– Но и в Поволжье тоже был голод и на Северном Кавказе, на Южном Урале, в Западной Сибири, в Северном Казахстане. Да и всей России, ну СССР, если быть точной, не забыть голод начала тридцатых годов. Коллективизация, массовое раскулачивание от ошибок коммунистов страдала вся страна а не только Украина. Да и Украины то, как таковой до её отсоединения от союза не было. Это мы дали вам земли, оставили заводы, оружие, флот, Крым подарили с доброй руки Хрущёва. – Тут меня понесло… – Мои предки жили в Поволжье во время голода, вагоны с зерном шли через них на вашу Украину, не оставляя ни зёрнышка. И голод там был пострашнее. Они голодали, отправляя вам хлеб, набирали в сапоги зерна, что бы хоть как-то накормить детей, за что их сажали. А вы сейчас воспринимаете это, как геноцид? – Женщина, таращила на меня свои огромные глаза цвета синего неба, казавшиеся мне теперь неестественно круглыми. От удивления и негодования, я притихла.
– Потому, что это кому-то выгодно. Не стоит говорить в голос о подобных вещах, запомни девочка, ты не в России! – эти слова она сказала чуть слышно, а потом так же тихо добавила – В этой стране даже у стен есть уши. – Я еле разбирала её шёпот, но от него по всему моему телу выступил холодный липкий пот. – Если хочешь доехать до Киева, то лучше давай помолчим, а то греха не оберёмся. Я видела, как закрывают неугодные рты в нашей стране, а скоро мы вообще все потонем в хаосе… – но минуту она замолчала эти мгновенья казались мне вечностью, в кромешной тьме мерцали огоньки неизвестности, к которым я стремилась, словно мотылёк и так боялась достигнуть, будто это моя последняя цель в жизни.
– Я люблю Россию и ваш народ, – неожиданно продолжила Наташа, – во мне, как и в тебе течёт русская кровь, то что происходит мне не по душе. Но я боюсь в голос сказать об этом, боюсь, понимаешь, за себя, за детей…
– О чём вы? – она лепетала словно оправдываясь, но я же не могла понять и половины. Все её слова казались для меня тогда какой-то опутанной вуалью тайны головоломкой.
– Страна трещит по швам, нужно быть полным идиотом, что бы верить этим слащавым речам с экранов телевизора. Поверь мне девочка, её разорвут на части при первой же возможности. А по тому, как вспыхивают волнения, это случится совсем скоро.
– Это не совсем хорошая шутка! – От её слов я побледнела, а руки невольно вцепились в самое дорогое, что было у меня в ту минуту – моего Колю. Но я попыталась успокоиться. – Мне кажется, в этих мелких забастовках нет ничего страшного. Просто люди устали от безденежья и нищеты.
– Ты в некотором роде права. Страшного ничего нет, если это ни кому не выгодно. Но если у более сильного есть выгода потопить немощного и слабого, что помешает ему это сделать? Во рту у бедняка кроха, с тысячи крох – каравай, а с миллиона… – И тут она замолчала, за дверью послышались посторонние шорохи… По моему телу пробежала дрожь. Холодный пот выступил на висках.
Дверь нашей кельи распахнулась, в купе заглянул незнакомый силуэт от яркого света, ворвавшегося вместе с фигурой, её черты размыла игра теней, не возможно было разобрать, была ли это женщина или мужчина. Оно обвело купе взглядом, и не произнеся ни слова с силой захлопнула дверь. От неожиданности я вздрогнула. Моя попутчица сделала многозначительный жест, из которого мне стало всё понятно. В памяти тут же всплыли недавно произнесённые в этой келье слова «В этой стране везде уши». Но Наташу этот акт бесцеремонности, ни сколько не смутил. Слова продолжали лить с её уст неудержимым потоком, только ещё более приглушённо. Казалось его уже не остановить. Возбуждение и негодование кипело в её душе.
– Один гривен с одного дурака – это грош, а с миллиона – уже капитал. – Постепенно я стала понимать её изречения, ещё недавно казавшиеся мне непонятными загадками.
– Ну, тогда эти люди правы, они отстаивают свои интересы.
