5 января

Утром - окончательное возвращение к прошлому январю. Тоска по 21-ому уже не реабилитируется. Нелабильный исход - не разочаровывает. Даже по-муравьевски тщательное высушивание эмоций и нанизывание на страницы зеленых блокнотов - невозможно. Высушивать нечего. Впервые после 19-го марта - нечего. Пусто.

7 января

Помните, Вл. Бр.? - Вы говорили: "Ерофеевы - тля, разложение, цвет, гордость. О Гущиных не говорю... Мамаша эта твоя, Борис и сестры - просто видимость, Гущины, мамашин род... Эти просуществуют... А Ерофеевыми горжусь... Папаша в последние минуты всех посылал к ебеней матери... а тебя не упоминал вообще... Мать, наверное, говорила тебе?.. ...Еще налить? Двадцать лет в лагере - это внушительно... И Юрик прямо по его стопам... Водка и лагерь - ничего нового... Совершенно ничего нового... А это плохо... Скверно... Спроси у любого кировчанина - каждый тебе ответит: Юрий - рядовой хулиган, Бридкина наместник - и больше ничего... На тебя все возлагают надежды... Ты умнее их всех, из тебя выйдет многое... Я уверен, я еще не совсем тебя понимаю, но уверен... А за университет не цепляйся... И не бойся, что в Кировске взбудоражатся, если что-нибудь о тебе услышат... Все равно - ты уже наделал шума с этими своими тасканиями, Тамара уже смирилась и мать - тоже... И не бойся тюрьмы... Главное - не бойся тюрьмы... Тюрьма озверивает... А это - хорошо. Бандиты эти грубые, бесчувственные - но не скрывают этого... Искренние... А ваши эти университетские - то же самое, а пытаются сентиментальничать... Умных мало - а все умничают... Чувствовать умно надо, чувствовать не головой, но умно... А ваши эти все - холодные умники... Тебе с ними не по пути... Они просуществуют, как твои Гущины... Они не хотят существовать просто так... Они в мечтах - мировые гении... И, мечтая, существуют... Я знаю этих типов, я сам учился в университете... и - знаю... Они чувствуют - когда есть свободное время... И даже сладострастничают - только внешне... Я - знаю... Они могут доказать ненужность того, чего у них нет... и для них это признак ума... Главное для них - чистота... чистота своих чувствий... А их, этих чувствий, у большинства, почти у всех - немного - и содержать их в чистоте - нетрудно... Они, эти цивилизованные, будут ненавидеть тебя говорю совершенно серьезно - ненавидеть! Все запоминай... и всем - мсти... Извини, что я, пьяный, учу тебя - вместо родителя... Ты - особенный, только на тебя и можно возлагать надежды... Главное - избегай всегда искренности с ними, - немного искренности - и ты прослывешь бездушным, грязным, сумасшедшим... Ты! - бездушный и грязный! Хе-хе-хе-хе... Налить еще, что ли?"

8 января

О! Слово найдено - рудимент! Рудимент!

9 января

Даже для самого себя - неожиданно: Оскорбленный человек первый идет на примирение, а я не удостаиваю взглядом, спокойно перелистываю очередную страницу "Карамазовых" и - не подымая головы - лениво: Катись к чорту. И ничуть не смущает ответное скрежетание: Ид-диот. Все - спокойно, умеренно злобно, внешне - почти устало, без излишней мимики, а тем более - дрожи... Удивительно, что спокойствие - не только внешнее... По-прежнему шуршат "Карамазовы" - и никакого волнения.

10 января

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

11 января

Каюсь публично! - Пятого числа бессовестно лгал! И эти мои словечки - все ложь!! И - никакой "пустоты"! Очередное кривляние - только и всего! И я вам докажу, что нет никакой "пустоты"! Докажу!! Сегодня же! Вечером!! Прощайте!

