Леночка посмотрела на него, как на идиота.

– Конечно, для вас материальные, – горько сказала она. – Но я имела в виду совсем другое. У нас тут культурные ценности, вечные. Впрочем, – она махнула рукой, – вам этого не понять.

– Да куда уж нам, – согласился Дорошин, не желая того, идя рядом с ней по направлению к двери, за которой пряталась служебная лестница. Эта женщина его раздражала, пожалуй, так же сильно, как он ее. – Может быть, вы передадите меня на поруки Ксении Стекловой? А то мне, честное слово, неловко вас утруждать.

– Ксения по выходным не работает, – мрачно сообщила Леночка. – У нее дети и муж-домостроевец. Поэтому ей позволено то, о чем другие могут только мечтать. Так что если вы пришли сюда для того, чтобы увидеть нашу распрекрасную звезду, то ваши надежды тщетны.

– Я пришел к Марии Викентьевне, потому что мне нужно с ней поговорить, – еле сдерживаясь, сказал Дорошин, чувствуя, впрочем, разочарование от того, что Ксюшу все-таки не увидит.

– Тогда проходите. – Леночка толкнула дверь кабинета, который занимала вместе со Склонской, и прошла вперед, не обращая больше внимания на понуро бредущего за ней Дорошина.

Он шагнул через порог и увидел старуху.

– Витенька, мальчик мой, здравствуйте. – Склонская встала из-за стола, подошла к Дорошину и поцеловала его в лоб. – Как же я рада вас видеть. Вам уже удалось что-нибудь разузнать, – она покосилась на Леночку, – по нашему делу?

– Немногое, хотя работу я начал, – признался он. – Мария Викентьевна, я, собственно говоря, пришел к вам по совсем другому делу. Видите ли, мне надо узнать…

Договорить он не успел. Распахнулась дверь, с силой ударилась о стену, отскочила от нее обратно, чуть не сбив с ног ворвавшегося в кабинет мужчину лет тридцати пяти. Он был одет в строгий черный, плохо сидящий на его тощей сутуловатой фигуре костюм, не чищенные ботинки и спортивную шапочку, натянутую поверх темных, собранных в тощий хвостик волос. В руках он держал старую, довольно заслуженную дубленку.

– Мария Викентьевна, Лена, – заговорил он возбужденно, не обращая внимания на Виктора, – беда…

– Что такое, Андрюша, – тут же повернулась к нему Склонская. – Да отдышись ты, ради бога! Что, ты съездил домой к Борису Петровичу? Он заболел? В больнице? Или… – Она замолчала, глядя на вошедшего широко раскрытыми глазами, в которых читалась тревога.

– Так. – Дорошин шагнул вперед, обнял старушку за плечи и строго сказал: – Давайте рассказывайте по порядку: кто вы и что случилось?

– Я, я. – Парень тяжело дышал и задыхался.

– Это Андрей Калюжный, наш старший научный сотрудник, – ответила Елена Николаевна. – Он ездил домой к Борису Петровичу Грамазину, начальнику нашего отдела хранения произведений искусства, потому что тот ни вчера, ни сегодня не вышел на работу. Мы решили, что он заболел, но удивились, что не предупредил нас об этом. Это на Бориса Петровича совершенно не похоже. Поэтому Арина Романовна, наша директор, попросила Андрея съездить к нему, чтобы узнать, не случилось ли что. И ключи от квартиры дала. Они в галерее хранились на всякий случай, потому что у Грамазина давление высокое бывает, мало ли что. Андрей. – Она шагнула к Калюжному и хорошенько встряхнула его за плечи с такой неожиданной силой, что у того даже голова мотнулась назад и сильно клацнули зубы. – Андрей, приди уже в себя. Что случилось-то?

– Случилось. – Калюжный дышал, как собака на солнцепеке. – Понимаете… Я звонил в дверь. Мне никто не открывал. Тогда я достал ключи и отпер дверь. И увидел… – Он судорожно сглотнул.

– Что ты увидел, Андрей? Что? Борис Петрович умер? – Леночка уже почти кричала.

– Нет, он не умер. – Вся фигура Калюжного выражала такой ужас, что Дорошину внезапно стало его жалко. Ему действительно было плохо и страшно, сыграть такую гамму чувств, что отражалась сейчас у него на лице, было бы не под силу даже самому лучшему актеру.

– Да черт тебя подери, что тогда? – сердито спросила Склонская.

– Бориса Петровича убили.

Полковник Дорошин сидел в своем рабочем кабинете и задумчиво грыз ручку. Убийство Бориса Грамазина делало его внутреннее, практически «семейное» расследование пропажи картины Куинджи невозможным. То, что смерть искусствоведа связана с пропажей картины, было совершенно ясно. Оставалось только выявить эту связь.

Итак, почему Бориса Петровича убили именно сейчас? Картину в последний раз видели полтора года назад. Скорее всего, именно тогда, после визита неизвестного пока Дорошину фотографа из Москвы, она и пропала. Грамазин знал об ее исчезновении? Почему не поднял шумиху? Или виной всему, включая убийство несчастного искусствоведа, стал как раз визит в галерею Дорошина?

Преступник, укравший картину, понял, что поднимается шумиха, и предпочел избавиться от унылого Бориса Петровича, подозревая, что тот вольно или невольно выдаст его тайну. Получается, что все-таки Грамазин что-то знал, проливающее свет на историю с исчезновением Куинджи. Знал и молчал?

Круг замкнулся, рассуждения засбоили, и Дорошин недовольно засопел, рассерженный, что не может поймать разбегающиеся в сторону мысли. Так, надо начать все сначала. В галерее он видел или слышал что-то такое, что заставило преступника заволноваться. И это что-то было связано с Грамазиным, с которым Дорошин при этом даже не встретился.

Про начальника отдела хранения произведений искусства и его реакцию на ее сообщение, что Куинджи пропал, ему рассказывала Склонская. В свой первый визит в галерею он вообще не разговаривал ни с кем, кроме Марии Викентьевны, противного чучела Леночки и Ксюши. Получается, что Грамазина убил кто-то из них? Чушь какая-то. Полный бред.

Если бы картину украла сама Склонская, то она ни за что не стала бы просить Дорошина провести расследование. Этюда бы еще сто лет не хватились, это абсолютно ясно. Ксюша? Дивная орхидея, непонятно как сохранившаяся в этом пропахшем пылью депозитариуме? Виктор даже засмеялся, насколько дико выглядело подобное предположение. Леночка? Дама она, конечно, неприятная, но чтобы убить?

Впрочем, она вполне могла подслушивать под дверью, когда Мария Викентьевна попросила ее выйти и оставить их с Дорошиным наедине. Да, похоже на то, что эта невзрачная серая моль действительно могла что-то услышать и сделать выводы. Но вот что? Что такого сообщила Склонская, чего не знал похитивший картину человек? Она сказала, что Грамазин к известию о пропаже отнесся иронически и был уверен, что этюд просто куда-то завалился и обязательно найдется.

Так, уже горячее. Человек, укравший картину, был уверен, что Борису Петровичу что-то известно, и если он все-таки поверит в то, что она пропала, то обязательно вспомнит что-то невыгодное преступнику. Именно поэтому его и убили до того, как он смог что-то вспомнить. Но что именно?

На памяти Дорошина в их области ни одна кража предметов старины или искусства никогда не сопровождалась убийством. Церкви и дома взламывали, это да. Сторожей опаивали водкой со снотворным. Тоже было. Отключали сигнализацию, переворачивались на машинах, которыми пытались вывезти награбленное… