Заморгал глазами на мужиков.

   — Дубина стоеросовая, — повернулся к нему ближний, — темнота деревенская. Царица это.

Мужик поперхнулся, кашлянул, закрестился мелко-мелко:

   — Господи сусе, а мне и невдомёк... Господи...

Чуть не упал. Лапти заскользили по грязи.

В Зимнем императрица, едва ступив на ступени парадной лестницы, затылком почувствовала тяжесть.

Есть та особая тишина, которая громче внятного голоса говорит о предстоящих тревогах и переменах. И хотя так же, как и прежде, в день безоблачный и лёгкий стоят при входах офицеры, кланяются лакеи, ярко горят свечи, но глаз приметливый видит, что и лица у офицеров напряжены более обычного, и улыбки придворных фальшивее прежних, и даже свечи вспыхивают и мерцают совсем не так, как накануне. А у Екатерины глаз был остёр. В чём в чём, а в этом отказать ей было нельзя.

Не переодев дорожного платья, она потребовала к себе личного секретаря, Александра Андреевича Безбородко. Тот вошёл и низко склонил голову в пудреном парике. Императрица сидела, вытянувшись на простом стульчике, крепко переплетя пальцы рук на груди. С первого взгляда уловив настроение самодержицы, Безбородко расстегнул тяжёлую кожаную папку с серебряными пряжками и начал доклад.

Без лишних слов — Екатерина не терпела многословия пустого — Александр Андреевич заговорил о трудностях южной армии. О дождях, бездорожье, бесстыдном воровстве интендантов. Речь его была плавна и бесстрастна.

В камине постреливали, потрескивали берёзовые поленья.

Екатерина слушала молча. Лицо её было неподвижно, но, мысленным взором следя за словами секретаря, видела она колонны солдат, бредущих по степи, серые струи дождя, карету светлейшего, переваливавшуюся в глубоких колеях, мягкое, с похмельными под глазами кругами лицо князя, его сбитый набок парик. И видела всё так ярко, как ежели бы в башмачках своих атласных снежной белизны стояла под дождём у края дороги в чёрной навозной грязи.

Всё это мгновенно прошло перед ней, и она опять вслушалась в слова Безбородко. Тот, прервавшись, переложил листки в папке. Поднял глаза на императрицу, но она в лицо ему не глядела. Безбородко осторожно прочистил горло:

   — Хм, хм!

Любил напитки неслабые, и горло у него по утрам заваливало сырым.

Скрипнул башмаками.

Императрица расцепила пальцы на груди, положила руки на подлокотники стульчика. Перстни стукнули сухо о звонкое дерево.

   — Должен сообщить вашему величеству, — Безбородко заговорил о подстрекательстве английского двора в русско-турецком конфликте.

На шее у императрицы выступили багровые пятна.

Теперь перед ней поднялось узкое, со впалыми щеками, лицо английского посланника при русском дворе лорда Уитворта. Губы были сложены в почтительную улыбку.

Однако в фигуре и выражении лица лукавого дипломата угадать можно было мысль тайную. Таков уж был этот человек: говорил одно, делал другое, думал третье.

Екатерина давно вынашивала честолюбивые планы создания Эллинского королевства для любимого внука Константина. Интриги и происки английского двора отодвигали осуществление дерзкого прожекта.

Лорд Уитворт кланялся, кланялся, отступая назад, но Екатерина видела кислые его губы, растянутые неестественно. Улыбка эта колола её хуже ядовитого жала.

   — Из письма, полученного от главнокомандующего, светлейшего князя Потёмкина, — говорил между тем Безбородко, — следует, что турки готовятся к диверсии на Кинбурнской косе, тем самым стремясь овладеть устьем Днепра. Князь для отражения удара направил туда дивизию под командованием генерала Суворова.

У Екатерины чуть смягчилось лицо, и она почувствовала в груди тепло. «Молодец Гришенька, — подумала, — хотя говорят, что он сейчас в меланхолии пребывает. Ну да ничего, ум у него светел. Суворов, нужно думать, достойный отпор даст туркам».

Но это были ещё не все неприятные вести, которые она должна была выслушать сегодня.

