Ее голос, схожий с лезвием бритвы, сулил оргазм величиной с девятый вал.

— Верю, — мне пришлось ответить.

Шевельнуться было страшно, и к тому же мне не хотелось шевелиться, несмотря на то, что я лежал в неудобном положении и становилось все жарче. Энн сдвинулась с места и завела на стереопроигрывателе музыку — барабанный бой.

Зубы Тины начали щелкать, и она начала напевать низким грудным голосом, какой, должно быть, издавал крокодил, когда зевал. Ее рука энергично двинулась к ширинке моих брюк, и вдруг мои ноги обдала струя воздуха. Тина разрезала мои брюки лезвием, которое зажала между большим и указательным пальцем.

— Лежи спокойно. Не пройдет и минуты, как ты сделаешь меня счастливой, — сказала она. Ее рука сжала мои яички, и я уже приготовился терпеть боль, прижав ноги к полу.

— Не напрягайся ты так. — Тина успокаивающе начала гладить меня, словно ребенка, схватила мой член у основания, потянула его вверх и растягивала, словно доила корову, отчего я вспомнил, что она держит в своей руке центральную часть моего тела. Конечно, член стал расти, а его кончик — пылать. Ее рука знала мой член лучше, чем я. Тина убаюкивала меня одной рукой и возбуждала другой. Я смотрел в потолок, а ее рука, эта коричневая обезьяна, то взбиралась на падающую башню, то снова спускалась с нее, и тут Энн встала передо мной на колени и стала наблюдать.

— Он любит, когда с ним возятся как с ребенком, — издалека раздался полос Энн. Я собирался ответить, логически обосновывая удовольствие, которое испытывал, но посчитал, что это не стоит усилий.

Тут Энн просунула голову между моих ног и начала облизывать мой зад как коккер-спаниель, который у меня когда-то был. Во время одного из моих ранних экспериментов я обмазывал это место мясным паштетом и давал ему лакомиться на славу.

Неужели мне нравится, когда со мной обращаются как с ребенком, или же я пытался вести себя как ребенок? Я не знал, а сейчас и вовсе не хотел думать об этом. Ощущение — единственная валюта в жизни человека, до подделки которой я снизошел бы, если мне не удалось получить желаемого. Ощущения рождают детей.

Однако обе девушки обхаживали меня так, как способны только две лишенных утробы матери, вылизывая, лаская, принося моему телу столь великое наслаждение, до какого трудно дойти во время соития, да оно и не столь остро.

Наконец обе разложили меня на полу. Грязный ковер раздражал кожу на моей голой спине. Я не понимал, зачем меня класть на пол, но промолчал, ибо не хотел испортить дело. Они только сдвинули матрас, обнажив пружины. Затем Энн принесла корзину для канцелярского мусора, наполненную бумажными салфетками, подожгла их и положила под матрас, давая им гореть. Тут я начал догадываться, что последует дальше, но был охвачен слишком большим любопытством, чтобы забеспокоиться. Если веришь в ощущения, то нельзя быть слишком придирчивым.

Разоблачившись до черной кожи, Тина напоминала привидение. На плывущих издалека кораблях с рабами Тина взяла на себя весь человеческий груз, задрав ноги прямо вверх и упершись в переборку. В ее заднице не засела ни единая заноза, да и она сама уцелела. Огромные груди Тины нависли над животом, словно наполненные водой шары с черными пиками на кончиках. Руки Тины покрывала сине-черная татуировка, будто резные орнаменты на ее эбеновом туловище. Единственное белое пятно находилось у нее между ног — старомодная гигиеническая прокладка, ничто другое не могло впитать ее обильные соки. Тина стояла, смотря на меня сверху вниз. Я ждал, когда раздастся ее первый приказ.

— Приятель, устраивайся между моих хорошеньких ног.

В ее устах эти слова прозвучали лаской, непристойным обещанием услад. Стоя на коленях, я удалил прокладку. Однако я делал это столь робко, что она придавила меня коленом. Мой язык высунулся подобно антенне или перископу на территории неприятеля и тут же затерялся в огромном отверстии.

Язык все углублялся, пока мои зубы, ища, во что вцепиться, не ухватились за ее клитор. Я вспомнил песню: «У меня слезы наворачиваются на глаза оттого, что я каждую ночь лежу на спине и плачу по тебе». Тут она схватила меня за скальп и рванула вверх, прежде чем я добился своего. Глотнуть свежего воздуха было приятно. Я оглянулся, ища Энн — она стояла на коленях на полу, раздувая огонь в корзине для канцелярского мусора, а юбка задралась у нее на поясе. Энн мастурбировала.