– Если бы это было правдой… – её глаза наполнила необъяснимая печаль, и даже приглушённый свет не мог скрыть блеска слёз на её глазах. – Пусти в стадо баранов одного волка в овечьей шкуре и всё стадо будет жить по его законам, то же самое и с толпой, причём ей управлять намного проще, у неё свой коллективный разум и свои законы.
– Вроде, кто не с нами, тот против нас?
– Вот именно, ты начинаешь меня понимать – её глаза блеснули, а на обескровленном бледном лице промелькнула улыбка.
– Но если всё так, как вы говорите, то почему вы не уедите?
– Куда? Если бы мне было куда ехать, я бы уже неслась на всех парах подхватив детей в охапку… – тут она умолкла, голубые глаза превратились в два безжизненных кристалла. – Но, я должна похоронить мужа. Это мой долг.
– Господи, простите. – В ту минуты я и подумать не могла, что безобидная политическая болтовня может разбередить такую рану.
– Ничего, моя хорошая, я уже почти смирилась с этой мыслью. – Глаза её совсем поблекли и опустели, они казались опустошенным сосудом, из которого по капле вытекала жизнь. – Боюсь только одного, увижу его и не смогу жить дальше.
Сражённая её болью, я опустила глаза. Коля безмятежно спал на моих коленях, как я была рада, что он не слышит этого. Мой глаза кочевали по любимым чертам, а руки охраняли его сладкий сон, обнимая широкие плечи. Колени затекли, но я не решалась пошевелить ими, боясь нарушить его покой так горячо охраняемый мной. Но тишина, невольно возникшая, ещё больше терзала мою душу.
– Наверное, очень тяжело терять любимого… – Это не было вопросом и мы обе это поняли. Я на миг представила себя на её месте. Что бы делала я, потеряв того, кто дороже жизни, но слова произнесённые этой хрупкой женщины со стальным стержнем внутри, заставил меня пересмотреть моё понимание слова потерять…
– Я его ещё не потеряла. – Глаза Наташи наполнились слезами. – Он ещё жив в моём сердце. – Не сговариваясь мы опустили глаза на Колю. – Берегите его.
– Постараюсь. – Дав это обещание, я с головой ушла в свои мысли. Раньше я не задумывалась и даже не могла предположить, что человек жив не только когда существует, он может жить и в нашем сердце и в нашей памяти и даже на пожелтевших от времени листах старинных книг. Оказалось, существуя сами по себе мы не значим ничего, просто биомасса находящаяся в пространстве в определённое время, а вот наши поступки, наши действия, сами того не замечая мы каждый день творим историю, запечатлённую в фрагментах памяти друзей, любимых, да и просто незнакомых людей. Мы живём в мире, но и в нас живёт целый мир.
Глаза слипались под убаюкивающий говор железных сапог, казалось, они перешёптывались вместо нас, а мы молчали. За окном уже отчётливо различались силуэты проплывающего мимо пейзажа, освещённого первыми рассветными бликами, победно пробивающимися через толщу тьмы.
Вновь распахнулась дверь нашего ночного убежища, в котором, наконец, восторжествовал сон. Проводник, ещё ночью казавшейся бесполой тенью, небрежно буркнул «Киев». Я лениво открыла глаза, тело ныло, казалось разговор ушедшей ночи, отзывался в нем физической болью. Лучи яркого солнца ласкали своим теплом Колино лицо, он жмурился, упорно не желая открывать глаза, пытаясь скрыться от них, но они были беспощадны.
– Мы приехали! – Я растягивала эти мгновенья, как могла, любуясь его чертами, но гудок словно гром, заставил меня поторопиться. Я нежно потрепала густую русую копну волос, поцеловав высокий лоб. Любимые голубые глаза распахнулись, щурясь от яркого утреннего солнца, последнего привета уходящих тёплых осенних дней.
– Ты так спала? – Проснувшись на моих неподвижных коленях, Коля негодовал.
– Мне и так хорошо, когда ты рядом. – Он начал пристально всматриваться в мои глаза, желая увидеть хоть искру лжи, но её не было. – Я отлично спала.
– Врёшь мне? – Светлые брови сомкнулись на переносице, но ни один мускул на моём лице не дрогнул, я лишь расхохоталась.
– И в мыслях не было! – Продолжая хохотать, я нагнулась поцеловать его, но очередной предательский горн поезда не позволил мне этого сделать.
