О боже, Фил, как живо я сейчас все это вспоминаю. Ты никогда не узнаешь, как я желала тебя в последние недели перед уходом от Чарльза. Мне страстно хотелось быть с тобой каждый час, каждую минуту, повернуться спиной к собственной жизни и вместе с тобой жить твоей. Я хотела, чтобы наша новая жизнь была исполнена нежности, дружбы, страсти и покоя, каких еще никогда не испытывала.

Одна мысль о том, что ты можешь вдруг передумать, меня до того пугала, что я не могла ни есть, ни спать. Даже Чарльз, который редко обращал внимание на мою внешность, заметил как-то раз утром, что выгляжу я неважно. К моему величайшему удивлению и ужасу, он даже сказал, что, возможно, попытается вырваться и увезти меня в Сан-Тропе. Помню, я сказала: «Нет! Нет!..» — и кинулась прочь от него. Чарльзу поздно проявлять заботу обо мне! От него мне ничего не было нужно. Мне нужен был только Филипп.

Но вот в конце месяца я получила письмо из Рима — от Фила. Я помню его наизусть, И слава богу, а то оно до того помялось и потерлось, что скоро совсем рассыплется.

«Тина, завтра я вылетаю обратно. Мне необходимо тебя видеть. Ты обязана переехать ко мне. Я дня не могу прожить без тебя. Сколько времени прошло с тех пор, когда я в последний раз тебя целовал? Где ты, любимая? Я испытываю невероятную боль оттого, что мы не вместе. Для меня нестерпима мысль о том, что ты находишься сейчас у себя дома с другим мужчиной, принося радость ему и людям своей красотой, изяществом и каким-то неистребимым детским обаянием, из-за которого так трудно представить тебя матерью двух детей.

Родная, ты должна мне написать или позвонить, иначе жизнь моя превратится в непереносимый кошмар.

Я жду тебя и не думаю, чтобы какой-либо мужчина когда-либо ждал с таким нетерпением. Если только ты не пожалела об обещании уйти ко мне, бога ради, ответь на это письмо.

Я клянусь, что сделаю тебя счастливой. Когда ты будешь со мной, я не позволю пролиться ни одной твоей слезинке — и да поможет мне Бог.

Фил».

Это письмо, конечно, подтолкнуло меня на последний отчаянный шаг. До тех пор я трусила, пребывала в смятении и была не в состоянии принять твердое решение. Мне все еще было жалко Чарльза, которого ждало такое потрясение. Как ни странно, я горевала о нем больше, чем о Джеймсе и Дилли. У них-то все было еще впереди, но Чарльз последние одиннадцать лет строил свою жизнь вокруг меня и нашего дома. Но чем скреплялся раствор, на котором держался фундамент? Молоком пополам с водичкой! Разве это можно сравнить с крепким вином, которое влил в мое существо Филипп?

Сегодня я совершенно спокойно оглядываюсь на все происшедшее и спрашиваю себя, остается ли у любого супруга — будь то Чарльз или Филипп — какой-либо шанс спасти семью, если жена разлюбила его и полюбила другого? Разве всякое сравнение, которое она делает между мужем и любовником, не будет в пользу любовника? Не становится ли она одержимой и чуть ли не безумной? Не оказывается ли она целиком в плену эмоций? Я, несомненно, была всецело в их власти.

Мне кажется, прошло уже достаточно времени с тех пор, как я ушла из Корнфилда и из жизни Чарльза, и получила возможность обдумать все происшедшее гораздо спокойнее, чем в те дни.

Я поклялась написать для Джерими всю правду и обязана это сделать.

Чарльз вынудил меня до развода жить отдельно от Филиппа в этой квартире, иначе он не позволит мне видеться с детьми. На этот счет он непреклонен. У меня не было времени привыкнуть к невероятной страсти и любви, коими окружил меня Филипп. Но теперь я знаю его лучше — значительно лучше, чем прежде. Теперь Фил уже не представляется мне суперменом без слабостей и недостатков. Я знаю, что он может быть несговорчивым и даже требовательным и нетерпеливым. Я знаю, что, хотя он горячо любит меня, в замужестве это будет означать полное подчинение ему. Все должно делаться так, как он того пожелает. Он знаменит, и многие домогаются его внимания. Я никогда не обладала тем, что называют сильной индивидуальностью. Теперь же, когда я буду находиться рядом с ним, она станет и вовсе ничтожной. Он царит на сцене, а я всегда остаюсь где-то сзади. Он блистателен, остроумен, очарователен. Он обожает, чтобы его слушали. Я же чувствую себя какой-то косноязычной, иногда совершенно подавленной и ошеломленной. Знаю по опыту, что он может быть весьма раздражительным, если его желания не исполняются.

