А его мать шла, сжимая его руку и все думая, как жизнь странно повернулась. Вот ведь уже в руках держала горшок с выдержанным отваром. Сама глупость сделала, сама и убрать хотела. Но… не смогла. Все ждали, что уберет ненужный никому приплод, но приподнявший юбку большой живот многих заставил краснеть. Кого от злости, кого от стыда еще живого в душе. Камнями не забили тогда только из-за жреца старого. Тот свое слово сказал и оставил их. Молодой на смену ему оставшийся тоже ничего. Она знает, сколько он ночей не спал, помогая немощному уже учителю. И пусть он злее и яростнее в вере, но умереть совсем плохой смертью не даст. Уж почто старая Ворожея не любила жрецов и ее этому учила, а вот спасли они молодую-глупую тогда. И рожать помогали, хоть толи мораль читали все время, толи проповедь, она не разбирала за муками, и помощь ее принимали, несмотря на запреты веры, и ребенка, когда узнали что мальчик, готовы были взять на воспитание в Храм чуть погодя. Но старому бы она отдала, прежнюю веру он не хаял, а вот молодому нет, ходит только зря, спорит с ней. Ярый, злой. Смотрит странно. К болящим теперь ее только после него зовут, а это сложнее – уже сколько баб и младенчиков перемерло родами из-за того что ее поздно звали? Воля Богов… женщина печально улыбнулась. По воле прежних Богов одна бы она с дитем не осталась. Обвенчаны под рябиной данным словом и призвавшие в свидетели Лес и Хозяина его. Ходили они молодые и в новый Храм, и там ей он обещался… Но…

– Непраздна я… Как же так? Он слово давал…

– Да что ж сама не поймешь? – отец «женаха» смущаясь, покрутил шапку в руках. – Та, ровная, справная, молодая, не то что ты – ей еще семнадцати нет. Семья там, приданое. Слово в Лес улетело и пропало, а плод и… неужто наговор да средство не знаешь?

Много обидных, злых слов было сказано на это. Много. На костер бы хватило. Или на знак гулящей девки – обритые волосы. Но заступились. Жрецы на их мертвом алтарном камне поклялись, что не врет она. И не совсем пропащий парень был – тоже сказал, мол клялся по старым законам. Но верить людям нельзя стало. Сжималось все внутри и горело злым огнем одиночество вскармливаемое слезами своими и сына. Никого более к себе пускать было нельзя – ославили бы гулящей. Так и жила невенчанной женой.

В дом отца своего сына только раз пришла.

– Спаси его, Ворожеюшка, – рыдала на пороге мать, – Ой, помрет, ой, каликой станет!

– Не помрет, – сквозь зубы цедила она, устраивая сына в пеленках на лавке рядом с люлькой, где тихонько пищал младенец на три месяца всего младше ее сына. Жена раненого испуганной наседкой кинулась к ней, загораживая колыбель.

– Пошла прочь, ведьма! Не смотри черным взглядом!

– Молчи, дура! – прикрикнул хозяин дома и грузно переваливаясь, поспешил к гостье.

– Прости ее, Ворожея, родила недавно, вот и дурит еще. Младенчик слабенький опять же… девка первая у нее вышла, прости Боги какое наказание, – сам он одобрительно посмотрел на сурово поджавшую губы женщину. Тоже же недавно родила, а подтянутая – не то что невестка квашня-квашней и дура-дурой.

Одного взгляда хватило чтобы понять, женишка хозяин леса деранул.

– Что позвали так поздно? – бросила она сумку рядом с полатями и начиная сматывать бинты с почти оторванной руки. Из раны хищно выпирала сломанная кость, а кожа неудачливого охотника была покрыта мелким бисером испарины – пошел жар.

– На все воля Богов. Если не подействовала исцеляющая сила молитвы, то можно и к тебе обратится от глупых надежд, Заря, – подчеркнуто по имени обратился к ней неслышно подошедший жрец.

– И тебе не хворать, Марий. – кивнула не обращая на него внимания знахарка. – Вот с силой молитвы своей и будешь ему новую руку отращивать.

Сзади сипло завыла на одной ноте жена. – Цыть, дура! – прикрикнул на нее хозяин дома.

– Стол мыть, скоблить и кипятком обдать, да кладите его осторожно туда! – отрывисто скомандовала Ворожея раскрывая суму. – Да младенчика посмотрите моего!

– Присмотрим, присмотрим! – засуетился старик и быстро навел порядок, посадив всхлипывающую жену сидеть и качать внука, а невестку убихаживать лекарку.

