– Пусть шрайские рыцари соберут всех вместе, как всегда.

Выслушав отчеты, Эсменет прошлась вокруг западной террасы, чтобы насладиться солнечным светом и поприветствовать – пусть издалека – десятки льстецов, собравшихся на крышах внизу. Это внимание и раздражало, и возбуждало ее. Когда Эсменет приходила в отчаяние от своей бесполезности, она пыталась придумать, чем отплатить людям за их удивительное терпение. Вчера она послала гвардейцев раздавать хлеб и суп. Сегодня – хвала Момасу за ветерок с моря! – она бросила вниз два алых покрывала: они извивались, как угри в воде, пока летели. Эсменет рассмеялась, когда толпа кинулась к ним.

Потом она наблюдала за полуденным покаянием вместе с тремя наскенти. Обычно этот обряд применялся для отпущения грехов ортодоксов, выступавших против Воина-Пророка. Но вопреки ожиданиям, многие Люди Бивня стали возвращаться, некоторые по два и три раза, на другой день или через день. Даже заудуньяни – включая тех, кто прошел первое таинство Погружения, – приходили и заявляли о том, что поддались сомнениям, злобе или чему-то еще во время осады. В результате собиралось так много людей, что наскенти стали проводить ритуал покаяния за пределами дворца Фама.

Кающиеся подходили к судьям, раздевались до пояса и строились длинными неровными рядами, потом опускались на колени. Их спины блестели в лучах садящегося солнца. И пока наскенти читали молитвы, судьи методично шли между кающимися, ударяя каждого три раза ветвью Умиаки. С каждым ударом они восклицали:

– За раны, которые исцеляют!

– За отнятое, которое будет отдано!

– За проклятие, которое спасет!

Эсменет ломала руки, глядя на то, как поднимаются и опускаются черные ветви. Она страдала от вида крови, хотя по большей части люди получали лишь ссадины. Их спины с худыми торчащими ребрами и позвонками казались такими хрупкими. Но как они смотрели на нее! Как на рубеж, отмечающий расстояние, неодолимое без этих ударов. Это больше всего тревожило Эсменет. Когда судьи наносили удар, некоторые кающиеся выгибались, и на их лицах появлялось выражение, которое хорошо знали шлюхи, но ни одна женщина не могла понять до конца.

Отводя взгляд, Эсменет мельком заметила Пройаса в самых задних рядах. Почему-то он казался ей более обнаженным, чем остальные. Охваченная застарелой враждой, она гневно посмотрела на него, и он не выдержал ее взгляда. Когда судьи прошли мимо него, он спрятал лицо в ладонях, содрогаясь от рыданий. К своему ужасу, Эсменет поймала себя на мысли: интересно, о ком он сокрушается – о Келлхусе или об Ахкеймионе?

Она не присутствовала на вечерней церемонии Погружения, решив в одиночестве поужинать у себя. Ей сказали, что Келлхус очень занят нынешним походом Священного воинства на Ксераш, поэтому она ужинала, обмениваясь шутками с рабынями, и заняла сторону Фанашилы в споре, как она поняла, о цветных поясах. Для разнообразия подразним Иэль, подумала Эсменет.

Потом она заглянула в детскую проведать Моэнгхуса и направилась в свою личную библиотеку…

Где недавно обосновался Ахкеймион.

Архитектура дворца Фама была невероятно пышной и экстравагантной. Каждый его угол, отделанный лучшим мрамором, выдавал склонность кианцев к красоте и элегантности. Все было роскошно – от бронзовых вычурных решеток на окнах до вставок перламутра, подчеркивающих островерхие арки. Дворцовый комплекс представлял собой радиальную сеть двориков, пристроек и галерей, становящихся все выше по мере того, как строение взбиралось на холм. Келлхус с супругой занимали ряд комнат на самой вершине – высшей точке Карасканда, как любила повторять себе Эсменет, – откуда открывался вид на яблоневый сад с зубцами древних камней. Это, говорил Келлхус, делает их уязвимыми для необычных способов нападения. Колдовству не мешают ни высота, ни стены. Именно поэтому Ахкеймиону приходится жить так болезненно близко.

Достаточно близко, чтобы ветер доносил до него ее плач.

