Вот только достойного имени ему не находилось. Он хотел было стать Аяксом, но Жека ткнул его в книгу, где Аякс назывался могучим гигантом, что никак не вязалось с обликом цыпленка, из которого со временем мог вырасти петушок, но никак не вол. Покопавшись в героях, Глеб, наконец, остановился на Агамемноне. Этот грек не отличался ни силой, ни умом, но командовал. Таким образом, честолюбие Глеба было удовлетворено, а истина не пострадала. И хотя мы для удобства тут же прозвали его Агашей, он был вполне доволен своей ролью.
Окрыленные первыми победами, мы все чаще подумывали о том времени, когда отправимся на выручку Манолиса Глезоса. Неутомимый Жека каждый день перечитывал все газеты, которые расклеивались от Сущевского вала до площади Коммуны, чтобы узнать, как там держится наш герой. Глеб каждый день строил новые, порой совершенно невероятные планы спасения Манолиса.
Но пожалуй, больше нас всех переживал за судьбу узника Митяй.
Сам он вроде бы и ничего не делал для исполнения нашей благородной мечты, но так близко к сердцу принимал все фантазии, что нам ничего другого не оставалось, как самим в них верить.
Мы уже совсем было собрались, подобно чеховским мальчикам, податься в далекие края, и даже припасли кое-что из продуктов в дорогу, но тут произошло событие, которое избавило наших родителей от хлопот и волнений, связанных с розыском беглецов.
Это случилось в первый же день после каникул, на уроке пения, когда мы со своей учительницей, у которой были такие пышные волосы, что то и дело выбивались из-под заколок, разучивали песню про березки и рябины, а сами думали о том, надо ли брать с собой в Грецию электрические фонарики, и если надо, то сколько.
Как раз в это время дверь распахнулась настежь, и в класс вошел сам директор школы, сопровождаемый нашей классной руководительницей. Ни дать ни взять громовержец Зевс со своей мудрой дочерью Афиной пожаловали к нам.
Учительница пения как раскрыла рот, чтобы спеть про куст ракиты над рекой, так и осталась сидеть за пианино с открытым ртом, пока Зевс не сказал:
- Прошу прощения, Клара... Семеновна.
Каждое слово он произносил отдельно и так широко расставлял их во времени, что даже простое "Здравствуйте, садитесь!" в его устах звучало, как левитановское "Говорит Москва!".
- Мы пришли,- пояснила Афина, после того как шумок, вызванный неожиданным появлением людей, которые в нашем представлении были вершителями судеб, утих.- Мы пришли сюда, чтобы выяснить обстоятельства одного неприятного дела...
Мы еще не знали, зачем они пришли, но сразу поняли, что их приход ничего доброго не предвещает. Не такой человек был наш директор, чтобы попусту ходить по классам, да еще во время уроков. Мы его вообще редко видели. Появлялся он главным образом тогда, когда в школе случалось какое-нибудь ЧП, и нужно было принять строгие меры, чтобы навести порядок, а потому каждое его появление вызывало тревогу или даже трепет, в зависимости от того, насколько ученик чувствовал себя причастным к этому ЧП. Впрочем, не одних учеников это касалось. Клара Семеновна, например, так растерялась, что никак не могла пришпилить так некстати выбившуюся прядь волос.
- Дело в том,- сказал Зевс, предварительно взглянув на Афину и удостоверившись в ее полной солидарности,- что один из наших учеников обвиняется в краже.
Тут он сделал паузу такую глубокую, что в нее мог провалиться весь его престиж, если бы Афина не сочла нужным заговорить собственным голосом.
- Дело в том,- сказала она, соблюдая все интонации своего начальника,-что в нашу школу поступило заявление от гражданки Копненковой Т.А., в котором она утверждает, что один из учеников нашего класса украл у нее пододеяльник, две наволочки и простыню, которые она повесила во дворе сушиться.
Сначала в классе установилась полная тишина. Потом послышалось какое-то движение, как будто ветер вспугнул листья дерева. Это самые слабонервные заерзали на своих местах. В нашей школе, которая находилась в самом сердце Марьиной Рощи, района, за которым с давних времен закрепилась репутация чуть ли не воровской малины, чего греха таить, мелкие кражи случались не так редко. Однако и не настолько часто, чтобы не быть происшествием чрезвычайным. К тому же в последнее время директор, благодаря решительным действиям и жестким мерам, очистил нашу школу от всякого жулья. С воришками разговор у него был короткий, то есть он их исключал почти без разговора. Как правило, явного протеста со стороны родителей не было, потому что жертвами директорской принципиальности обычно становились "бумажные", которые и без того куда-то исчезали еще в младших классах, и лишь немногие из них по инерции продолжали учиться дальше. Но и тут они не были в безопасности. Беда чаще других навещала их. Это как простуда, которая чаще одолевает тех, кто хуже защищен от холода.
На этот раз беда говорила голосом громовержца с молчаливого одобрения принципиальной Афины:
- Мы сами можем назвать имя того, кто опозорил наш класс и всю школу, но хотели бы, чтобы он сам встал и рассказал нам и вам, как он докатился до такой жизни.
И снова шорох листьев на ветру, а затем эта противная тишина, от которой виски начинает ломить.
- Хорошо,- сказала Афина, то есть наша классная руководительница, тоном, не предвещающим ничего хорошего.- Значит, украсть белье не побоялся, а ответить за свой поступок перед товарищами духу не хватает. Тогда поговорим отдельно о простыне.
До сих пор беда витала над всем классом, а стало быть, ни над кем в отдельности, но теперь стало ясно, кого она выбрала. Эта противная птица норовила вскочить на плечи моего друга Митяя, того самого Патрокла, который был лучшим из нас.
И самое ужасное, что отогнать ее было не в наших силах. Все зависело от каких-то зевсов, афин или даже афродит, а мы герои, перед которыми не могли устоять ни троянцы, ни греческие тюремщики, превратились вдруг в детей, которых можно таскать за уши, ставить в угол, лишать мороженого, пользуясь тем, что они не в силах постоять за себя.
- Гришенков,- Зевс назвал фамилию Митяя.- Ты сидишь так, как будто в первый раз услышал об этой простыне. А между прочим, все тебя видели на новогоднем утреннике именно в простыне. Что ты на это скажешь?