12 января

Темно. Холодно. И завывает сирена. Отец. Медленно поднимает седую голову из тарелки; физиономия - сморщенная, в усах - лапша, под столом - лужа блевоты. "Сыннок... Изввини меня... я так... Мать! А, мать! Куда спрятала пол-литра? ...А? Кккаво спрашиваю, сстарая сука!! Где... пол-литра? Веньке стакан... а мне... не могу... Ттты! Ммать! Куда..." Шамовский. Отодвигая стул. "Бросьте, Юрий Васильевич, это вам не идет!.. Хоть жены-то постесняйтесь... ведите себя прилично..." Встает, длинный, изломанный, с черной шевелюрой... делает два шага - и падает на помойное ведро... Харченко. Нина. Лежит в красном снегу, судорожно извивается. "И-ирроды! За что!.. В старуху... Тюррре-э-эмни-ки-и!.. Тюре-е..." Юрий. Невозмутимо. "Пап, заткни ей глотку". Ворошнин. Вскакивая. "Не позволю! Не позволю! Без меня никто работать не будет! Директора убью! Сам повешусь!! А не позволю!.. Боже мой... Сил моих нет!.. Все, все - к ебеней матери!" Викторов. Совершенно пьяный. Кончает исповедываться, хватает вилку и, упав на стол, протыкает себе глаз. Бридкин. Недовольно поворачивая оплывшую физиономию. "А-а-а... опять... москвич... Ну-ну... Ты слышал про Шамовского? Нет?.. Вчера ночью... застрелился... И мне за него стыдно, не знаю - почему, а стыдно... Садись, я заплачу... Эй! Ты! Толстожопая! Еще триста грамм... Застре-лил-ся... Никого не предупреждал, кроме сына... Это - хорошо..." Юрий. Прохаживается взад и вперед. Пинает все, что попадается под ногу. Взгляд тупой. "Тюрьма все-таки лучше армии. Народ веселый... Вчера в дробильном цехе работали, двоим начисто головы срезало под бункером, все смеялись... и я тоже. Бригадир споил, ни хуя не понимали, я даже ничего не помню... Я вообще пьяный ничего не помню... и не соображаю... делаю, что в голову придет... забываю вот только вешаться... пришла бы в голову мысль обязательно бы повесился. Это, говорят, интересно, - вешаться в пьяном виде, один у нас хуй вешался, рассказывал - как интересный сон, говорит..." Андрей Левшунов. Вдруг поднимает голову и, схватившись за грудь, начинает яростно изрыгать в стакан. В бессилии откидывается на спинку стула; затем неожиданно хватает стакан, выпивает до дна - и снова наполняет. И так бесконечно, и под хохот одобрения. Ворошнина. Лежит под одеялом. Потягивается. "Ба-а-а... Веничка!.. проходи, проходи, садись сюда... (Валинька! Вышвырнись-ка, милая, на полчасика... угу...) ...да ближе, вот сюда, на постель, какого черта еще стесняешься... Ну, тепло?.. хи-хи-хи-хи... скромность-то где... и по-матерински согревать нельзя... ребенок - и все... может, тебе еще свою титьку дать... вот уж интересно, как бы ты стал сосать... хи-хи... а мне целовать нельзя, - хуй знает - может я вся - заразная, венерическая... Ну, чего ты пугаешься? Уй, какой ребенок... Ну-ка, Веньк, наклонись, от меня пахнет? Нет? Ну - ты наверно, сам наглотался и не чуешь... Хи-хи-хи..." Бридкин. Оживляясь. "Хе-хе-хе-хе... Вчера ваш этот, Сашка, был у меня... Слышал? Баба-то недосмотрела... В собственной блевоте задохнулся. Насмерть. Лежал вверх лицом и задохнулся... Все перепились, гады, и не обратили внимания... Жаль, ты вот не пришел... Тебя ждали... А этот теперь уже в больнице. На "скорой помощи" ночью увезли... Все равно уже... Говорят, из легких капустные листы вынимали... Врут, наверное..." Фаина. Закрыв лицо. "А ты думаешь - я не плачу, я больше ее плачу, если хотите знать, больше всех... Ей "душно"! А мне - нет, что ли? Душно ей!.. Ха-ха-ха! Ведь выдумает тоже - душно!.."