Потом Глеб внезапно изменил маршрут своих прогулок, оправдываясь тем, что ему надо больше двигаться: обычно утром он ходил в институт по Хамовническому валу, сворачивая у Новодевичьего кладбища, а вечером – в обратном направлении, теперь же стал возвращаться по Большой Пироговке, выбираясь потом переулками к Комсомольскому проспекту и набережной. Это было в два раза дольше, зато так он мог нечаянно встретить Сашу на Девичке и перекинуться с ней парой слов – несколько раз она даже провожала его до метро «Фрунзенская».

В начале января Сотниковы традиционно устраивали большой праздник, отмечая сразу Новый год и два дня рождения: Глеба и Антона, которые родились рядышком: Глеб – пятого января, а Антон – шестого, поэтому торжество обычно намечали на седьмое, приурочивая к Рождеству, чтобы никому не было обидно. Праздником, как всегда, занималась Лера, а Глеб привычно ужасался количеству гостей:

– А Иваненко ты зачем пригласила?

– Ну как же! Он всегда работает в Приемной комиссии!

Глеб только поморщился: Антону в этом году предстояло поступать в институт, и Лера, зная, что отец палец о палец не ударит ради продвижения сына, уже предпринимала рекогносцировки в заданном направлении – конечно, Антон должен был учиться именно там, где преподает отец, хотя никаких особенных педагогических талантов у мальчика не наблюдалось. Антон уговорил и Сашу – она сама подумывала о том же, тем более что Пединститут находился в двух шагах от ее дома, но колебалась между филфаком и истфаком.

– Не забудь про Сашу, – сказал Глеб жене, и Лера удивленно подняла брови:

– С какой стати мы должны ее приглашать?

– Вообще-то она девушка нашего сына, – разозлился Глеб. – Как мы можем ее не позвать?

– Ой, да ладно! У него этих девушек еще вагон будет! Или что? Они уже переспали?

У Глеба даже виски заломило от ненависти:

– Саша не из тех девушек, что сразу прыгают в постель к парню, – отрезал он.

Лера только фыркнула, но Саша все-таки была приглашена. Она пришла не с пустыми руками: Антон с Глебом получили в подарок по затейливо связанному шарфу, а Лёле с Лерой достались необыкновенной красоты узорные варежки, над которыми Лёля тут же восторженно разахалась, уверяя, что не видела ничего подобного даже в художественных салонах. Саша только скромно улыбнулась, а Антон потом рассказал отцу, что Саша с Тамарой Васильевной как раз и работают для одного из таких салонов:

– Только ты маме не говори. А то она какую-нибудь гадость ляпнет.

Сын, похоже, тоже был не в восторге от материнского снобизма. Глеб с удовольствием наблюдал за Сашей, которая вела себя очень просто и естественно, а когда Лёля попросила ее спеть, не стала ломаться, а сразу согласилась:

– Хорошо, только без гитары мне будет трудно.

Но гитара тут же нашлась – Антон заблаговременно достал ее с антресолей. Гитара была старинная, принадлежала еще отцу Мих Ника, и Саша с почтением взяла ее в руки. Настроила и задумалась: что же выбрать? Глеб посмотрел на выразительное Сашино лицо и вдруг понял: он знает, что Саша будет петь. И точно – Саша чуть улыбнулась и запела:

Голос Саши был словно старше ее самой, и пела она чуть отстраненно, как бы показывая романс, а не растворяясь в нем:

«Какая боль воспоминаний может быть у этого ребенка? – думал Глеб, любуясь Сашей. – А ведь как проникновенно поет!»

– Браво! – с некоторым удивлением в голосе воскликнула Лера. – Браво!

– Сашенька, вы чудо! – поддержала ее Лёля.

Саша засмеялась:

– Спасибо!

