– Это вам, Ариночка, положено думать о хорошем и красивом, – разъяснил экс. – Мы живём исключительно воспоминаниями, потому что, когда старость одолевает, не только лишаемся способности думать о хорошем и красивом, но и теряем на это надежду. Ты что, не читала моих стихов: «Ах, проводи меня до дому, почувствуй дрожь моей руки, тогда и ты поймёшь однажды, о чём тоскуют старики»? Так-то во-от, – тягуче произнёс он и, украдкой глядя на Лоранну, добавил: – Старики – всё равно что увядшие цветы, а кто ж их, увядшие цветы, любит?
– Что случилось, Самвел Атанесович? – спросил я. – Что за упадничество, что за пессимистические разговорчики?
– Не знаю, что и сказать, Лео, – бывший шеф снял очки в поблескивающей жёлтой оправе и принялся вытирать стёкла. – Я тут просил совета у наших девушек… Понимаете, вот уже тридцать лет состою депутатом Верховного Совета республики, в последний раз меня даже членом Президиума сделали. Ясно, что как умру, меня похоронят в правительственном пантеоне. Но ведь жена-то моя похоронена на армянском кладбище, у стадиона. И на что ж это похоже – она там, я тут?
– Обратитесь в ЦК, пусть после вашей смерти её перенесут к вам, – посоветовала Лоранна.
– Да нет, – с сомнением произнёс экс. – По-вашему, они согласятся? – он вопросительно посмотрел на меня. – Это реально?
Наш внештатный переводчик Сагумян, деликатный старичок с короткой бородкой и тихим голосом, сидя за столом в глубине просторной комнаты, переводил официальный материал телеграфного агентства для вечернего выпуска радионовостей. Он оторвался от своих бумаг, на минутку перевёл взгляд на экс-главного и сокрушённо покачал головой.
А я никак не мог взять в толк, о чём, собственно, идёт речь.
– Или наоборот, – вмешалась Арина. – Пускай вас перенесут к ней. Только и это бесперспективно. Пантеон есть пантеон…
Лоранна зажала рот ладонью, чтобы не фыркнуть. Я укоризненно глянул на Арину: что ты мелешь!
– Ну, я пошёл, – сунув папку в авоську, сказал бывший. – Заказал продукты в распределителе. Принесут, а меня нет, унесут обратно. – И, повернувшись ко мне, небрежно сказал: – Давненько, Лео, вы не даёте моих литературных опусов. Ни по телевидению, ни по радио. Неужто уровень у меня ниже, чем у Кости Хачаняна, а ведь его-то стихи у вас не залёживаются. У меня есть кое-что новое, те, кому я это показывал, одобрили. Мне хотелось бы выступить. Если надо, поговорю с Владимиром.
– Не надо, – сказал я. – Занесите, дадим в конце месяца.
– Спасибо, – поблагодарил он, и в его голосе послышалось подобострастие. – А то ведь мои читатели подумают, что я умер.
Он попрощался и, помахивая авоськой, ушёл.
– Гляньте-ка, как он присмирел. Ну и притвора, – неприязненно прокомментировал этот диалог Сагумян. – Жизнь прожил, целую жизнь, а ни войны, ни тюрьмы, ни ссылки не видел, всё его миновало, не то что других. Всегда был обеспеченным, как сыр в масле катался. Страна рушится, а ему только бы перезахоронить жену в пантеон. А ведь она, между прочим, обыкновенным врачом была.
– Каждому своё, – с горькой иронией сказала Лоранна. – Нет у человека других забот. Дочь устроена в Ереване, сын в Москве, живут как у Христа за пазухой, о чём ему тревожиться. В магазинах хоть шаром покати, а ему всё готовенькое по заказу приносят. «Назовите-ка цифру – сколько наших часов, бессчётных и неисчислимых, улетели-канули в простые и тяжкие времена по очередям и шествиям». Паруйр Севак, земля ему пухом. Вчера ради полкило сосисок простояла четыре часа.
– Зато республика что ни год перевыполняет планы и получает переходящее красное знамя. Чего же тогда в магазинах-то шаром покати? – съязвил из своего угла Сагумян, оторвавшись от перевода.
– В курсе ли ты, Арина, – обратился я к ней, – что сказал о тебе Цицерон?
– Обо мне? – она ткнула себя в грудь. – И что же?
– Он сказал – держи язык за зубами, коль скоро то, что ты собираешься сказать, не лучше молчания. Или что-то в этом роде. О чём ты толковала? Какие такие перспективы у покойника? Ты говоришь, а потом думаешь, или всё-таки наоборот?
– Ты о чём, я что-то не соображу. – В глазах смешинки, улыбка не сходит с лица, сверлит меня взглядом.
