- Владька. Совершенно точно. Что, я ее ноги не узнаю?
Заслышав шум машины, девушки обернулись, и Митя сказал еще раз: "Ну, что я говорил?" Это действительно была Владя. Девушки неторопливо свернули с дороги на тропинку, постепенно уходившую в высокие кусты.
- Не желает! - сказал Митя и презрительно хмыкнул.
Через несколько минут машина объехала громадный серый валун, нелепо рассевшийся, точно дом, построенный посреди дороги.
Деревенская улица казалась начисто безлюдной. Только один человек виден был издалека. Он сидел на верхней ступеньке покосившегося серого крыльца заколоченного дома, и они, подъехав поближе, увидели, что человек этот стар, очень худ и давным-давно не стрижен. Он не обратил никакого внимания на подъехавшую машину и, чуть заметно улыбаясь, продолжал смотреть куда-то мимо домов и деревьев - в просветы пустынного моря, блестевшего на солнце. Он очень медленно моргал, иногда подолгу оставаясь с закрытыми глазами, продолжая тихонько улыбаться.
Однако когда Квашнин его громко и твердо окликнул, здороваясь, человек повернул голову и потянулся рукой к голове, надеясь найти там шапку, но шапка лежала рядом с ним на ступеньке, он ее нашел, помял в руке и, поздоровавшись, положил на прежнее место.
- Как нам найти дом, где... Квашнина, Варвара Антоновна, знаете? спросил Ларион Васильевич.
- Как же не знать! - Человек снова заулыбался своей бледной улыбкой и так кивнул для подтверждения, что качнулся всем телом на ступеньке. - Вон наискосок, где заборчик повалился... Вот. Видите? Варвара Антоновна, ну как же! Ну, там никого нет, все на похоронах...
- Значит, уже... хоронят? - высовываясь, спросила Леокадия.
- В данный момент! - вежливо повернувшись к ней, кивнул человек. - Все на кладбище!
- Ясно, - сказал Квашнин. - Ну что же делать? А как проехать туда? На кладбище?
- Нет, - мягко сказал человек. - Проехать туда не проедешь. Там машина не может. Через болото, там мосточки... Нет, никак.
- Значит, опоздали, - сказала Леокадия. - Что же теперь?
- Опоздали, - сочувственно подтвердил человек. - А вы идите вон... к Варваре Антоновне, там не заперто, вы посидите, подождите. Народ с кладбища, верно, уж по домам пошел... Вас кто-нибудь проводит... Я бы проводил, да я сегодня слабенький. Похороны, я и выпил. Вы посидите...
Он вдруг перестал обращать внимание на людей в машине, медленно зажмурился и, открыв глаза, опять уставился куда-то в даль моря.
Квашнин тронул машину и, проехав немного, притормозил у низкой калитки. По полированному капоту машины пробежала и остановилась на нем зубчатая тень неровных колышков кривого заборчика. Как только выключили мотор, стало тихо, сделался слышен спокойный шум близкого моря и тоненький писк невидимого выводка цыплят, бродивших за наседкой в чаще лопухов, которыми зарос двор.
Все вылезли из машины и один за другим гуськом прошли к крыльцу по узкой тропочке между кустов крыжовника. Квашнин вытащил веточку-рогульку из железной скобки и отворил дверь в темные сени.
Внутри домик был разделен печью и низкой дощатой перегородкой на две комнаты. Квашнин наугад толкнул дверь и заглянул в первую. Там гудели мухи, кружась под потолком, на зеркало было накинуто полотенце, и рядом висела расплывчатая увеличенная фотография старухи с нарисованными ретушью мертвенно злыми глазами и поджатыми губами. Квашнин не раз видел такие фотографии в разных городках и поселках. Обычно их заказывают местным фотографам мягкосердечные родственники на память о покойниках, которых не успели сводить к фотографу при жизни.
Отворили другую дверь, и там сразу же со стены строго глянул на них молоденький лейтенант Квашнин в необмятой, новенькой форме. Он был приколот в самом центре других фотографий, расположенных вокруг него большой подковой. Среди множества коротко стриженных ушастых мальчиков и одеревенелых девочек, обнявшихся с подругами, там попадался еще раз Квашнин, уже в форме майора, и трое танкистов около танка, вероятно экипаж Никифора, а в самом нижнем углу подковы, где не хватало одной фотографии, для симметрии была приколота репродукция картины "Запорожцы пишут письмо турецкому султану" - очень маленькая, верно, вырезанная из газеты.
У окна был прибит гвоздиками старый первомайский плакат, где была Кремлевская стена, голубое небо и ветка цветущей яблони, и Квашнин сразу вспомнил, как несколько лет назад Варвара Антоновна просила у него разрешения взять этот плакат на память, а он, смеясь, просил ее не чудачить, потому что этот плакат общественный и предназначен для украшения улицы. У него лежал тогда целый рулон этих плакатов. Значит, мать все-таки потихоньку припрятала себе один, и только теперь, увидев на закопченной, щелястой стенке кремлевскую башню, выгоревшее голубое небо и цветущую ветку, он кое-что понял из их тогдашнего разговора.
Они стояли все трое посреди комнаты, опустив руки, сами не зная зачем, осматривали все кругом. Лампочка в бумажном колпачке, свисавшая с середины потолка, была на шнурочке оттянута к изголовью постели, где лежали подушки в розовых ситцевых наволочках. Под блинчатым тюфячком, около железной ножки кровати, высовывая носы, будто стесняясь совсем вылезти на свет, рядышком стояли две стоптанные набок домашние туфли без задников, и сейчас, в этой комнате, у них был осиротелый вид, точно и они знали, что уже оттопали свой пек, как их хозяйка.
На комоде лежала толстая книжка без обложки и первых страниц, заложенная очками с треснувшим стеклышком.
Митя взял книжку. Она начиналась с двадцать второй страницы, и листки ее пожелтели, и края загнулись, точно она обгорела и обуглилась от тепла бесчисленного множества рук, которые держали ее, читая.
Митя осторожно положил книгу на место и вздохнул:
- Да. Свои последние годы бабуся не купалась в роскоши.
- Хоть в такие минуты удержался бы от своих пошлостей, - сказала Леокадия и приподняла край занавески, прибитой на шнурке к стене. Там, виновато опустив плечи, с повисшими, обтертыми по краям рукавами висело коричневое бобриковое пальто. Леокадия споткнулась о валенки: - Тьфу ты! Конечно, все это надо будет отдать какой-нибудь старой женщине...
- Что тут стоять! - нетерпеливо сказал Квашнин. - Пойдемте отсюда на улицу. Мало ли что этот пьянчужка говорит. Спросим кого-нибудь. Неужто мы кладбище не найдем... - И замолчал, услышав громкий скрип двери.
В комнату вошла Владя с какой-то девушкой и, ни на кого не глядя, поздоровалась. Подруга тоже поздоровалась неуклюжим голосом посторонней, опасающейся показаться оживленной и равнодушной при встрече с чужим горем.
- Все уже давно на кладбище, - сказал Митя. - А мы туда и дороги не знаем.
- Я знаю дорогу, - сказала Владя.
- Неужели правда, туда на машине нельзя проехать? Нас какой-то пьяненький уверял, - глядя в сторону, сказал Квашнин.
- Кажется, можно, только это куда-то обратно и в объезд, и я той дороги не знаю. Во всяком случае, я пойду через лес, там по мосткам можно хорошо пройти.
- А откуда ты все это знаешь? - заинтересовался Митя. - Ты что? Тут бывала уже... после?..
- Значит, бывала...
- Так ты, может, нас проводишь? - спросил Квашнин. - Гм... Бывала? Она тебя любила, кажется.
Владя быстро повернулась, взглянула на него и сказала:
- Я ее любила. Я ее любила... - быстро заговорила, волнуясь, точно с кем-то споря, и уже почти с ненавистью к тому, с кем спорила, выкрикнула: Любила!
Все с удивлением обернулись и уставились на нее, а она, быстро подбежав к постели, села на нее, упала лицом в затертую ситцевую подушку, вцепилась, и обняла ее, и поцеловала, прерывающимся голосом, в слезах, повторяя:
- Одна, совсем одна, бабушка, миленькая!..
Подруга сконфуженно покраснела, присела рядом с Владей, обняла ее за плечи, загородив от остальных, и стала шептать ей что-то успокаивающее на ухо.
Вязаная кофточка Влади чуть задралась у пояса на спине, открыв полоску дешевого голубого белья. Митя подумал: "Владька тоже не купается в роскоши", - почему-то это кольнуло его в сердце.
