А как же отчий дом? Неужели сердце ее не дрогнуло, когда она решилась отдать его в чужие руки? Не дрогнуло, потому что теперь родным для нее стал дом Николая. Здесь были родные люди, а там только стены. Не таким чувствительным человеком была Степанида, чтобы вздыхать по деревяшке. Поэтому, увидев, как в комнате, где она родилась, выросла и состарилась, загорелась чужая свеча, она с облегчением подумала: "Слава богу, кажется, денег назад не потребует". И, успокоенная, пошла заниматься своим хозяйством.
Дома еще никто не ложился. Васятка и тот полуночничал, сидел на кухне на березовом чурбане и, что-то мурлыкая себе под нос совсем как взрослый самостоятельный мужчина, клеил воздушного змея.
- Баб Степ,- сказал Васятка. Он привык так называть Степаниду с пеленок, когда еще путал, где мужской, а где женский род.- Я у тебя в запрошлом году суровые нитки видел?..
- Кончились,- ответила Степанида.- Давно уж все вышли. Помнишь, я тебе валенки подшивала.
- Ага,- сказал Васятка опять же по-взрослому и тут же, забыв, что он "взрослый", шмыгнул носом.
В большой комнате, которую невестка Клавдия норовила назвать залой, сама невестка, сидя под абажуром, заметывала вручную зеленую блузку. Ей зеленое шло.
Николай сидел тут же за столом босой и в майке и набивал бумажные гильзы махоркой. Когда-то, очень давно, его премировали за хорошую работу в совхозе машинкой для набивания папирос, пятью пачками махорки и целым ящиком бумажных гильз. Все это стоило рублей двадцать на старые деньги, но Николай высоко оценил награду. До этого он не курил и не имел в том потребности, а тут закурил и не заметил, как пристал к этому делу, так что уж тянуло.
Поначалу он признавал только самодельные папиросы, но дальше гильзы завозили в сельпо все реже, а потом они и вовсе исчезли из продажи. И тогда Николай перешел на фабричные папиросы "Казбек", но с тысячу гильз он все же оставил про запас. И перед праздниками или же когда уж очень уставал и хотел отдохнуть душой и телом он раскладывал их перед собой, распечатывал пачку табаку или махорки, смотря что я это время продавалось в сельпо, доставал свою машинку и не спеша, со вкусом, заготавливал ровно столько курева, сколько помещалось в портсигар с надписью "Ленинград". Это тоже была премия за хорошую работу, но из другого времени.
- Генки-то снова нету,- не то спросила, не то подумала вслух Степанида.
- Должно, на танцы подался,- ответил ей Николай.
- Галстук надел,- добавила Клавдия не без некоторого ехидства.
- Он казак вольный, ему сам бог велел,- сказала мать, доставая из комода коробку с пуговицами.- Женится - еще насидится подле юбки.
Время было позднее. Обычно в этот час Чупровы уже расходились по углам. Но сегодня все были немного возбуждены. Все-таки не каждый день случается продавать дом. Хотелось говорить.
- Продали, значит, имущество,- сказала Степанида, делая вид, будто ищет чего-то в коробке.- Хорошо, что не передумали ахвицеры наши, а то я уж сомневалась. Давеча в конторе сказывали - выйдет указ: дома, которые пустые, сносить под огороды. Овощеводство хотят развивать, потому что луку не хватает. Приходится его из этой... как его... привозить... Гущин говорит: "Кто бы мою конуру купил, я б за бутылку отдал"... Шуткует, а все-таки хорошо, что дело сделано. Все-таки полтыщи деньги хорошие, что ни говори...
- Деньги-то хорошие, да вот хорошо ли вы их пристроите,- не выдержала Клавдия.- Вот в чем вопрос.
- А никакого вопроса тут нету,- приняла вызов Степанида.- Дом был отписан Геннадию, стало быть, и деньги его.
- Он же не хочет их брать,- сорвалась Клавдия.- Понимает, что все одно пропьет. А вы, мамаша, ему их силком впихиваете, только чтобы нам назло.
- Клава,- сказал Николай как можно строже, но прозвучало довольно-таки вяло.
Жена это восприняла по-своему, как нежелание мужа вмешиваться в бабские дела, и пошла в новое наступление:
- У Васятки вон из пальто вата полезла, ботинки - одна видимость. Николай двадцать лет в одном костюме ходит, от соседей стыд, а вы все Генке норовите отдать. Он пьет, подзаборничает, а вы на него молиться готовы...
- Так Генка, значит, подзаборник, пьянь? Ладно, сношенька, спасибо тебе, что глаза нам открыла,- зло усмехнулась Степанида.
- Пожалуйста! А молчать больше я не намерена. Вы у нас ни в чем недостатка не знаете, живете как у себя дома, так будьте любезны... А то как чего нужно, так Николай купи, а денежки Геночке на книжку...
- Клавдия,- Николай саданул рукой по столу так, что его папироски попрыгали на пол.- Придержи язык. Дом братов и деньги братовы, что он захочет, то с ними и сделает. А перед мамашей извинись. Не она должна нам спасибо говорить, а мы ей. Кабы не она, так все наше хозяйство пошло бы прахом. Какие мы с тобой хозяева.
Клавдия замолчала, но извиняться не стала. Собрала свое шитье и пошла стелить постель.
"Чтоб вас всех Чупровых...- думала она, ворочаясь под одеялом,- До чего несуразные люди. Черт меня с ними связал".
А в это время Глеб уже почти подъезжал к Москве. Все шоссе впереди чего и позади напоминало гигантский эскалатор, сплошь уставленный легковыми автомобилями.
Казалось, они не катятся вовсе, а плывут в ночи, нанизанные на невидимый трос. Так и хотелось бросить баранку, вытянуть ноги и прищурить глаза, чтобы из каждого огонька, как в детстве, выросли лучики.
"А славно все получилось с этим домом... И хозяева славные люди... И начальство... И этот эстонец...- думал Глеб в такт плавному движению автомобильной кавалькады.- Такой домина, впору клуб оборудовать, и всего за пятьсот рублей. Вот что значит далеко от Москвы... А в общем-то не так уж и далеко, еще нет двенадцати, а вот уж и окружная... Зато какой воздуху какая река... Слава богу, что все так устроилось. Теперь можно и докторской заняться".
Настроение у Глеба от самого Синюхино было приподнятое. Он чувствовал себя чуть ли не врачом, который только что спас жизнь человеку. Хотя, конечно, врач - это уж чересчур, и насчет жизни тоже, пожалуй, слишком резко. Но никто же не станет спорить, что он выполнил сыновний долг, позаботившись о здоровье отца.
Естественно, то, что сделал для него отец, нельзя оплатить никакой заботой, а только всей своей жизнью, которая ему, Глебу, как человеку семейному, принадлежит уже не вполне. Но не стремиться отдать долг порядочный человек не может. Иначе можно ли его назвать порядочным? Вот он и стремится, вот и пытается. И первая попытка вроде бы удалась: человек, который всю свою жизнь добровольно отдал на общее благо, наконец-то обретет заслуженный покой.