— Ты похожа на идиотку, маленький Джек Хорнер! — крикнул я. За это Тина меня встряхнула, и я заткнулся. Глаза Энн остекленели, и она быстро облизывала языком свои пересохшие губы.

— Подожди, малышка! — сказала ей Тина. Энн застыла. Она даже не слышала мои слова, но Тину нельзя было сбрасывать со счетов. — Прибереги это к тому времени, когда мы начнем его поджаривать.

Черт! Эти мои любовницы-людоедки намеревались сегодня приготовить отличное жаркое.

Я даже не успел сообразить, как обе тут же принялись за дело. Тина подняла меня так легко, что я стал удивляться, до чего же довела меня жизнь вместе с Энн. Энн схватила меня за ноги, и при счете «раз, два, три» обе швырнули меня на нагретые пружины. Одного лишь испуга от падения было достаточно, чтобы на мгновение притупить ощущения, но боль все же настигла меня: я начал кататься и ловил воздух как человек, которого зажаривают на электрическом стуле. Я вздымал одну часть тела и этим лишь причинял другой новую боль.

Тут Тина схватила меня за ноги и сбросила с матраса. Моя голова подпрыгнула, когда мое тело ударилось о пол, но я даже не заметил это, охваченный чувством свободы, которое принесло мне облегчение. Обе ждали, подбоченясь подобно женщинам Майоля, и казались гротескными с моего угла обозрения, а я дрожал и тяжело дышал, лежа на полу в ногах у них. Мне даже не хотелось глядеть на них, я страшился того, что они еще могут придумать, но заметил, как вместе с чувством облегчения наступает экстаз. Я старался не замечать его, но почувствовал себя так хорошо, как чувствует себя шестилетний ребенок после взбучки, когда высыхают слезы и понятно, что больше никто на него не сердится и он чист как стеклышко. Но я не собирался поведать им об этом.

Тина удалилась в ванную, и я остался один с Энн.

— На этой постели ты был похож на идиота.

— Иди и тыкай себя пальцами.

— И все же скажи мне: как получается, что тебе нравится такое дерьмо? Я бы тебе никогда не позволила себя колотить.

— Энн, однажды это случится. Никогда не зарекайся.

Я не это хотел сказать — совсем не это, — вот почему много не распространяюсь. Слова вылетают из меня не с такой точностью, как я того хочу. Если бы все так думали, то произносилось бы гораздо больше слов, которые заслуживали бы внимания. Если не доверять словам, то можно оказаться в моем положении или на том пути, по которому я иду.

Вернулась Тина. Она негодовала.

— Ребята, у вас совсем нет туалетной бумаги! Живете как черномазые. Вставай, маленькая свиная отбивная. — Она опустилась на колени, прислонилась к стулу и начала тереть себя между ног. — Давай же, приведи меня в порядок.

Я так и поступил.

Снова встав на ноги, она взглянула на меня полными сострадания глазами.

— Я вроде как привязалась к этому белому мальчику. Как собака, которая когда-то слизывала горячее масло с моего влагалища. Она тоже обожала, когда ее пинали.

Тина пнула меня ногой в бок; я схватил эту ногу и хотел было поцеловать, решив нанести подруге Энн поражение ее же оружием. Мясо отбивают, готовят и едят, но с ним все время обращаются наилучшим образом, ему достается больше всего любви и внимания, потому что все хотят, чтобы оно было вкусным. Я закрыл глаза и ждал. Дело не в том, что я не мог предпринять ничего другого, а в том, что мне больше ничего и не хотелось делать.

Когда обе снова швырнули меня на постель, я старался не извиваться и не шуметь. Это было легче сделать, ибо пружины сильно остыли. Вдруг Энн запрыгнула на меня и одним движением бедер водрузила свое влагалище на мой пылающий член. Я почувствовал, что она трахает меня своим отверстием — изумительное ощущение на фоне боли. Как только рука Тины сомкнулась на моих яйцах и начала сжиматься, экстаз настиг меня так быстро, что я кончил, когда она сдавила их, и издал несколько криков, которые заглушил, впившись в худое плечо Энн.