– Может, сам покажешь?

– Ничего у меня нет. Не стучу я. Осторожнее, прошу. Ребенка не напугайте, – попросил Федор.

– Дитятком прикрывается! – каркнул Мирон.

Милиционеры прошли в комнату. Малыш сидел на кровати и весело на них поглядывал. Олицетворение мира и счастья… и опять никаких предметов, которыми можно было стучать, ни пыли, ни опилок, ни готовой мебели, ни денег. Милиционеры, как обычно, направились к выходу. Мирон, потирая подбородок, выскочил из квартиры Федора один из первых, опасаясь остаться один на один. Командир, прощаясь с хозяевами, незаметно показал пальцем на Мирона и затем покрутил этим же пальцем у виска…

Доверие к звонкам о стуках постепенно убавлялось, а в инстанциях, вспоминая Мирона, стучали костяшками пальцев по деревяшке… Но как-то служивые в очередной раз зашли в квартиру Федора, по привычке крутя у висков за спиной Мирона, необычно осторожно открыли дверь, где благоденствовал малыш… и до них донесся тот самый стук. Глядь, а малыш стоит на четвереньках в кроватке и «бац!» в стену своей головой, будто боднул. Благо, что стены деревянные.

– Что же ты делаешь, золотко?! – дружно выдохнули все: и служивые, и Мирон, и Федор с Марусей.

Малыш присел, взглянул на вошедших завораживающими карими глазами и обезоруживающе заулыбался, как умеют улыбаться только дети…

***

Это и есть наш герой, не Федор, как могло показаться вначале, а малыш. Звали его Алик. Он играл, исследовал мир. «Что, глупенькие, обиделись? Я вам помог ощутить жизнь по-новому, а вам бы головы в песок и жить в своем песочном мире, пока сами песком не станете. Не буду больше стучать. Пейте свой чай с мягким сахарным печеньем, смотрите в окно, как в экран, ложитесь спать в десять, словно раз и навсегда заведенные автоматы…», – возможно, так думал малыш, а может, и ничего не думал.

ЖИВАЯ СТИХИЯ

«Случайности – это подсказки судьбы, по которым можно просчитать будущее»

Любопытство упрямо тянуло его затронуть опасный предмет, нажать не на ту кнопку. Еще в детстве под Новый год он пролез под елкой к розетке, чтобы проверить, отчего мигают гирлянды. Ударило током, но это его мало чему научило. Позднее при увлечении сборкой радиосхем, когда он блаженствовал от запаха плотных дымов канифоли и блеска расплавленного припоя, его било током и от ламповых телевизоров и приемников. Собака первый раз его укусила, когда он из отчаянной веселости встрял в игру между двумя домашними овчарками и вырвал мяч прямо из пасти. С той поры псы любых пород угрожающе смотрели на него, словно помнили. Деду, своему любимому деду, на приветствие «Здорово, внучок!» высказал как-то, из желания рассмешить, подслушанную в детском саду рифмованную фразу: «Здорово, корова!!!» Дед, к его удивлению, не восхитился его остроумием и не развеселился, а обиделся, но спустя час простил своего несмышленого внука после его обильных извинений.

Алик никому не желал зла, но зло, таящееся в душах самых добрейших людей, думало иначе. Дикая череда невероятных совпадений исконопатили его жизнь мелкими пятнышками дружеских обид, потому что, если кому-то и пришлось хлебнуть горя от его неистребимых огненных действий, так это ему самому и его близким.

Если в бездумном детстве в шутку кидались камнями, так хороший булыжник прилетал ему обязательно. Один раз камень так сильно рассек бровь, что ребята всем двором повели его к дворцу культуры, где в тени скрытных, густо поросших иголками елей из ниши в усыпанной мраморной крошкой стене торчал кусок трубы. Кровь омыли, приложили тополиный лист и отвели Алика домой.

Другой раз, когда спешно закидывали чем придется костер, разведенный в подвальном углублении рядом с домом, Алик спрыгнул вниз, чтобы затоптать пламя, и ему на голову упал целый кирпич, в панике скинутый вниз его другом. Опять кровь. Ну а если камень подкидывали вверх и кричали: «На кого бог пошлет!» – то и не надо было гадать, на кого он упадет.