   — Ваше величество, — продолжал Безбородко, — смею обратить ваше внимание на прибалтийские земли. Из Стокгольма поступают новости, всё более и более тревожные. Опять же Англией побуждается его величество король шведский Густав к действиям военным. Пруссия и Франция способствуют ему в предприятии этом. Задачей своей мнит король шведов отторгнуть в свою пользу южные финские земли, а также Питербурх и наши прибалтийские владения.

Екатерина на мгновение представила налитое красным винищем лицо короля шведов. «Фанфарон пустой, — подумала она, — воитель хвастливый».

У самодержицы всероссийской была крепкая память и пылкое воображение. Увидев раз, она навсегда запоминала лица, и больше того, и через годы могла вглядеться в когда-то запечатлевшиеся в сознании черты и прочесть то, что скрывается за неверной оболочкой человеческой. Она умела выделить из вереницы окружавших её людей действительно личности выдающиеся и отличила в империи Потёмкина и Орлова, братьев Волковых и Державина, Суворова и Румянцева, Храповицкого и Безбородко, сейчас стоящего перед ней. Но ей — при всём её уме — недоступно было другое... Слушая речь секретаря, Екатерина отчётливо представила шведского короля Густава и верно определила, сказав, что это налитый вином фанфарон; и не больше. Но она не подумала о том, что русская армия отвлечена военными действиями на юге, казна пуста и Густав может хлопот немалых доставить. Она видела факт, но не всегда разглядеть могла, что стоит за ним, и, того более, последствия факта проследить и оборотить их в нужную сторону.

Безбородко всё говорил и говорил, перебирая в руках шуршащие листочки, но Екатерина, погруженная в свои думы, не слышала его.

Перстень императрицы постукивал по подлокотнику:

«Тук, тук, тук...»

Безбородко время от времени взглядывал на самодержицу внимательно, но не прерывал речи.

В конце доклада в кабинет вошёл Александр Дмитриев-Момонов. Безбородко повернул было к нему лицо, но Александр Матвеевич кокетливо прижал к розовым губам пальчик: продолжайте-де, мол, продолжайте.

   — Граф Воронцов, — обратился к императрице секретарь, — просит об аудиенции. В своей записке он излагает предложения практические о новых возможностях, открывающихся счастливо в океане Восточном. Изволите выслушать сии прожекты?

Екатерина и в этом случае, как всегда, прежде увидела лицо графа Воронцова, а потом только вдумалась в смысл услышанных слов. Императрица не жаловала Александра Романовича, но понимала отчётливо, что муж сей империи Российской нужен и пользу службой своей приносит немалую. Однако тут же увидела она и другое лицо: Елизаветы Воронцовой, сестры Александра Романовича, бывшей фаворитки несчастного мужа своего. Когда-то Елизавета Воронцова немало горьких минут доставила Екатерине, и она, помнящая всё, забыть этого не могла. Глухое раздражение поднялось в груди у Екатерины, и она сказала:

   — Позже.

Но Безбородко всё же посчитал нужным добавить:

   — В заметках графа путь к обогащению казны государственной намечен явный.

Александр Дмитриев-Момонов с интересом взглянул на секретаря, и во взоре его поэтическом появилось нечто весьма далёкое от мечтаний, напротив, практический жадный огонёк вспыхнул, и видно было — хотел он сказать что-то, но императрица ещё раз повторила:

   — Позже.

Пристукнула перстнем о рукоятку кресла.

Безбородко с пониманием поклонился и задом выпятился из дверей.

В такое тревожное время и приехал в Питербурх Григорий Иванович Шелихов. Через всю Сибирь в трясучей тележке промахнул да ещё и гнал коней, поспешая уйти от первых зазимков и злых пург поздней осени. Известно, пурга такая страшна. Слякоть, снег. Коней в шубу ледяную одевает, ослепляет жестоким ветром. Какая уж там дорога? Свернуть только и можно куда ни на есть в затишье да перестоять непогодь.

О войне, объявленной Турцией, узнал Григорий Иванович в пути. Люди сказали, когда Урал остался позади. Въехали в деревеньку серую, а посреди улицы толпа волнующаяся. Головы, головы, спины в дырявых армяках, платки бабьи. Ямщик вожжи подобрал: