Голос Евы дрожит, но она спрашивает:

– Думаете, кто-то мог забраться в квартиру Мии?

– Я должен все проверить, миссис Деннет, – стараюсь ее успокоить. – В доме есть консьерж?

– Нет.

– Охрана? Камеры?

– Откуда нам знать, – не выдерживает судья.

– Вы не бываете в гостях у дочери?! – восклицаю я, прежде чем успеваю себя остановить, и замолкаю, все же надеясь дождаться ответа, которого так и не последовало.

Застегиваю молнию на ее куртке, надеваю на голову капюшон, и мы вместе выходим на улицу, туда, где бушует бескомпромиссный чикагский ветер.

– Нам надо спешить, – говорю я, и она кивает, хотя не спрашивает почему.

На пути к внедорожнику Джеймса, оставленному в полусотне футов от дома, ветер едва не сбивает нас с ног. Поддерживая ее под локоть, я думаю лишь о том, что, стоит одной из нас упасть, как мы рухнем вместе. За четыре дня, прошедшие с Рождества, стоянка покрылась льдом. Я готова сделать все, чтобы защитить ее от ветра и холода, я обнимаю ее за талию и прижимаю к себе, хотя понимаю, что мне, гораздо более хрупкой, чем она, не справиться с этой задачей.

– На следующей неделе мы вернемся, – говорю я в спину Мии и карабкаюсь на пассажирское сиденье.

Неожиданно громко хлопают двери, щелчки ремней безопасности оглушают, радио разрывается, двигатель работает в этот горький день словно на пределе возможностей. Мия вздрагивает, и я прошу Джеймса выключить радио. Мия устраивается сзади и смотрит в окно. Нас окружили три машины, похожие на хищных акул, следующих за вожделенной добычей. Один из водителей поднимает и направляет на нас камеру. Раздается характерный звук.

– Черт, скажите на милость, где эти копы, когда они так нужны? – спрашивает Джеймс, впрочем не обращаясь ни к кому конкретно.

Сбоку опять мелькает вспышка фотоаппарата, и Мия наклоняется, закрыв уши руками, словно оберегая себя от страшного звука. Треск затворов фотоаппаратов следует один за другим. Трубы машин выбрасывают в серый воздух сизые клубы дыма.

Мия поднимает на меня глаза, понимая, что я обращаюсь к ней.

– Ты слышишь, Мия? – спрашиваю я, стараясь говорить ласково.

Она мотает головой, и мне кажется, я вижу, как роятся в ее голове мысли: «Хлоя. Меня зовут Хлоя».

Ее голубые глаза вглядываются в мои, красные и опухшие. Теперь, после возвращения Мии, они всегда такие. Впрочем, присутствие Джеймса подсказывает мне, что необходимо сохранять спокойствие. Изо всех сил стараюсь понять смысл происходящего, зафиксировать на лице улыбку, почти искреннюю, потому что в голове крутится одна фраза: «Как я счастлива, что ты дома».

Отодвигаюсь в сторону, чтобы обеспечить больше свободного пространства дочери, не вполне понимая, сколько ей нужно, не хочу нарушать границы. Ее недуг уловим в каждом жесте, выражении лица, в том, как она стоит, в ее облике больше нет уверенности, присущей той Мии, которую я знала. Я понимаю: с ней случилось что-то страшное.

Интересно, понимает ли она, что пережила я?

Мия отворачивается.

– На следующей неделе у нас прием у доктора Родос. – Она кивает вместо ответа. – Во вторник.

– В котором часу? – спрашивает Джеймс.

– В час.

Одной рукой он берет свой смартфон, листает и сообщает, что мне придется одной сопровождать Мию. Объясняет, что в это время у него суд. Утверждает, что я, несомненно, справлюсь с этой задачей. Я соглашаюсь, но, наклонившись вперед, шепчу ему на ухо:

– Ты сейчас ей необходим. Ты ведь отец.

Я напоминаю Джеймсу о том, как мы договорились действовать, что он давал слово. Он морщится и обещает что-то придумать, но сомнения тяжкими думами оседают в моей голове. Джеймс уверен, что плотный график работы освобождает его от обязанностей перед семьей даже в такие кризисные моменты, как этот.

Рядом со мной на заднем сиденье Мия смотрит в окно, наблюдая, как мы мчимся из города по шоссе Ай-94. Сейчас половина четвертого, пятница. Новогодние выходные, и движение весьма интенсивное. Впереди затор, мы движемся как черепахи, не более тридцати миль в час по автомагистрали. У Джеймса не хватает терпения. Он напряженно вглядывается в зеркало заднего вида, ожидая появления папарацци.