Ну а мой бедняга Чарльз никогда ничего не требовал, и именно это, бывало, приводило меня в ярость. Откуда я знаю, не окажется ли Филипп слишком требовательным, когда я стану его женой? Думая о Чарльзе, я пытаюсь себя уверить, что мой уход задел лишь его тщеславие, но под утро, когда лежу без сна, я спрашиваю себя, не было ли испытанное им потрясение, гораздо более сильным, чем мне тогда казалось.

Чарльз был просто сражен. Спустя некоторое время он произнес:

— Я не удивлен. — Его светло-голубые глаза никогда еще не смотрели так жестко, но лицо как-то сморщилось, желваки на щеках задвигались. — Я уже давно заметил, что ты слишком часто видишься с Филиппом Кранли.

— Ты должен постараться простить меня, Чарльз, но думаю, ты заметил также, что мы с тобой не понимаем друг друга. Уже давным-давно не сходимся во взглядах решительно ни по одному вопросу.

— Я не собираюсь вступать ни в какие дискуссии, — заявил Чарльз. Видно было, что он чрезвычайно разгневан и, вероятно, по-своему шокирован. — Ты эгоистичная и бессердечная женщина.

Я вспыхнула.

Это я-то бессердечная?! Я эгоистичная?! Бог ты мой…

— А что можно сказать о тебе? Вся твоя жизнь отдана радиокомпании «Роудаллен». Я не припомню, чтобы ты когда-нибудь интересовался мной или моими переживаниями.

— В это мы тоже не станем вдаваться. Ты никогда не была способна понять, насколько для человека важна его работа.

— Ни одна женщина не поймет, почему муж полностью ее игнорирует. То, что мне хотелось быть на первом месте в твоей жизни, вполне естественно.

— Не сомневаюсь, тот человек, к которому ты уходишь, будет тебя ставить на первое место, — сказал Чарльз. — Полагаю, у него есть личные средства помимо того, что он зарабатывает как писатель. Он сможет проводить с тобой на отдыхе столько времени, сколько захочет. Мне же приходилось заниматься моим делом.

Я бросилась защищать Филиппа:

— Он так же много работает, как и ты.

— Меня он не интересует. Но я хотел бы спросить, Крис: ты действительно считаешь, что вправе разрушить наш дом? Дом наших детей, меня можешь исключить, если хочешь. Возможно, я не оправдал твоих надежд, наскучил тебе, был не в состоянии удовлетворить тебя как супруг… — Тут Чарльз начал заикаться, и это меня огорчило. — Но как же Джеймс и Дилли? Я всегда думал, что ты хорошая мать… Для меня это шок. Я не могу поверить, что ты хочешь покинуть детей!

Я была поражена тем, как Чарльз удалил себя на задний план, а вперед выдвинул детей. Это было неожиданно. Я начала его уверять, что Джеймс и Дилли чувствуют себя вполне счастливыми в школе, а со временем для них будет лучше видеть мать расставшейся с их отцом и счастливой в браке с другим человеком, нежели жить в атмосфере вечных ссор и недовольства. Наш сын, например, сказала я Чарльзу, вообще не питает ко мне ни малейшего уважения. Он подвергся подрывному влиянию Уинифрид, да и отец подавал ему не слишком хороший пример, обращаясь со мной весьма небрежно, а порой открыто высмеивая.

Чарльз горько улыбнулся:

— Разумеется, ты непременно должна превратить мои шутки в намеренную жестокость, и я знал, что очень скоро ты возложишь вину за свои неприятности на беднягу Уинифрид.

Я начала с жаром доказывать, что с самого начала нашей совместной жизни делала все, чтобы подружиться с его мачехой, но она ненавидела и критиковала меня. Уинифрид унижала меня не только в его глазах, но и в глазах детей.

Наблюдая за Чарльзом, я заметила на его лице тревогу. Давно не видела, чтобы мои слова производили на него хоть малейшее впечатление. Мне не хотелось, чтобы он выглядел несчастным; я ожидала, что он разгневается, начнет проклинать меня. Зачем же ему понадобилось проявлять какие-то признаки человечности именно в тот день, когда я решила уйти из дома? До чего же он непоследователен — меня это просто бесило.