Всё просто: зная наиболее болезненные точки человека, стоит только посильнее надавить на них и можно добиться от него практически всего. В её случае таких «кнопочек» было две: смерть сестры и желание всегда знать правду. Драгнил нажал на обе, сначала разозлив её, почти выбив почву из-под ног своим наглым поведением и странными намёками, потом – выказав казавшееся искренним сочувствие, и, наконец, рассказав «правду». Люси приняла происходящее за чистую монету, слишком натуральна и правдива была его игра. Ведь этот человек знал всё о ней с самого начала, умело пользуясь найденной информацией. И девушка без оглядки бросилась в приготовленную для неё ловушку.

– По-твоему, убивать людей нормально? – она задала этот вопрос не из желания развернуть дискуссию или что-то узнать. Это было, скорее, риторическое замечание.

– Ты имеешь в виду Лисанну? Бесхребетная дрянь. Шлюха, – его рот искривился в брезгливой гримасе. – Такая невеста, по-твоему, мне нужна?

– А Мира? Ведь и её тоже…

– Укрощённая дьяволица. Покорная, послушная. Но быстро надоевшая. А вот ты… – он подошёл ближе, провёл тыльной стороной ладони по щеке, осторожно, почти любовно очерчивая контур лица, и скользнул рукой ниже, по шее, в зону декольте. Люси судорожно выдохнула, пытаясь таким образом чуть отодвинуться от Драгнила и его пальцев. Он заметил её манёвр, усмехнулся и убрал руку. – Ты – совсем другое дело. С тобой мы можем играть очень долго. И тебе это понравится.

– Никогда, – кажется, к ней на мгновение даже вернулись былые силы – настолько абсурдным и неправильным показалось это предположение, что девушке немедленно захотелось его опровергнуть.

– Я знаю тебя лучше, чем ты сама, Люси, – он снова подошёл ближе и опёрся ладонями о стену по обе стороны её головы. – Ответь мне: зачем ты ходишь на казни?

– Сволочь… – девушка задохнулась от ненависти и боли. – Ты знаешь, зачем.

– Я – да, а ты? – она вскинула на него глаза, не понимая его вопроса. Драгнил поймал её взгляд и уже не отпускал, точно смотрел в самую душу, в те тёмные, скрытые даже от неё самой уголки, о которых не хотелось знать. – Скажи, разве ты ни разу не представляла на месте сидящего на электрическом стуле преступника того, кто убил твою сестру? Кто несколько часов насиловал маленькую, беззащитную девочку, а чтобы она не кричала, отрезал ей язык? Кто потом разделал её, как жертвенную свинью, и разложил на школьном дворе, чтобы тело нашли другие дети? Те, кому ты смотрела в глаза в последние минуты их жизни, разве они были лучше того урода? Неужели тебе не хотелось самой хоть раз повернуть рубильник? – его голос с каждой фразой становился всё ниже, приобретая интимные, бархатные нотки, завораживал, лишал воли, подчинял. – Ты такая же, как я, Люси. Признай это. Скажи «Да».

Она молчала и не двигалась. Просто потому, что не было сил ни возразить, ни оттолкнуть. Даже закрыть глаза, чтобы не видеть его лица, этого гипнотического взгляда, выворачивающего наизнанку, заставляющего принять страшную, нереальную правду. Правду ли?

Драгнил вдруг качнулся вперёд и стал целовать – жадно, грубо, властно, насильно врываясь внутрь, кусая, зализывая языком ранки, подавляя ещё не осознанное, ещё даже не зародившееся сопротивление. Словно не целовал – ставил клеймо. Отстранился и сказал, тяжело дыша, почти касаясь своими губами её истерзанных губ:

– Теперь ты точно будешь моей.

Девушка опустила веки – полный обречённого отчаяния жест, чувствуя, как потекли по щекам, не принося облегчения, горячие слёзы. Сейчас Люси чувствовала себя не просто беспомощной, а почти раздавленной, униженной до такой степени, что у неё не осталось ни сил, ни желания сопротивляться. Он забрался так глубоко, безжалостно ковыряясь в старых ранах и нанося новые. Теперь всё, во что она верила, что делала, не стоило и ломанного гроша, испоганенное одной-единственной фразой, рождённой извращённой фантазией безумного садиста.

