Егерь бегло проверил пони и сделал людям одно-два замечания. На его согнутой руке лежало ружье. Спустя несколько минут из дома вышли четыре джентльмена, все одетые в твид, держа ружья так же, как егерь. Эти люди были совершенно не похожи на обитателей наших краев: высокие, с прямыми спинами, светлыми волосами и лицами розовыми, как у моего бывшего учителя. Егерь пожал руку самому старшему (насколько я понял, это был лорд Миддлтон), потом поздоровался по очереди с другими и объявил, что сегодня прекрасное утро и он не сомневается – они вернутся с гор с оленем. Потом егерь обрисовал, как пройдет этот день, и дал пару наставлений насчет того, как обращаться с оружием и вести себя в горах. Джентльмены внимательно слушали, а я был глубоко впечатлен – ведь, несмотря на свою прекрасную одежду, егерь был шотландским горцем, но обращался к людям выше его по положению без малейшего намека на почтительность. В конце его маленькой речи лорд Миддлтон хлопнул его по плечу и, повернувшись к своим товарищам, сказал:
– Не бойтесь, он лает злее, чем кусает.
Это ужасно развеселило всех, кроме самого егеря, который вынул из кармана жилета серебряные часы и объявил, что пора в путь.
Мы двинулись к горной долине: впереди – егерь и лорд Миддлтон, за ними – трое джентльменов, потом – конюхи, ведущие под уздцы двух гарронов, и, наконец – мы, два замыкающих шествие мальчика.
Утро было теплым и пасмурным. Прошло немного времени, и сундук начал больно бить меня сзади по коленкам. Мой товарищ, который нес похожий сундук, хотя и явно полегче, показал мне, как надо идти, откинув плечи назад и положив руки на бока, чтобы сундук не подпрыгивал. Этот разговор сломал между нами лед, и мальчик сказал, что его зовут Арчибальд Росс и что он старший из шести братьев и сестер. Я рассказал, как моя мать недавно умерла, рожая моего младшего брата, и каким нелегким испытанием это стало для нашей семьи. Арчибальд Росс ответил, что для людей вроде нас нет других путей в жизни, кроме трудных. Меня очень впечатлила эта реплика, и я подумал, что мой новый друг – самый умный человек, которого я когда-либо встречал.
Когда мы покинули тропу, тянувшуюся посреди долины, и начали подниматься по склону холма, стало невозможно держать сундук так, чтобы тот не болтался туда-сюда, и я смирился с тем, что испорчу груз и навлеку на себя ярость егеря. Арчибальд Росс продолжал непрерывный монолог, рассказывая забавные истории про своих братьев и сестер и соседей в Эпплкроссе. Он открыто заявил, что его отец считает людей с Пойнта ленивыми и недоразвитыми существами, особенно жителей Ард-Даба, которых держит за грязных лжецов. Росс лез из кожи вон, дабы подчеркнуть, что не разделяет отцовского мнения, но я все равно напомнил, что я из Калдуи, а не с Ард-Даба.
Арчибальд собирался, как только станет старше и накопит деньги на дорогу, эмигрировать в Канаду. Там, сказал он, молодые люди вроде нас могут процветать. Нас ждут огромные полосы плодородной земли, и там за год человек может зашибить больше денег, чем наши отцы за целую жизнь ухитряются заработать здесь, на фермах. Его двоюродный брат, уехавший всего лишь с мешком овса, теперь живет в доме вдвое больше до́ма Миддлтона. Арчибальд предложил нам вдвоем отправиться сколачивать состояние, и меня очень захватила эта идея. Он заговорщицким тоном сказал, что если я особенно услужу джентльменам, они могут в конце дня бросить мне пенни или даже шиллинг. Перспектива получить такие деньги удвоила мою решимость не обращать внимания на боль, которую доставлял мне сундук.
Прошло, наверное, часа два, прежде чем мы добрались до плоскогорья над долиной и остановились. У меня никогда еще не было причин забредать так высоко в горы. Там перед нами открылся грандиозный вид на залив Эпплкросс, уходящий к горам Разея и Ская[24].
Конюхи сняли с первого пони два пледа и расстелили на земле. С меня сняли сундук и вынули из него глиняную посуду, стаканы и бутылки с вином. На блюдах разложили много холодного мяса, овощей, приправ и хлеба. Джентльмены объявили, что впечатлены таким размахом, и принялись за еду, не прочитав молитвы. Двое работников, разложив еду, околачивались рядом с гарронами.