Алик не оставался в долгу у случая: один раз так сильно расколотил голову своему однокласснику, что тот слег на больничную койку. И опять никакого злого намерения. Компания детей кидала крышку от кастрюли, уподобляясь метателям диска, а то и индейцам из племени Большого Бумеранга. Одноклассник упрямо сидел в вероятной зоне приземления крышки и, несмотря на уговоры, не желал двигаться с места. «В меня она не попадет», – говорил он, копаясь в куче песка. Его ожидания оправдывались, пока за крышку не взялся Алик. Нет, он не целился. Скорее наоборот. Большая стальная крышка взлетела, как летающая тарелка, на мгновенье зависла, почти исчезнув на фоне солнечного голубого неба, как бы размышляя, куда приземлиться, и упала точнехонько на голову одноклассника, причем не ребром, а так, как закрывают кастрюлю – плашмя, как в наказание за игры со случаем. Зло как будто охотилось за ним…

Он превратился бы в бедственного пессимиста, если бы не богатая фантазия: если бы она не просеивала окружающий мир, оставляя лишь лучшие его зерна для внутреннего зрения, не уводила прочь от реальности, прочь от повседневных проблем в спасительный рай иллюзий. «Ты не приспособлен к жизни», – говорили ему умудренные жизнью родственники, а ему было все равно: в его душе сэр Найджел радостно шел в последний бой с французскими рыцарями, а везучий бригадир Жерар быстро шевелил извилинами мозга, раздумывая, как улизнуть от поймавших его бандитов. Алик всем сердцем любил гениального фанатика Гарина и мечтал изобрести гиперболоид. Он искренне сочувствовал капитану Немо. Его увлекала судьба инженера Лося, улетевшего на Марс и нашедшего там свою возлюбленную, Аэлиту, и наш герой испытывал безумную тоску, когда Лось возвращался домой, расставшись с Аэлитой навсегда. Он со страхом заглядывал в пещеру Голубого Джона, грезил о кратере Циолковского, всем телом ощущал тяжесть свинцового дождя Второй мировой войны и чувствовал себя просто великолепно на таинственном острове, где царствовали крепкая дружба и приключения…

Но человек слишком многое забывает из прошлого своей жизни уже к окончанию школы.

***

Говорят: время бежит. Почему бежит? У него нет ног. Говорят: время течет. Почему течет, если не слышно журчания? Видимо, время настолько сложно, что его действиям нет определения в языке. Мы сравниваем его с известными объектами и придаем времени свойства этих объектов. А почему нельзя сказать просто: время – это чередование восходов и закатов, цветенья и увяданья, белого и черного. Так вот: много раз набухали почки, появлялась свежая зелень трав и листвы, много раз эта трава жухла, а листья желтели и опадали, прежде чем закончилось детство – и не на всей планете разом, где оно никогда не кончалось, а просто переходило, как эстафетная палочка, от одного поколения к другому, а в одном единственном сердце, которое и является центром нашего повествования, хотя порой будет казаться иначе.

…Горькая попытка заново посмотреть понравившуюся в детстве сказку – и, о горе (!), прозрение: «Детство ушло окончательно не только как возраст, но и как понимание и восприятие». Следом упали в копилку забвения летающие указки директора школы, которыми он лупил сорванцов наотмашь, тоскливо-завистливый, из-за неумения танцевать, школьный вальс выпускного вечера, широкие, как капустные листья, шницеля студенческой столовой, игры в кости с преподавателем на зачет, чайно-персиковый сочинский студенческий стройотряд…

Надо быть закостенелым занудой, чтобы угробить на зубрежку золотые учебные деньки и не превратить их в оазис жизни на листах сухой прозы судьбы. Сон, выпивка и любовь – три неофициальных, но самых любимых предмета, которые за время учебы надо изучить в совершенстве, так как потом может не быть такого занимательного общества, да и времени… а время как камень, безудержно катящийся по бесконечному нисходящему склону.

В магазинах раскупались продукты и завозились новые. Столы накрывались, остатки пищи выносились на мусорные контейнеры. Жизнь возникала в родильных палатах и исчезала в могильных ямах так быстро, что многие дети не успевали помириться с отцами, а внуки наговориться с дедами и после их всегда внезапной смерти несли невысказанные диалоги в своих опустошенных душах… Алик не любил смерть во всех ее обличьях, он не любил даже прощаться с любимыми людьми после их смерти. Он стремился к жизни…