– Молись, жрец, – вздохнула после всех приготовлений знахарка. Кровь, со странными звуками вгрызающийся в тело нож, отводящий рваную плоть от кости, вскрики раненного периодически приходящего в себя, получающего еще глоток отвара и проваливающегося в блаженное беспамятство, все слилось в одну круговерть дикой усталости.

– Ворожеюшка, может еще что сделать можно? – заискивающе спросила мать полутрупа осторожно переложенного на лавку у печки. Она таинственно поводила бровями и незаметно кивнула на жреца стоящего на коленях и все еще молящегося.

– Силами человеческими ничего, – отрезала женщина, проверяя ребенка и прикладывая проснувшееся чадо к груди.

– Верно, теперь молитесь и в Храм утром идите, – подал голос жрец, опять странно блестя глазами на нее. – Сильна ты, Заря. Ты подумай еще раз. Знания твои нужные, я бы тебя сам свозил сан принять, вместе бы тут служили. Сан жреческий и аскеза, твои ведьмины силы на благо бы направили. Дитя мы с тобой при Храме бы воспитали.

– Не ведьма я, – привычно отмахнулась знахарка, нежно смотря на причмокивающего младенца. – И в Богов твоих не верю. Куда мне в жрицы.

– Подумай… – проскрипел севшим внезапно голосом Марий и торопливо встал. – Пойду в Храме помолюсь за его здоровье, – сказал он родителям раненного и пошел к выходу.

– Иди, иди, батюшка! – согласно закивала мать и чуть ли не вытолкала жреца прочь. – Уж мы то тут посидим тихохонько!

– Так что сделать то еще можно? – чуть успев закрыв дверь жадно спросила она у все еще кормящей сына лекарки.

– А с чего мне ради нарушившего Слово, старых Богов гневить просьбами? – лениво ответила Ворожея, отнимая у довольно засопевшего ребенка грудь. – Хозяин леса его отметил, неужели сами не видите? Что могла, сделала, остальное воля Богов. Старых или новых как ближе вам.

– Ведьма! – выкрикнула жена раненого и выбежала прочь рыдая.

– Отметил. – ссутулился хозяин дома и тяжело сел на лавку рядом. – За обиду твою, за глупость нашу. Не простишь его?

– Никого не прощу, – сжала губы женщина. – Сами виноваты.

– Прости, прости его! – начала заламывать руки старуха распластавшись перед ней. – Что хочешь сделаю!

На шум запищал младенец из люльки, и перекрывая ее слабый зов басовито заревел сын знахарки.

– Тихо, тшшш, тихо Лисенок! – начала она укачивать разбуженного младенца. – А что ваша слабая такая?

– Ну тебя не звали на родины, понятно, – отвел глаза хозяин, отпаивая всхлипывающую жену водой из кувшина. – Мать ее приехала на первые роды то… ну и рожали как у них заведено в деревне – в кувшин. А Сазан его с пьяных глаз об пол как положено и грохнул….сильно видать… ну да вытащить все равно надо было, узкий же кувшин то…

– Как? – поразилась знахарка поднимая совершенно круглые глаза. – А что ж широкий не взяли раз уж все равно таким способом диким рожали?

– Какой был, такой и взяли, – кашлянул неудавшийся тесть багровея. Понятно было, что на радостях отмечать начали загодя и кувшин хватали не глядя.

– А упредить нельзя было? – поинтересовалась женщина. – Рожать как свекровь скажет, а не как сама захочет? Неужто когда брали не дом не поняли что она дура?

– Бабы, – процедил старик не понятно что имея в виду – толи вопросы знахарки, толи невестку, жену и тещу сына вместе взятых.

Раненный лежал на лавке не радуя цветом лица… Белый как снег с яркими пятнами нездорового румянца. Жалость шевелилась все сильнее. «Ладо мой, любимый, единственный…» память подкидывала и жаркий шепот, и первые робкие поцелуи, и запах смятой травы, и стоны нарушающие тишину одинокой ее избушки… Жалко… Добила ее фраза матери Сазана «Дубом и рябиной венчанные ведь…».

– Прядь волос срежь и за сыночком моим присмотри, – не выдержала она и смахнув слезы с щек встала.

– Приглядим, ой приглядим! – закивал старик принимая у нее внука и укачивая. – Ой сильный какой, не то что эта сдыхоть… Лис, да? Хорошее имя, вольное. А сейчас все больше новые имена жрецы велят давать. Без значения… Помоги ему, Заря… помоги… прости его, прости меня, дурака старого.