– Еще спойте! Пожалуйста! – загомонили гости, и Саша взяла новый аккорд. Она пела романс за романсом – Глеб слушал, время от времени закрывая глаза, и тогда голос Саши действовал сильнее, омывал его душу теплым светом, проникая в такие глубины, о которых он и сам не подозревал. Его все сильнее и сильнее охватывало ощущение полной нереальности происходящего – казалось, что есть только он и Саша, только ее голос, ее хрупкость, нежность, чистота и страсть…

Все так же ломился от закусок стол, звякали приборы, кто-то потихоньку закусывал, кто-то опрокидывал стопочку, Лера хозяйственно оглядывала застолье, Антон смотрел на Сашу, а сидевшая рядом Лёля быстро взглянула на Глеба и тут же отвернулась. Все было прежним, только сам Глеб стал другим. Вдруг Лера сказала – и Глеб невольно поморщился от звука ее голоса:

– Друзья, хорошенького понемножку. Еще одну, последнюю – да, Сашенька? А потом будем пить чай! Зря я, что ли, полдня с тортом возилась!

– Это стихи Цветаевой, – прошептала Глебу Лёля, когда Саша запела:

Никогда раньше не слышал Глеб этой песни, и она оказалась последним камушком, сдвинувшим лавину: мир рухнул и никогда не станет прежним. Саша допела, и все засуетились: молодежь унеслась в комнату Антона, Лера принялась убирать со стола и готовить чай, а гости разбрелись кто куда. Глеб ушел на лестничную площадку покурить и подумать в одиночестве – даже спустился этажом ниже, чтобы никто из гостей не побеспокоил, но не думалось: в голове крутились последние строчки Сашиной песни: «Он глаза мои увидел – и войска свои покинул». Именно это Глеб и чувствовал. Да, глаза у нее колдовские, черничные! За ними можно пойти через все леса, пустыни и пески морские… А войска пусть как хотят. Потом рядом с ним материализовалась Лёля – подошла, заглянула в лицо.

– Что? – спросил он с раздражением. – Что ты смотришь?

– Гле-еб, – нежно произнесла Лёля. – Бедный Глеб.

– Неужели так заметно?

– Не думаю. Все смотрели на Сашу. А я почувствовала.

– И что мне теперь делать? Как жить?

– Как получится. Только постарайся, чтобы Лера не поняла, а то она тебя изведет.

Глеб горько усмехнулся:

– Да уж!

Потом пили чай, дружно хвалили Лерин торт, действительно необыкновенный. Гости стали потихоньку расходиться, уехала на такси Лёля, Антон пошел провожать Сашу, Лера домывала посуду, а Глеб сложил раздвижной стол, вынес его в коридор, потом разобрал постель и подошел к окну, чтобы закрыть форточку. На подоконнике за шторой вдруг обнаружилась бутылка, в которой оставалась еще почти треть водки – Глеб посмотрел-посмотрел, взял бутылку, допил все прямо из горла, а потом прилег, не раздеваясь, на кровать и тут же вырубился: он и так довольно много выпил за этот вечер. Лера попыталась было его поднять, но не смогла и только накрыла пледом, а сама отправилась на кухню – ждать возвращения сына.

Ближе к утру Глебу приснился сон, который напоминал фрагмент цветного кинофильма: он жил совсем в другой квартире, полной каких-то уютных старинных предметов – «камера» на мгновение четко показала пузатенький комод с инкрустацией, на котором стояли фарфоровая ваза с розами и приоткрытая шкатулка, где что-то заманчиво поблескивало; потом женский портрет в золоченой раме и зеркало – Глеб увидел свое отражение и понял, что гораздо моложе себя нынешнего. Он прошел в небольшую комнату и сел к письменному столу, тоже старинному, с множеством ящичков. Стол был покрыт зеленым сукном и толстым стеклом. В комнате царил полумрак, поэтому горела настольная лампа с круглым зеленым абажуром, но за окном сияло солнце, и хотя видно было только синее небо с легкими облачками, почему-то было понятно, что там море.