Щелчок дверного замка сказал ей, что она осталась одна. Люси открыла глаза, осмотрелась, ещё не до конца веря в то, что Драгнил ушёл. Но в квартире действительно никого не было. На мгновение ей показалось, что всё произошедшее было лишь сном, кошмаром, привидевшимся уставшему сознанию. Однако зудящие губы и запах сандала говорили об обратном. Девушка оттолкнулась от стены и осторожно, медленно, словно после тяжёлой болезни, пошла по направлению к окну. Зачем – она и сама не знала, но что-то тянуло её туда, как магнитом. Судорожно дёрнула раму, и почти задохнулась от ударившего в лицо свежего, прохладного ночного воздуха. Вцепилась пальцами в подоконник, пережидая головокружение, почти не видя расплывающуюся перед глазами, прямую, как стрела, безлюдную улицу. И только чуть отдышавшись, сморгнув солёную пелену перед глазами, заметила на тротуаре мужскую фигуру. Поздний прохожий поднял руку, словно желая махнуть на прощание, и ветер донёс до неё (или ей показалось, что донёс) короткую фразу:

– До встречи… Люси…

========== Эпилог ==========

– Я хотел бы знать причину, – Джерар Фернандес отложил листок, который держал в руке, и посмотрел на свою собеседницу. Та по-прежнему сидела, опустив голову. Сцепленные в замок пальцы мелко подрагивали. – Люси, ты хороший репортёр, очень хороший. И мне бы не хотелось расставаться с тобой. Поэтому я настаиваю на том, чтобы ты объяснила, почему вдруг приняла подобное решение.

– Простите… Я… не могу… – голос тоже дрожал, и сама девушка ещё больше сжалась. Директор вздохнул:

– Я так понимаю, у тебя что-то случилось. Может, расскажешь? Любые беды легче решаются вместе с кем-то, чем в одиночку. Наверно, то, что я скажу, покажется тебе банальностью, и всё же послушай. У каждого из нас бывают трудности в жизни, но, уверен, пройдёт немного времени и… – закончить он не успел, потому что журналистка закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Фернандес помедлил минуту, потом встал из-за стола, подсел к девушке и обнял за плечи. Она уткнулась ему в грудь, по-прежнему не убирая рук от лица и сотрясаясь всем телом. Мужчина только крепче прижал её к себе и попытался обдумать ситуацию.

Так, что ему известно из последних сплетен, которые, как сорока на хвосте, принесла Кана и щедро поделилась ими с начальством? Он не любил подобного «перемалывания косточек» и часто слушал рассказы секретарши в пол-уха, но в этот раз кое-что запомнилось.

Кажется, у Люси и Фуллбастера был роман, который закончился не просто разрывом отношений, но и прекращением совместной работы. И хотя девушка довольно спокойно приняла назначение нового оператора, вряд ли ей удалось столь же равнодушно отнестись и ко всему остальному. Чего стоила одна лишь сильно нашумевшая пощёчина, полученная чернявым оператором в холле студии. Если добавить к этому увивающегося рядом Стинга, то всё выглядит ещё более печально.

Вот ведь тоже… кобель. Неужели не понимает, что эта девчонка ему не по зубам? Надо, пожалуй, поставить ему мозги на место. Не хочется лишаться хорошего работника из-за зуда в чьих-то штанах…

Кстати, насколько ему помнилось, Люси отпрашивалась на четверг, но почему-то не уехала. Может, причина всего происходящего именно в этой несостоявшейся поездке? Что же там могло такого случиться (или не случиться), что заставило девушку написать заявление по собственному желанию? Куча вопросов и ни одного ответа.

Журналистка, наконец, немного затихла и, судорожно всхлипнув в последний раз, отодвинулась от него, потянувшись к своей сумочке. Наверное, решила привести себя в порядок. Да, после такой истерики это просто необходимо. Что ж, он не будет ей мешать. Фернандес поднялся и, выглянув в приёмную, обратился к Альбероне, как обычно, пропадавшей в глянцевом мире очередного женского журнала:

– Кана, приготовь кофе, пожалуйста. Две чашки.

Чтобы не смущать Люси, старательно стирающую с лица остатки слёз и потёки туши, Джерар отошёл к пыльному окну и вернулся к дивану только тогда, когда в кабинет вошла секретарша с подносом в руках. Поставив его на столик, она бросила быстрый взгляд на Сердоболию и торопливо вышла. Фернандес поморщился: новая сплетня готова. Ему-то было всё равно, а вот девушке и без того забот хватает. Он плеснул в кофе сливки, бросил пару кусочков сахара и протянул чашку Люси: