– По-нормальному заделаешь, – объяснил я. – Возьмешь в институте цемента, песочка, и…

– Ладно, – сдался Витька. – Ретроград ты, Привалов… О! Пирожки! Это ты угадал.

Он уселся за стол, вытряс авоську. Подумал, протянув руку, вытащил из воздуха кипящий чайник, но заколебался:

– Эй, а может, ты его хотел так принести… по-нормальному?

Махнув рукой, я уселся рядом. Спросил:

– Что ты так рано-то?

– А ты?

– Меня Янус напугал. Сказал, что…

– Неделя тяжелая будет, – кивнул Корнеев. – Во-во.

– И тебе тоже?

Витька мрачно откусил половину пирожка. Спросил:

– Чего он темнит, а, Привалов? Может, уже про Колесо узнал?

– Не исключено.

– Скандал… – радостно сказал Корнеев. – Нет, непохоже. Сашка, может, нас на овощную базу отправляют?

С минуту мы обдумывали и эту версию. Но все же решили, что по такому мелкому поводу директор нас запугивать не стал бы.

– Ладно, нечего гадать, – первым сдался Корнеев. – Слушай, я вот что подумал – с Колесом…

– Ну? – содрогнувшись, спросил я.

– А если его остановить, когда все люди на Земле счастливы? Когда всем – везет?

– Здорово, – признал я. – Вот только – когда? Разве так бывает?

– Ну, если объявить всему миру, что… э… в двенадцать ноль-ноль по Гринвичу, например, всем надо быть счастливыми и удачливыми.

Пришлось покрутить пальцем у виска. Корнеев фыркнул:

– Что смеешься? Ну немножко-то можно потерпеть? Сесть с хорошей книжкой у окна, смотреть на красивых девушек. Или собраться большими компаниями, комплименты друг другу говорить, подарки делать!

– А тебя в этот момент комар укусит. Или у соседа труба лопнет, и потолок зальет.

– Полагаешь – никак? – серьезно спросил Витька.

– Угу. Нереально. Обязательно кому-нибудь да не повезет.

– Потерпели бы ради большинства! – уже отступая, высказался Корнеев. – Такая идея славная!

– Глупая твоя идея, Витька.

– Ладно. Допускаю – преждевременная! – Корнеев выхватил из-под моих пальцев последний пирожок и в запале помахал им перед моим лицом. Я с трудом удержался от того, чтобы не облизнуться. – А если – не сейчас? Через десять лет, через двадцать? Когда уж точно можно будет добиться всеобщего счастья?

– А зачем тогда еще и Колесо останавливать? Масло масляным делать? Знаешь… если уж люди станут счастливы, то мелкое невезение их не расстроит.

Это был еще тот удар! Корнеев запнулся на полуслове, глотнул воздуха и скис. Положил пирожок на стол, поднялся и, смерив меня обиженным взглядом, провалился на первый этаж.

– Витька, брось дурить, – позвал я. Но Корнеев не появился. Обиделся…

Вздохнув, я налил себе хорошего, грузинского чая. Съел оставшийся пирожок и пошел в холл. Телевизор был выключен… значит, точно, один я на этаже. Включив новенький «Огонек» и устроившись на продавленном кресле, я приготовился наслаждаться зрелищами.

Но Знатоки меня разочаровали. Минут двадцать я смотрел, как Знаменский с Томиным расследовали кражу двух рулонов ситца на фабрике. Вроде бы всем уже было ясно, что главная воровка – замдиректора по хозяйственной части, женщина умная, но с большими пережитками в сознании, однако Знатоки упорно это не замечали. Сообразив, что поймут они это лишь к концу второй серии, я тихонько выбрался из кресла, выключил телевизор, сполоснул кефирную бутылку и отправился спать.

Минут двадцать я честно пытался заснуть. Считал в двоичном коде от нуля до тысячи, вспоминал всякие забавные, хорошие истории, случавшиеся в институте на моей памяти: как Ойра-Ойра помогал Магнусу Федоровичу испытывать джинсы-невидимки и какой конфуз из этого вышел или как Кристобаль Хозевич решил-таки на «Алдане» принципиально нерешаемую задачу, но результат оказался принципиально непостижимым…

Подумав об «Алдане» и двух своих неумело сделанных дублях, шатающихся сейчас возле пульта, я загрустил. Они Володьке насчитают… так насчитают, что извиняться устану. А ведь можно часам к десяти все закончить, а потом повозиться в свое удовольствие…

Додумывая эту мысль, я поймал себя на том, что уже не лежу в кровати, а приплясываю посреди темной комнаты, одеваясь. Ну и ладно. Нечего бездельничать. Не запугает меня Янус…

…Вахтерша приоткрыла окошечко, когда я сбежал в вестибюль, и с легкой надеждой спросила:

– В кино пошел, Саша?

– Нет, на работу… забежать надо на минутку… – виновато ответил я. Вахтерша наша, Лидия Петровна, словно поставила своей основной целью следить за соблюдением трудового законодательства сотрудниками института.

На улице было холодно и пустынно. Чтобы не замерзнуть, я пробежался до института и влетел в двери так энергично, что какой-то домовой, вытирающий пыль с прикованного у двери скелета, испуганно шарахнулся в сторону, а скелет попытался зажмуриться. Мне стало немножко стыдно, и я перешел на шаг. Работа кипела вовсю. По второму этажу десяток лаборантов тащили самое настоящее бревно, облепив его, словно муравьи спичку. Я секунду постоял, соображая, не нужна ли ребятам помощь, как они собираются протащить бревно в узкую дверь и зачем им это самое бревно нужно. Но лаборанты были такими шумными и энергичными, что я не рискнул вмешиваться и пошел к себе, на четвертый. У дверей электронного зала я секунду постоял, вслушиваясь, потом резко вошел. Как ни странно, все было в полном порядке. Первый дубль сидел за столом и что-то писал на бумажке. Второй, пристроившись у него за спиной, бормотал:

– Запятую, запятую не туда поставил…

Я подошел и глянул. Дубль самонадеянно проверял мою программу. Запятая и впрямь была не на месте. Я вздохнул. Первый дубль покосился на меня и быстро исправился.

– Работать, работать, – сурово велел я, отходя к «Алдану».

Машина работала вовсю. Гудели ферритовые накопители, щелкали реле, перемигивались лампочки. Я погрозил дублям пальцем и величественно вышел. Меня посетила хорошая мысль.

Безалаберный Витька, конечно же, и не подумает взять цемент для ремонта. Следовало запастись им самому, а завтра поутру принудить Корнеева к трудотерапии. Ухмыльнувшись, я поднялся на пятый этаж и подошел к кабинету Камноедова.

Кабинет, конечно же, был закрыт и охранялся суровыми ифритами. Модест Матвеевич трудовую дисциплину никогда не нарушал…

Я быстренько прошел мимо стражей и свернул в маленький темный коридорчик. Вел он в казармы домовых, у которых всегда можно было раздобыть известки, гвоздей или шпингалеты. Домовые – существа крайне запасливые, и все сотрудники по мелочам пользовались их услугами.

Дверца, ведущая в казармы, была замаскирована под картину, изображавшую бревенчатый домик на краю пшеничного поля. Домовых, похоже, частенько одолевала ностальгия, ибо картину эту, по слухам, нарисовал кто-то из них. Я постучал пальцем по нарисованному домику, пытаясь попасть по крошечной двери, и картина плавно повернулась, пропуская меня в казарму.

Здесь было темно и тихо. Впрочем, тишина казалась ненатуральной, словно только что шел галдеж и веселье, а теперь остались лишь шорохи по углам. Открыв рот, я уже собрался было гаркнуть, подзывая дневального, когда кто-то подскочил ко мне из темноты.

– О, кто пришел…

Онемев от такого панибратского тона, я оглянулся и увидел домового, знакомого по утреннему падению…

– Давай, не смущайся, проходи. – Домовой цепко схватил меня за рукав и крикнул: – Мужики, это свой!

Сразу же где-то в глубине казармы вспыхнул свет, и домовой потащил меня туда, тихонько напутствуя:

– Ниче, не робей. Держись спокойно, сам не груби, но ежели кто начнет подсмеиваться – ответь достойно.

– Э… Кеша… – с трудом вспомнив имя домового ответил я. – Мне бы цемента немножко…

– Ладно, остынь! – Домовой замахал волосатой лапкой. – Подождет твой Привалов, не сахарный. Посидишь у огонька…

Огибая двухъярусные железные койки, мы вышли в центр казармы, где высилась самая настоящая русская печь. Вокруг нее на полу сидели десятка два домовых, подозрительно оглядывая меня. Я лишь покачал головой при виде такого нарушения правил пожарной безопасности, но решил, что домовые в русских печах толк знают.