«Акка…»

Она остановилась перед обшитой деревянными панелями дверью, вдруг осознав, как далеко ушла, чтобы отогнать мысли о нем. Он не был настоящим, когда впервые пришел к ней той ночью. Нет. Он стал настоящим, когда она мельком заметила его в яблоневом саду. Но он казался опасным. Словно одним своим видом способен уничтожить все, что случилось с тех пор, как Священное воинство выступило из Шайгека.

Как может один взгляд на былое стереть прошедшие годы?

«Что я делаю?»

Опасаясь, что не выдержит, Эсменет постучала левой рукой в дверь. Она глядела на синих змей, вытатуированных на запястье. Какой-то миг, пока дверь не отворилась, она была уверена, что увидит за порогом не Ахкеймиона, а Сумну. Она чувствовала холодный кирпичный подоконник той комнаты под своими нагими бедрами. А еще она вспомнила нутром, каково это – быть товаром.

Затем перед ней возникло лицо Ахкеймиона, чуть постаревшее, но по-прежнему суровое и волнующее, каким она его помнила. В расчесанной бороде прибавилось седины, и белые пряди складывались в подобие ладони. Его глаза… в них проглядывало что-то незнакомое.

Никто не произнес ни слова. Неловкость ледяным комком встала у нее в горле.

«Он живой… он и правда живой».

Эсменет боролась с желанием прикоснуться к нему. Она ощущала запах реки Семпис, горечь черных ив на горячем шайгекском ветру. Она видела, как Ахкеймион ведет своего печального мула, исчезая вдали навсегда, как она тогда думала.

«Что же снова привело тебя ко мне?»

Затем взгляд Ахкеймиона опустился на ее живот, задержался там на мгновение. Эсменет отвела глаза, сердито посмотрев на стены с книжными шкафами у него за спиной.

– Я пришла за «Третьей аналитикой рода человеческого».

Ахкеймион подошел к ряду шкафов у южной стены. Достал большой фолиант в потрескавшемся кожаном переплете, взвесил в руках. Попытался усмехнуться, но в глазах не было веселья.

– Входи, – сказал он.

Она сделала четыре осторожных шажка за порог. В комнате веял его запах. Слабый мускусный запах, который Эсменет всегда связывала с колдовством. Кровать стояла на том месте, где прежде было ее любимое кресло, – там она впервые прочла «Трактат».

– Однако… Его перевели на шейский, – заметил Ахкеймион, оценивающе поджимая нижнюю губу. – Для Келлхуса?

– Нет. Для меня.

Она хотела сказать это с гордостью, но вышло язвительно.

– Он научил меня читать, – более осторожно объяснила она. – В наших скитаниях по пустыне, между прочим.

Ахкеймион побледнел.

– Читать?

– Да… Представь себе, научил женщину.

Он нахмурился, как будто от смущения.

– Старый мир умер, Акка. Старые законы мертвы. Да ты и сам знаешь.

Ахкеймион заморгал, словно его ударили, и она поняла: он хмурится от ее тона, а не от слов. Он никогда не презирал женщин.

Ахкеймион посмотрел на выпуклые буквы на обложке. В том, как он провел по ним пальцем, была забавная и милая почтительность.

– Айенсис – мой старый друг, – сказал он, передавая книгу. На сей раз его улыбка была искренней, но испуганной. – Будь с ним ласкова.

Избегая прикосновения, она взяла книгу из его рук и почувствовала комок в горле.

На миг их взгляды встретились. Она хотела чем-то ответить – благодарностью или глупой шуткой, как прежде, – но вместо этого пошла к двери, прижимая книгу к груди. Слишком много былых радостей. Слишком много привычек, которые могут бросить Эсменет в его объятия.

И, будь он проклят, он это знал! Он использовал это.

Ахкеймион произнес ее имя, и Эсменет застыла на пороге. Когда она обернулась, страдальческое выражение его лица заставило ее опустить глаза.

– Я… – начал он. – Я был твоей жизнью. Я знаю, что это так, Эсми.

Эсменет закусила губу, не желая поддаваться инстинкту обмана.

– Да, – сказала она, глядя на выкрашенные в синий цвет пальцы своих ног. По какой-то извращенной логике она решила, что завтра утром прикажет Иэль изменить цвет.

«Что он для меня значит? Его сердце было разбито задолго до того…»