Разумеется, сыграла свою роль и молодая глупость. “Фюрер дважды впадал в ярость… это было дивно”, – можем мы прочесть в письмах Юнити. Порой складывается впечатление, что Гитлер – это Мик Джаггер образца 1966 года, а она – его юная обожательница. Но одной лишь наивностью всего не объяснишь. Что-то в натуре этих молодых женщин откликалось на темную суть времени. Под солнечной бурливостью Митфордов текла более угрюмая и упорная струя. Здесь присутствовал и выраженный сексуальный инстинкт – желание принять, впустить в себя нечто агрессивное и непреклонное, и хотя это желание направлялось на конкретных мужчин, в нем была, безусловно, и мистическая сторона – экстремизм апеллирует к древнему, неукрощенному цивилизацией “я”.

О том, как и почему сестры выбрали каждая свой путь, мы подробнее поговорим чуть позже. Исходным пунктом стала глубокая и сложная страсть Дианы к сэру Освальду Мосли, хотя несомненное влияние на Диану оказали интеллектуальные “протевтонские” симпатии ее родичей. В контексте времени и семейного расклада поведение сестер Митфорд выглядит более понятным, но отвага – немыслимой. “Что за жизнь мы ведем”, – писала Нэнси в 1940 году матери, изумляясь, но, как всегда, сдержанно.

Сама Нэнси не бросалась без оглядки в экстремизм того или иного сорта. Друг семьи, Вайолет Хаммерсли, как-то писала ей: “Вы, Митфорды, любите диктаторов”, но это лишь отчасти соответствовало истине. Памела вышла замуж за приверженца фашизма и познакомилась с Гитлером (“в своем коричневом костюме он похож на старого фермера”), однако до крайностей Дианы и Юнити ей было далеко. Дебора провела месяц перед Второй мировой войной с гостями, собравшимися по случаю скачек в Йорке, и тоже оставалась в стороне от политических бурь. Что же касается Нэнси, она сначала спасала беженцев-республиканцев, проигравших гражданскую войну в Испании, а затем вернулась домой и с головой окунулась в патриотическую работу.

И все же нечто общее в их отношении к политике было – не столько в том, что они делали, сколько в том, как они это делали, в стальном стержне под светской улыбкой – вот что типично для Митфордов. Они были естественны и бесстыдны – не в том смысле, что совершали позорные поступки, хотя Юнити далеко зашла в своей любви к нацизму, нет, точнее будет сказать, что они были избавлены от чувства стыда, наделены блаженной и неуязвимой уверенностью в своей правоте. И о чем бы ни зашла речь, беседовали они все на том же детском языке. Между формой выражения (“милый Гитлер”, “славный Ленин”) и тем, что они совершали, разверзается пропасть. Отрочество Джессики и Юнити, живших в одной комнате и поделивших ее надвое – половина в серпах и молотах, половина в свастиках, – наглядно иллюстрирует отношения сестер Митфорд с политикой: полная искренность, но и непременное желание похвастаться. Покрасоваться перед няней.

Им незачем было гоняться за публичностью, они и так получали ее в огромных и опасных количествах, но и никакого страха она у сестер Митфорд не вызывала. Отчасти это у них в крови, оба деда были яркими персонажами, но объектом публичного внимания сестры Митфорд стали благодаря собственным заслугам. Их характеры, их разнообразная красота, и все это шестикратно, превращало их в сногсшибательное явление. При такой внешности они никак не могли оставаться незамеченными, а при таких склонностях ни в коем случае этого не хотели бы. У них проявлялась тяга к огням рампы, желание блистать в ее лучах. “Да кто на вас глядеть станет”, – приговаривала няня, однако девочки ухитрились вырасти без присущего большинству аристократов страха показаться вульгарными. Нэнси стала не просто писательницей, а “знаменитостью”. (Ивлин Во сообщал: “На прошлой неделе я видел Дебо и считаю своим долгом предупредить, что она распространяет опасную для вашей репутации сплетню: якобы вы разрешили «Телевижн» вас сфотографировать”³.) Она весьма щедро распоряжалась своим именем: вела в “Санди Таймс” авторскую, в высшей степени самоуверенную и пристрастную колонку, помогала при постановке пошловатого мюзикла на сюжет “В поисках любви”⁴, позднее готова была участвовать и в затевавшемся на Ай-Ти-Ви комедийном сериале, основанном на биографиях шести сестер⁵. Дебора, герцогиня Девонширская, раздавала бесчисленные интервью и, похоже, забавлялась тем, как легко приручить журналистов (“Разве перед ней кто-нибудь устоит?”⁶). Диана, прекрасно понимая, что напрашивается на неприятности, приняла в 1989 году участие в “Дисках необитаемого острова” на Радио-4. Слушатели были возмущены, но с митфордианской жаждой популярности рука об руку идет полное равнодушие к людскому суду. Если бы сестры обзавелись твиттером (это вполне можно себе представить, Джессика точно могла бы это сделать), они бы помирали со смеху при виде гневных комментариев с тэгом #снобскаясука. Они были одарены и легкостью и стойкостью. Когда в 1943 году Диана с мужем сидели под домашним арестом, наглухо задернув занавески, чтобы в окна не могли заглянуть репортеры, Диана писала: “Я бы предпочла быть нами, а не ими: уж очень погода отвратительная”. Когда Нэнси в 1955 году написала трактат “Английская аристократия”⁷, с его знаменитой классификацией лексики “В” (высшего сословия) и “не-В” – “только простонародье скажет «листы для письма» вместо «почтовая бумага»” – взрыв негодования оставил ее равнодушной. “Да кто вы такая?” – возмутился один из читателей. “Ужасно трудно ответить”, – пожимала она плечами.

Снобизм, черствость, идиотизм, блуд, бессовестность – в чем только не обвиняли сестер Митфорд, а они встречали любую критику ясной улыбкой и отвечали в свойственной им манере, прямой и упрямой, которая обезоруживала любого противника. У Дианы этот принцип “ни за что не извиняться, ничего не объяснять” развился в неслыханной степени. Трудно себе представить человека, более равнодушного к общественному мнению. “Ненависть посторонних для меня абсолютно ничего не значит, как тебе известно”, – писала она Деборе в 2001 году. “Я им восхищалась”, – сказала она о Гитлере в радиопередаче “Диски необитаемого острова”. Мне она так же спокойно и безмятежно, как говорила почти обо всем, сообщила, что ее муж “был очень хитроумным человеком”. Безусловно, Диана была органически неспособна сказать что-либо кроме правды, как она ее видела⁸. Это отчасти упрощало жизнь, но и чудовищно ее осложняло. Она отказывалась оправдываться или защищать себя. Могла бы сослаться на обстоятельства, сказать, что увлеклась, а задним числом поняла, что к чему, – но нет. Как бы о ней ни судили, нужно признать, что из миллиона женщин только одна способна так твердо стоять на своем. Она писала статьи, в которых с ледяной последовательностью ставила под вопрос самые безусловные для общества вещи: так ли однозначно справедлива была война против Германии или был ли режим Виши абсолютным злом. О Гитлере она отзывалась как об “ужасной главе” истории, но не стала задним числом ретушировать свои отношения с ним, а ее верность сэру Освальду всегда была столь неколебимой, что превратилась в легенду. В Диане, с ее улыбкой сфинкса и бодрой безмятежностью, скрывалась тайна, и даже сестры подчас не умели ее разгадать. Политические пристрастия никак не отразились на искренней, сердечной доброте, которую Диана проявляла во всех прочих сферах жизни. Постоянно прорывавшийся смех не мешал ей разделять идеологию тех, кто маниакально серьезно относился к самому себе. Она была загадкой в гораздо большей степени, чем Джессика и Юнити, на которых она оказала сильное влияние. Может быть, она была одной из самых загадочных женщин в истории. Говоря о “сестрах Митфорд”, подразумевают в первую очередь ее и Нэнси, потому что без Дианы и Нэнси эти шестеро не приобрели бы подобного значения.

Диана воплощала мистическое и неукротимое начало. Нэнси – беззаконное очарование, возвышенные пустяки, шуточки, используемые для самообороны. (“Всегда найдется причина для смеха”, – писала она, умирая от рака.) Такое распределение ролей, конечно, упрощает дело. Двойственную природу сестер Митфорд невозможно разделить, их очарование рождается как раз из таких противоположностей и парадоксов.