О том, что пошла непруха, он старался не думать, потому что это была одна сплошная головная боль. И в любом случае время – это его надежда во всем, и в том, что касается детей, тоже. Им требуется время. Если плана и не было, то цель у Хаима была: защитить детей. Позаботиться о том, чтобы они ничего не узнали, не пострадали. Насколько возможно, оградить их от боли и продолжить впечатывать свой образ в их память. Снова приблизить к себе Эзера, который из-за Джени отдалился.

Время скакнет, и все забудется.

Жизнь научила его, что все забывается, хотя сам-то он помнил все.

Выйдя из комнаты, где спали дети, Хаим отправил мать отдохнуть и привел в порядок гостиную. Убрал маленькие столики, приставленные к обеденному столу, и сложил во дворике штабелем пластиковые стулья. Адина помыла в кухне посуду. За ужином сестра лишь однажды спросила про Джени, и мать на их языке попросила не затрагивать этот вопрос при детях. Хаиму, как старшему сыну, полагалось произнести молитвы.

Когда Адина ушла, он приготовил матери стакан чаю. Им в первый раз удалось поговорить, и она сказала:

– Они выглядят хорошо.

– Привыкают, – ответил Хаим. Эзер и вправду улыбался теперь чаще, чем раньше, и даже присоединился к остальным детям, когда они запели праздничные песни.

Мать спросила, не выпьет ли Хаим чего-нибудь тепленького, и он, подумав, пошел налить себе чашку чаю.

– Увидишь, что им будет лучше, – сказала пожилая женщина. – Она, как мать, о них не заботилась. Посласти сахарином вместо сахара.

Сара подождал, пока чайник снова не закипит.

– А вот насчет садика… Ты уверен, что там всё в порядке? – спросила мать.

– Да, – ответил Хаим.

– Молодец, что устроил воспитательнице разнос, – снова похвалила его мать. – Она больше не посмеет такое тебе устраивать. А что у Эзера в школе?

– Учится хорошо, – ответил Сара. Про муляж он все еще ни словом не обмолвился, так как знал, что она разволнуется и взвинтит и его тоже.

– Они о ней много спрашивают?

– Нет. Иногда.

– Дети мало что понимают, – вздохнула мать. – А как у тебя с деньгами?

– Справимся, – заверил ее Хаим и больше ничего не добавил.

Праздники всегда были делом трудным. Работники Департамента внутренних дел и Налогового управления, расположенного в Холоне – главные его клиенты, – разбрелись по отпускам, и даже если конторы работали как обычно, часть сотрудников отсутствовала. Больше людей приносили еду из дома. За все про все в эти две недели Хаим приготовил и продал меньше половины бутербродов, чем зимой.

У него были идеи, как увеличить заработок, но пока он решил об этом не говорить. Хаим запланировал снова продавать горячие обеды, мясное блюдо с рисом и салатом, как делал, когда открыл это дело, до экономического кризиса. Он надеялся, что, если предложить блюдо за двадцать пять шекелей, спрос все же появится. А можно еще выставлять на продажу бутылки и банки с напитками, но их нужно продавать охлажденными и по более низкой цене, чем в автоматах. Кроме того, Сара решил проверить у двоюродного брата, устроившего ему работу в Холоне, нельзя ли вести торговлю также и в филиалах, в других городах – скажем, в Ришоне или в Рамат-Гане. Другая возможность – в свободные утренние часы подрабатывать рассыльным. Но тяжелых перевозок и многих часов за рулем Хаим боялся. Так или эдак придется работать побольше и в течение дня, и вечером, дома. Это его как раз не пугало. В последние месяцы Джени все равно не работала, и они тянули только на доходы с его бизнеса.

– Адина будет приезжать, помогать тебе с детьми, – сказала мать.

– Не нужно, – возразил он. – Я хочу сам больше с ними бывать.

– Но ты видел, как она здорово с ними управляется?

Хаим видел. Мать посадила Адину рядом с Шаломом, и та весь вечер следила за ним, очищала рыбу от косточек, вымыла ему руки, когда он вымазался маслом, – все, чего Джени никогда не делала. Когда двоюродные братья стукнули его сзади, малыш побежал именно к ней. Ей было сорок пять – разведенка, бездетная. Два года назад эта женщина стала убираться у его матери. Она жила поблизости, и они сдружились. Адина была благодарна за то, что его мать пригласила ее на праздничный ужин.

– Жаль, что Господь не наградил ее детками. Хорошая вышла бы мама, – сказала она, а Сара встал и поставил чашку с чаем в раковину.

Лежа в постели, он слышал, как она открывает и закрывает кран в кухне, а потом сливает воду в туалете. Подумал, что, возможно, это было ошибкой – прийти к ней на праздники с детьми, хотя и не знал, что ему одному делать с ними четыре дня. Оба мальчика обрадовались, что будут ночевать у бабушки дома. Особенно малыш Шалом. Он спросил, что будет, если мама вернется, а их нет в квартире, и Хаим успокоил его. Сказал, что в праздники она не вернется. Но он опять недостаточно разговаривал с детьми, а ведь обещал себе, что будет. Предоставил матери говорить вместо себя. Будто что-то в ней делало его слабым, хотя она и сама была слабой и просто пыталась помочь. Ей исполнилось восемьдесят. Отец был гораздо старше ее – и умер в пятьдесят шесть лет.

Перед сном Хаим запер дверь изнутри, потому что боялся, как бы именно в этом доме ночью не встать и не уйти, и знал, что, если дети проснутся и им что-то понадобится, чутко спящая мать сразу услышит.

Назавтра Хаим отправился в синагогу, которую посещал его отец.

Он выспался и чувствовал себя свежим и более уверенным в себе. Тело его словно стало моложе и энергичнее. Сара думал, что не найдет в синагоге свободного места и приготовился стоять во время молитвы, но маленькое помещение не было заполнено. Большинство молящихся оказались стариками, наверное, в возрасте его матери. Мало кто из присутствующих знал Хаима в лицо, и они здоровались с ним кивком головы или желали ему счастливого нового года. Он сел возле отца Шломо Ахоана и попытался молиться с усердием, но потерял место в молитвеннике и заскучал по своим деткам, которые, когда он ушел, еще спали. Ему хотелось взять их на прогулку в цитрусовую рощу, где он когда-то в детстве играл с отцом.

Когда Сара вернулся перед обедом, его сыновья сидели на ковре и тихо смотрели телевизор. Жалюзи были прикрыты из-за солнца, и в доме царил почти полный мрак. Эзер сидел скрестив ноги, а его братишка лежал рядом с ним. Мать устроилась позади них на диване, держа в руках вазочку с очищенным от кожуры миндалем и грецкими орешками. Может, из-за того, что он увидел во взгляде Эзера, Хаим вдруг спросил:

– Хотите поговорить с мамой?

Шалом вскочил с места и обхватил ему ноги. Эзер сдержанно взглянул на отца, и тот увидел в его глазах радость. Может, его программа начала разворачиваться? Они пошли в спальню матери Хаима, где он набрал телефонный номер. И подождал. Он сидел на кровати хозяйки дома, а дети стояли рядом, глазея на него. Потом услышал голос, объявивший:

– Вы попали к Хаиму и Джени Сара. В данный момент мы не можем ответить. Можете оставить свое сообщение.

Он положил трубку и сказал:

– Не отвечает.

– Почему не отвечает? – спросил Шалом.

– Может, спит.

– Может, она не хочет с нами говорить? – предположил Шалом, и Сара ответил:

– Вот тут же позвоним еще раз.

Эзер молчал, и в его больших глазах, которые накануне улыбались, Хаим увидел слезы.

– Я поговорил с мамой утром, – сказал он. – Перед тем, как вы встали. Мы сейчас ей снова позвоним.

Мать вошла в спальню и сказала ему на фарси:

– Может, лучше сказать им, что она не вернется?

Хаим промолчал.

Ничто из этого не было запланировано. И он не был уверен, что это хорошая мысль. Хотя так обрадовать их вначале… Они вышли из спальни, и Шалом сказал отцу:

– Правда же, я первый поговорю с мамой, перед Эзером?

– Вы сразу оба поговорите, – пообещал Сара.

И они снова улеглись на ковер в темной гостиной.

Мать Хаима предложила Шалому пойти пособирать листья во дворике, но он сказал: