Очнулся от грубого похлопывания по щекам, мгновенно вспомнил все случившееся, распахнул глаза и встретился с гневным взглядом отца. Именно он, плотно сжав губы, одаривал меня пощечинами. Я дернулся и сообразил, отчего мне так неудобно: вокруг щиколоток и запястий ровным светом мерцали кандалы, сильно ограничивающие свободу движений – будто гири привесили. Пересиливая слабость, я сел на жесткой койке.

– Ну и вид у тебя, – процедил отец, будто сейчас это имело какое-то значение.

Надо полагать, что после неудачного побега я и не мог похвалиться безупречным обликом, да и чувствовал себя, мягко говоря, пожеванным.

– Ты разглядывать меня пришел? – в конец обнаглел я и нахмурился.

– Все вон, – тихо произнес глава Совета.

Двое стражей у входа с явным облегчением на лицах исчезли за дверью камеры. Оно и понятно: кому хотелось лишний раз становиться свидетелем семейных разборок, перешедших на совершенно иной уровень? Я молчал, ожидая продолжения гневной отповеди, и она не замедлила последовать.

Выговаривал отец долго, совершенно не стесняясь в выражениях и не заботясь о моих чувствах. Единственное, что выдавало его колоссальное самообладание – он ни разу не повысил голос. Выбранный тон достиг цели и без криков, ему удалось проникнуть сквозь броню моей отрешенности. Каждое слово заменяло несколько хлестких пощечин, отец знал, на какие уязвимые места надавить. Оставалось лишь молча сносить оскорбления, пытаясь сохранить хотя бы видимость безразличия, в то время как внутри шла борьба с желанием нахамить в ответ. Устав мерить камеру шагами и высказав все, что думает относительно моих умственных способностей вообще и последнего поступка в частности, он устало вздохнул и замер. Наконец-то воцарилась долгожданная тишина.

– Тебе нечего сказать? – не дождавшись от меня никакой реакции, спросил отец.

– Помоги ей.

– Что?!

– С моей парой случилась беда, я почувствовал это и… дальше, в общем, ты знаешь. Раз уж меня засадил под замок, пошли кого-нибудь к Оливьерам, они наверняка в курсе.

– Ну конечно, и без этих исчадий не обошлось. Так и знал, что асурендры тебя прикрывают. Идиот! Я перед кем сейчас распинался столько времени?

– Прошу тебя, пожалуйста. Ей угрожает опасность, я с ума схожу от бессилия.

На мгновение в глазах отца промелькнуло нечто вроде жалости: ему нетрудно было представить, что я сейчас испытывал. Однако уже в следующий момент он с абсолютно непроницаемым лицом холодно произнес:

– Нет. Она чужая, дочь другого мира, еще не хватало носиться с какой-то человечкой.

Я зарычал от злобы и отчаяния.

– Она моя пара! – произнес, выделяя каждое слово. – Моя, слышишь ты или нет? Не какая-то!

– Нет.

Я обреченно выдохнул и использовал последний аргумент:

– Алистер – дочь Фредерика Дейла, того самого сбежавшего Хранителя. Я же не ошибся в его имени, да, пап? – Видят Высшие Силы, я не хотел сообщать это при таких обстоятельствах, но глава не оставил выбора. – Ради вашей дружбы, помоги дочери того, кто оберегал ее столько лет ценой своей жизни.

И опять маска отчужденности главы Совета подернулась дымкой боли, потребовалось не меньше минуты, чтобы он переварил новую информацию и взял себя в руки.

– Не имеет значения, – услышал я его приговор. – Рик защищал своего ребенка, я защищаю своего. Если ей суждено погибнуть, я не стану вмешиваться в ход событий, значит, сама судьба так распорядилась. Возможно, в этом случае ты перебесишься и поумнеешь, а позже встретишь действительно свою пару.

Все… сил не осталось даже на стон. Он не поможет. Отец проигнорировал мой полный ненависти взгляд и продолжил:

– Ты совершил ошибку, теперь расплачиваешься – хороший урок на будущее, пора взрослеть. Мы оба знаем, что ты дал слабину, верно? И хоть я совершенно не понимаю, как вообще это случилось, но ты сам затянул на своей шее петлю, Аан. Нужно было сразу, как появилась возможность, найти своих и избавиться от ошейника. Ты же предпочел оставаться в унизительном положении у ног смертной. Исчезни ты тогда из ее жизни, и не возникло бы сейчас никакой связи. Так что оставь всю ненависть для себя, только ты виноват в том, что случилось. Моя ошибка лишь в том, что я чересчур в тебя верил.