Я уселся на пригорке и стал медленно есть первую картофелину. У меня было искушение съесть и вторую, но, зная, что мне предстоит еще много времени провести в горах, я решил приберечь ее на потом. Арчибальд, усевшись неподалеку, неторопливо жевал баннок, который вынул из кармана куртки. Он предложил кусок и мне, но я отказался, не желая делиться с ним своей картошкой.
Егерь ел вместе с джентльменами, но не присоединялся к их беседе и не принял бокал вина. Джентльмены без стеснения много пили и состязались друг с другом в том, кто красноречивей опишет открывающийся перед ними пейзаж. Один из них потер виски́ и пошутил насчет того, что слишком злоупотребил гостеприимством лорда Миддлтона прошлой ночью. Его товарищ поднял свой бокал и объявил: «Собачья шерсть!»[25] – чем удивил меня.
Лорд Миддлтон, выпив один маленький стакан, негромко заговорил с егерем. Тот заметил, что джентльмены не настреляют много оленей, если будут поглощать столько вина, и, хотя это было сказано шутливым тоном, я понял, что он говорит совершено серьезно и недоволен их поведением. Однако джентльмены как будто не замечали неодобрения егеря и втроем прикончили три бутылки.
Когда они объявили, что наелись, посуду и еду снова упаковали и, к моему облегчению, мне было сказано, что я не должен дальше нести сундук, поскольку смогу забрать его на обратном пути.
Мы вернулись на тропу. Я был в отличном расположении духа, и оно стало еще лучше, когда один из работников, желая набить трубку, попросил меня повести его гаррона. Я ужасно возгордился таким повышением, как будто оно означало, что люди меня приняли. Мы повернули на юг между двумя пиками, и я воображал, что наш отряд – исследователи, углубившиеся в еще неоткрытые земли.
Гости лорда Миддлтона, будучи в прекрасном настроении, громко разговаривали друг с другом, и егерю пришлось велеть им говорить потише, иначе в этот день охоты не будет. Меня поразило, что егерь обращался к джентльменам отрывисто и грубо, но лорд Миддлтон как будто совершенно не оскорбился. Джентльмены с очень пристыженным видом продолжали идти уже молча. Теперь егерь возглавлял отряд и через каждые несколько ярдов давал нам знак остановиться, вытягивая в сторону руку. Мы стояли, едва дыша, пока он осматривал склон и как будто нюхал воздух, прежде чем новым жестом безмолвно направить нас в ту или в иную сторону. Спустя примерно час мы подошли к гребню, и егерь велел нам затаиться.
Я улегся на живот в вереск. Теперь наша компания была настроена довольно серьезно. Под нами паслось стадо в сорок-пятьдесят оленей – все самки стояли головами в одну сторону, опустив их к дерну и медленно двигаясь, словно группа женщин, сеющих зерно. Мы находились так близко, что видели мерное движение их челюстей. Во главе группы был олень с рогами, похожими на пару воздетых к небу узловатых рук. Животные и не подозревали о нашем присутствии.
Егерь молча велел одному из охотников выступить вперед. Этот джентльмен безмолвно и довольно умело зарядил ружье и направил на оленя, прижавшись щекой к прикладу. То был очень торжественный момент. Я лежал так близко от джентльмена, что видел, как его палец двинулся к спусковому крючку. Я снова взглянул на оленя – и мне стало ужасно стыдно оттого, что он должен умереть ради того, чтобы этот человек водрузил его голову на стену своей гостиной. Палец джентльмена согнулся вокруг крючка.
Не успев ни о чем подумать, я вдруг вскочил и прыгнул через гребень горы, размахивая руками, как огромная птица, и кукарекая по-петушиному. Олень внизу бросился бежать, и заряд джентльмена ушел в воздух.
Егерь прыгнул вперед, схватил меня за руку и грубо швырнул на землю. В тот миг я был потрясен своим поступком не меньше, чем он, и тут же пожалел о том, что натворил. Егерь выдал залп крепких ругательств, и, боясь, что он отлупит меня прикладом, я прикрыл голову руками. Но он ничего такого не сделал, а я продолжал лежать ничком на вереске, чувствуя себя ужасно глупо.
