Максим не раздеваясь, без особого желания лёг на довольно обшарпанную медицинскую кушетку. Горящая лампочка под потолком, как глаз мифического циклопа, который чуть было с потрохами не сожрал греческого героя Одиссея, встретившего этого циклопа-людоеда на пустынном острове, в одном из своих многочисленных, очень занимательных и почти что правдивых приключений..., сверху тускло, и однобоко, но при этом тоскливо и равнодушно, смотрела на Максима, как бы пытаясь, как-то бочком, как-то незаметно, как-то бочком, словно тать, пролезть в его уже уставшее сердце и заглянуть ему в самую Душу.

Максим, что случалось с ним довольно редко, один лежал на кровати. Он был сейчас действительно один, хоть в прямом, хоть в переносном смысле этого слова....

Мыслей в голове было много, но думать ни о чём Максиму сейчас не хотелось. Ему было отчего-то очень грустно, одиноко и тоскливо.

И ещё, невыносимо больно.... Сердце щемило, словно зажатое в тиски. Максим отвёл свой взгляд от лампочки - "циклопа" и тяжело закрыл свои глаза.

Так, не выключив свет, он и заснул, а вернее забылся тягостным и неспокойным сном.

Что же ещё там впереди его ждёт...? Ну, хотя бы завтра....

= = =

ГЛАВА - 48.

"СЛУЖБА на ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ...".

= = =

До сей поры кинжал, огонь и горький яд Ещё не вывели багрового узора; Так по канве, по дням бессилья и позора, Наш дух растлением до сей поры объят!

(Ш. Бодлер.)

= = =

"Девяносто человек из 100, как минимум..., которые делают всё, что бы добиться, доползти, захватить и завоевать власть, (как видите, у тех, кто не согласен с данным моим утверждением, имеется возможность опровергнуть и доказать обратное...) делали это ранее, делают это сейчас, и будут это делать и в дальнейшем, вовсе не для того, что бы кому-то Дать, а только для того, что бы, с помощью этой власти Брать самому. Брать в том, или ином виде и размере, в той, или иной степени, но обязательно только Брать".

-Максим-

= = =

Шли дни, недели и месяцы. За ними незаметно тянулись быстро бегущие годы. Жизнь не любит ни остановок, ни тем более полустанков....

Максим продолжал исправно служить в армии, и приблизительно через год, с момента его приезда на Дальний Восток, он был назначен начальником второго отделения, а ещё через десять месяцев Максим стал заместителем городского военного комиссара города. Ему было присвоено звание майор, то самое звание, к которому несколько лет назад призывал стремиться идти, Максима, бывший командир и товарищ, Анатолий Васильевич Буранов. Буранов был далеко, и они изредка перезванивались и писали друг другу о своих служебных и домашних делах.

А здесь, уже на новом месте, Максим достаточно крепко сдружился с майором Гуцманом Петром Яковлевичем, начальником третьего отделения. Тот был заядлый охотник, и если выдавалось свободное время, то всё это время он проводил в тайге. Но теперь уже не один, как это было раньше, а частенько вместе с Максимом, который старался не отставать от Гуцмана в охотничьем деле и даже иногда в чём-то, опережал Петра Яковлевича. Сказалась врождённая уральская закваска и природная смекалка.

Максиму тайга не просто нравилась, он был от неё в восторге, он её любил, ну..., почти, также сильно, как часто любят сладкую, как горький мёд женщину. Бродя по тайге, он часто думал и вспоминал своё, уже теперь далёкое детство, свои юношеские и уже зрелые годы, и свои нередкие любовные похождения. А также свои промахи, победы и неудачи, которые были в его жизни.

Максим мог пропадать в тайге неделями, будь он один, или вместе с Гуцманом. Это теперь, было не столь важно. Максим уже научился и привык находиться нередко в одиночестве. С самим собой наедине. И это, его успокаивало. Это ему, даже нравилось.

Людской, статистической Усреднённостью, Максим очень тяготился и поэтому не любил её. Он больше боялся не Одиночества, вовсе нет, а только лишь того, что в этой жизни, он никем, кроме, как обыкновенным Нулём, не сможет быть....

Исключение составляла только служба, где он постоянно общался с людьми. С ещё пока, не до конца "испорченной...", плюющегося повсюду, пропагандистским ядом "зомбоящика"..., молодёжью, руководством города и предприятий, с рядовыми, сержантами и офицерами запаса, состоявшими на воинском учёте в военкомате. Это была его работа, и он её, пока ещё с сознанием дела, добросовестно выполнял.

Шла вторая половина декабря. Красный ртутный столбик на термометре застыл на отметке пятьдесят градусов ниже нуля. Часы показывали без четверти два, после полудня. На улицах не было видно ни одной живой души. Ни одного прохожего. Город, как будто бы вымер. Только одни промёрзшие, заиндевевшие по самую крышу здания и больше ничего. Такой вот местный городок-ледник, с каким же оледеневшим от холода городским сердцем.

И вот эту, морозную тишину, вдруг разрезал лязгающий стук трамвая, который неспешно и невозмутимо, мирно петлял, по стальным и тоже насквозь промерзшим рельсам. Трамвай, как и город, был похож на снеговика из холодной и грустной сказки "Снежная королева...", окна которого были полностью, в несколько слоёв покрыты плотным инеем.

В течение продолжительного зимнего времени, жгучий мороз, как искусный мастер, накладывал один замысловатый узор на другой, создавая свой снежный, сказочный шедевр.

Добравшись до очередной остановки..., даже этот железный, но уже изрядно притомившийся от своей однообразно-рельсовой жизни трамвай, а также, от жгуче-крепкого Русского мороза, в каком-то своём, и понятном только ему, как говорится "нечеловеческом" изнеможении, безучастно ко всему остановился.... И из его дверей, как из тараканьей норы, больше выползали чем выходили, закутанные по самую макушку люди, и тут же суетливо разбегались, а не степенно расходились, по разным уличным углам. Кто в ближайший магазин, кто к себе домой, кто ещё куда-либо.

Затем трамвай с трудом всасывал в себя всех неизвестно откуда появившихся граждан великой страны, также закутанных в тёплые одежды, закрывал свои промёрзшие двери, и тяжело, без всякого видимо желания, покорно продолжал равнодушно громыхать, до следующей безлюдной остановки....

Максим мирно трясся на жёстком сидении военкоматовского уазика и без какого-либо ожидания на успех, что ему удастся хоть немного согреться, пытался поплотнее закутаться в свою армейскую шинель, которая насквозь продувалась всеми ветрами.

Он возвращался к себе на службу, после разговора с директором судостроительного завода. Они хорошо и уже давно знали друг друга. Разговор, который состоялся между ними, в общем-то чем-то особенным не отличался от предыдущих бесед, которые происходили между ними ранее. Они встречались регулярно, но только строго по производственным делам и служебной необходимости.

Беседа проходила в том же направлении и текла в том же русле, что и раньше. Шла обычная торговля людьми.... Почти как на невольничьем рынке....

Каждый из них, напропалую хитрил и спекулировал своим служебным положением, стараясь, при этом обходить острые формулировки и углы, и по возможности, не называть некоторые щекотливые и не очень приятные вещи, своими именами.

Вот такие встретились "дипломаты-хитрецы", и "пройдохи-мудрецы...", каждый сам себе на уме, каждый только для "сэбэ...". А там, за моим забором, хоть трава не расти....