– О чём? Видишь ли, люди, помимо всего прочего, отличаются друг от друга ещё и тем, что некоторые сперва думают, а потом открывают рот, а другие несут без разбору, что в голову взбредёт. Ты себя к какому типу относишь?
Те же смешинки в глазах, та же улыбка в пол-лица.
– Опять не дошло?
– Нет. – Арина тряхнула головой, по-прежнему не сводя с меня глаз.
– Хотелось бы знать, что ты без конца печатаешь, из-за чего тронулась умом?
– Воспоминания, – с готовностью ответила она. – Книгу воспоминаний о людях, которых Самвел Атанесович видел… и не видел.
– Обычно в книге воспоминаний автор описывает свои личные впечатления о встречах с каким-либо примечательным человеком, – бесстрастно сказал я. – А рассказывать о тех, кого никогда не видел, – это что-то новенькое.
– Новенькое, – раздражённо хмыкнула Арина. – Мне-то почём знать. Он пишет, я печатаю, вот и всё.
– Да нет, он пишет оттого, что ты печатаешь. Это твоя вина, – с серьёзным видом изрёк я. – Откажись ты печатать, он бросит писать.
– Бросит писать… Так что же выходит, оставим книгу на полуслове? – Арина растерянно смотрела на меня.
Лоранна сказала ей сквозь смех:
– Помолчи ради Бога, у меня сил нет смеяться.
– А что касается ресторана, то непременно сходи, – посоветовал я. – Не то парень обидится.
– Парень обидится. Уф… – состроила рожицу Арина. – Хорош родственничек, нечего сказать.
Изображая оскорблённую невинность и вонзая каблучки в паркет, она устремилась в свою комнату.
Я в приподнятом настроении вышел в коридор и направился к себе, с каким-то странным восторгом предвкушая, что сейчас увижу Рену.
Армен уже закончил говорить по телефону, положил трубку и сказал:
– Спасибо, Лео, я позвонил.
Рена просматривала газету, потом отложила её, на мгновенье задержала взгляд на мне и неуверенно произнесла:
– Это правда, что у вас сегодня день рождения?
– У меня?
– Или он выдумал? – Рена подозрительно покосилась на Армена.
– Вот что, Рена, – медленно начал Армен, строя в мою сторону гримасы: мол, подыграй мне, но, видя, что из-за моего тугодумия либо несообразительности его затея пойдёт насмарку, решительно взял инициативу в свои руки и затараторил: – Видишь ли, милая Рена, дело в том, что у нас в Армении существует издавна почитаемая традиция – накануне дня рождения пойти в ресторан на так называемый пробный день рождения, ну, или, скажем, в кафе. Там за чашечкой кофе, стаканом коктейля или бокалом шампанского мы обсуждаем, как провести мероприятие, чтобы, так сказать, не нарушить давно укоренившийся в народе обычай. Моё предложение – следует соблюсти этот священный старинный обычай. У нас видят в нём едва ли не закон.
– Здесь ничего такого не существует, – простодушно сказала Рена.
– Здесь нет, а там да, – отрезал Армен и встал. – Словом, милая Рена, не будем терять время понапрасну и обижать Лео, он, уж будь уверена, достоин хорошего к нему отношения. Идём в «Новый интурист», он вроде бы недалеко. Ну а что там пить, кофе или, к примеру, шампанское, разницы никакой.
Рена попыталась деликатно воспротивиться:
– Простите, прошу вас, я не могу… Вы ведь сказали, что мы поднимемся всего на две минуты. Вы попросили…
– Нет, нет, – продолжил ломать комедию Армен, – нельзя игнорировать старинный обычай братского народа. Нет, нет и нет, я обижусь, Рена-джан, честное слово, обижусь, Лео тоже обидится. Лучше бы позвонила кому-нибудь из своих подружек, но так, чтобы девушка была на славу и понравилась Лео. Ты говорила, что у тебя есть подружка-армянка, зовут её, помнится, Римма, твоя однокурсница. Красивая?
– Красивая. Только какое это имеет значение? Всё равно с незнакомыми ребятами она никуда не пойдёт. Я…
– Послушай, поначалу все друг с другом не знакомы, что за беда? – гнул своё Армен. – Твое дело позвонить. Если откажется наотрез, позвони другой подружке. Посидим, послушаем музыку, отвлечёмся на час–другой от будничной суеты. Тем более, впереди суббота и воскресенье. Я, по-твоему, не прав? Если не прав, так и скажи. Позвони, Рена, старших надо слушаться. Лео, дай сюда телефон. О расходах не беспокойтесь, всё беру на себя. Приглашаю вас.