсем исчезну из вашей жизни.

Официантка появилась вновь, чтобы принести наш счёт. Рядом с общей суммой она синей ручкой нарисовала смайлик и слово «Спасибо!» Мне захотелось смять этот листок в кулаке. Я хотела порвать его на мелкие кусочки.

Я принялась глубоко дышать, не глядя на отца. Я ждала, что он скажет что-нибудь ещё, но он молчал. Я даже не знала, какое у него сейчас лицо: стыдно ему или, может, просто грустно. Но что я точно знала, уже тогда, что, три года назад, когда Луна велела отцу не звонить, она говорила не об изменениях для меня. Во всяком случае, не только для меня. Она говорила за себя. И, оглядываясь назад на всю её злость в течение последних лет, я понимала, что она совсем не хотела, чтобы он ей поверил. Но он поверил. И не стал за нас бороться. Не стал спорить, и из—за этого я лишилась отца.

Я посмотрела на него.

– Не Луна должна была решать. А я, – я старалась говорить спокойно. – И я не могу поверить, что ты на это поддался. Она хотела, чтобы ты сделал выбор. Чтобы ты остался нашим отцом. Она хотела, чтобы ты звонил.

Он вздохнул. Взяв пакетик с сахаром из чаши в центре стола, он смял его между пальцами.

– Думаю, ты права. Только сейчас я понимаю это. Но я не понимал тогда. Переходный возраст... – сказал он, как будто в своё оправдание. – Я думал дать ей немного времени, и она сама объявится.

– Почему ты не обсудил это с мамой? Так делают все нормальные родители.

Хотя, о чём я? Он же никогда не принадлежал к категории нормальных родителей.

Я ждала ответа, но он молчал. На другом конце зала наша официантка чуть не уронила свой поднос и разразилась хохотом. Я смотрела на отца, а он смотрел на меня. Наконец, он заговорил.

– Я говорил с ней, она тогда велела мне послушаться Луну, – он отвёл взгляд в сторону, и я заметила, как он стиснул зубы. – Она сказала, чтобы я дал ей время. И я решил, что Мэг имеет право так говорить. Но спустя месяцы, потом годы, я так и не смог понять, как всё исправить. Я слишком долго ждал, а потом мне стало казаться, что всё совсем вышло из-под контроля, – сказал он, вскинув руки, но потом положил их на стол перед собой.

Я передвинула свою тарелку на другой край стола.

– Ничто никуда не вышло.

Он бросил пакетик с сахаром обратно в чашу и посмотрел мне прямо в глаза.

– Именно поэтому я так рад тому, что ты пришла ко мне. Честно, Фиби. Когда увидел тебя на пороге студии, потом после концерта, и сегодня... – он покачал головой. – Это самый лучший подарок.

Я и сама хотела помотать головой. Или закричать, или встать и уйти отсюда, но я ничего из этого не сделала. Я поводила пальцем по серебряному браслету, который мама дала мне перед отъездом. Я сделала вдох и выдох. Я старалась успокоиться, но это не помогало.

– Ты часто здесь бываешь? – спросила я. Теперь я покусывала внутреннюю сторону щеки.

– Иногда.

– Свет заманит тебя, свет поймает тебя, но лето не длится долго. Долго, как лето, – да, я пропела его песню, и, услышав сошедшие с моих губ слова, я вдруг осознала: а ведь мои стихи лучше, чем его.

Он посмотрел на меня.

– Давненько не слышал я эту песню.

– Я слышала её в магазине прошлым месяцем. По-моему, эту песню сейчас можно услышать только в таких местах.

– Ой, – сказал он, делая вид, будто ему было больно. Край рта скривился кверху в небольшую ухмылку.

– Её и на радио ставят. 92,9 FMб Радио «Горячий Микс».

– Господи, – сказал отец, тряся головой, и я подумала, что он, вероятно, и радио-то почти не слушает.