Слова отца доносились неясным шумом, в сердце будто иголку воткнули. Собственное бессилие отравляло, медленно разливаясь по телу. О чем он? Не задумываясь, эта хрупкая девочка жертвовала собой ради меня, не требуя взамен ничего, даже не зная истинного положения вещей. Оставь я ее тогда в лесу, да она едва ли до людских поселений добралась бы, а даже если каким-то чудом ей удалось бы убежать от преследователей, то в рабочих поселениях ее бы точно поймали, и до Кираты не дошла бы. Он сам не ведает, о чем рассуждает, но разве есть смысл переубеждать? Не услышит и не поймет. Я и сам слишком поздно понял, насколько сильно нуждаюсь в своей кареглазой спасительнице с вечно встопорщенной челкой.

– Уходи, – глухо попросил я. – Нам не о чем больше разговаривать.

Глава смерил меня грозным взглядом и раздраженно выдохнул:

– Когда у тебя самого появятся дети, ты поймешь, ты осознаешь.

Он резко развернулся и, не оглядываясь, вышел за дверь, я без сил откинулся на подушку. Не будет у меня детей, ты собственноручно уничтожил слабую вероятность этого. Ломоту во всем теле перебивала безжалостная боль в груди, будто чья-то равнодушная рука, играясь, сдавила сердце. Впрочем, как раз чья – мне было известно. Как хорошо отец осведомлен о событиях, сопутствующих моему пребыванию в Среднем Мире. Надо отдать должное, он действительно слишком долго терпел и ждал. Вот только столкнувшись с любовью, разум отчего-то сдает позиции. Я закрыл глаза и спустя время провалился в тревожный сон.

Дни потянулись один за другим, сливаясь в бесконечную муть однообразия, наполненную тревожными мыслями и безысходностью. По внутренним ощущениям прошло около трех недель, и за это время я полностью восстановился. Кроме стражей, приносящих еду, никто не нарушал моего одиночества. Я не пытался с ними заговаривать, знал, что это бесполезно. Тишина давила, вынужденное бездействие угнетало, настроение было препоганое. Даже злость выместить не на чем, если только головой об стену побиться – так ведь все равно не поможет. Магические кандалы лишали возможности обратиться сильфидом. Несмотря на это, каждый раз засыпая, я надеялся на чудо: вдруг удастся что-нибудь почувствовать. И вновь очередное пробуждение заполняло душу сосущей пустотой – ничего.

Когда на пороге камеры появился глава, я всерьез размышлял над идеей собственного членовредительства и сильно удивился, увидев его уставшее лицо. Можно подумать, это не я, а он все это время просидел в подземелье. Да и быстро он что-то. Зная отца, можно было не сомневаться: он меня не меньше двух месяцев должен был тут продержать, прежде чем снизойти до очередной беседы. Ожидая разъяснений, я угрюмо на него посмотрел. Он тоже некоторое время меня изучал, недовольно поджав губы. Надо полагать, увиденное его не слишком обрадовало. Ожидаемо.

– Вижу, в твоей голове ничего не изменилось, – подвел он итог.

Я никак не отреагировал: смешно рассчитывать на изменения за столь короткий срок. Отец вздохнул и пересек камеру, сел на кровать рядом со мной. Очень интересно, что же я пропустил, изолированный от внешнего мира? Должно быть, произошло что-то серьезное, раз глава, наступив себе на хвост, первым пошел мне навстречу.

– Не думай, что я изменил мнение относительно твоего безрассудного поступка.

Я еле сдержался, чтобы не фыркнуть: за кого он меня держит? Решил, что я совсем идиот?

– Ситуация с девушкой выходит за приемлемые нормы, но обстоятельства вынуждают закрыть глаза на данную неприятность.

Ох, как сдержанно он подбирает слова. Помнится, совсем недавно глава Совета гораздо резче формулировал мысли относительно упомянутой «неприятности». Не стесняясь и ни в чем себе не отказывая. Я отвернулся, пряча глаза, в которых он непременно заметил бы море язвительности и без труда понял, о чем я думаю. Усугублять наши отношения было бы глупо и невыгодно.