– Итак, Мия, – заговаривает он с дочерью, чтобы скоротать время, – эта мозгоправша сказала, что у тебя амнезия.

– О, Джеймс, – молю я, – только не сейчас.

Однако муж не намерен ждать. Ему не терпится добраться до сути. Мия уже неделю живет в нашем доме со мной и Джеймсом, поскольку не готова отправиться в свою квартиру.

Я вспоминаю тот день перед Рождеством, когда устало урчащая машина въехала во двор нашего дома и привезла Мию. Помню, как Джеймс, почти всегда немного отстраненный от действительности, первым вышел встретить ее на заснеженное крыльцо, словно это он, а не я, провел несколько месяцев в трауре. С тех пор я наблюдаю, как Мия, постепенно приходя в себя, но оставаясь словно в каменном коконе, все больше раздражает Джеймса. Он относится к ней как к дополнительной рабочей нагрузке, а не к родной дочери.

– И когда же?

– Позже. И еще, эта женщина врач, Джеймс. Психиатр. Она не мозгоправ.

– Хорошо. Мия, психиатр сказала, что у тебя амнезия, – повторяет он, тщетно ожидая ответа. Он находит ее лицо в зеркале заднего вида, и оно попадает в цепкий плен карих глаз. Она изо всех сил старается не поворачиваться, затем медленно переводит взгляд на пальцы рук и разглядывает мелкие царапины. – Ничего не хочешь сказать? – не унимается Джеймс.

– Она и мне сказала то же самое, – звучит ответ, и я вспоминаю слова доктора, сидящего передо мной и Джеймсом в кабинете клиники.

Мия была отправлена в комнату для посетителей, просматривать устаревшие журналы мод, давая нам возможность прослушать краткий курс об остром стрессовом расстройстве. Я тогда думала о несчастных ветеранах Вьетнама.

Я вздыхаю. Джеймс никак не может принять тот факт, что из памяти может что-то бесследно исчезнуть.

– И как же это происходит? Ты помнишь, что я твой папа, это твоя мама, но считаешь, что тебя зовут Хлоя. Ты помнишь, сколько тебе лет, где ты живешь, но не имеешь представления, кто такой Колин Тэтчер. Ты в самом деле не помнишь, где провела все эти три месяца?

Я выпрямляюсь, готовясь встать на защиту дочери.

– Это называется селективная амнезия, Джеймс.

– Хочешь сказать, она сама выбирает, что ей помнить?

– Это работа подсознания. Оно прячет самые болезненные воспоминания туда, где их сложно отыскать. Мия не сама так решила. Мозг помогает ей справиться.

– С чем справиться?

– Со всем, Джеймс. Со всем, что с ней случилось.

Он хочет знать, как это исправить. Я и сама не знаю наверняка, но решаюсь предположить:

– Думаю, поможет время. Лекарства. Специальные методики. Возможно, гипноз.

Он усмехается – считает гипноз такой же глупостью, как и амнезия.

– Какие лекарства?

– Антидепрессанты, Джеймс, – отвечаю я, поворачиваюсь к дочери и беру ее за руку.

Возможно, память никогда к ней не вернется, и это будет неплохо. Несколько мгновений я любуюсь ею, почти точной моей копией. Только Мия немного выше ростом и намного моложе, от морщин и седины в волосах ее отделяют годы, в отличие от меня, в чьей светлой копне там и тут мелькают серебристые пряди.

– Как антидепрессанты помогут ей все вспомнить?

– Они улучшат ее самочувствие.

Он привык откровенно высказывать свои мысли. Это один из недостатков Джеймса.

– Черт, Ева, если она не сможет вспомнить, значит, все было очень плохо?

Мы оба отводим взгляд. Разговор можно считать оконченным.

Школа, в которой преподает Мия, расположена в северной части Чикаго, в районе под названием Север-Сентр. Это относительно спокойное место, недалеко от ее дома, населенное преимущественно чернокожими, с ценами на месячную аренду в пределах тысячи долларов. Все это ее устраивает. Если бы она работала в Энглвуде, я бы больше волновался. Цель школы – дать учащимся необходимое среднее образование. Есть возможность получить профессиональные навыки, обучиться владению компьютером, усвоить основные жизненные принципы и так далее. Прибавьте уроки Мии Деннет по искусству. Она стремится привить ученикам вкус, что выходит за рамки традиционной школьной программы, направленной на более детальное изучение математики и прочих наук, на которые наплевать далеко не идеальным шестнадцатилетним подросткам.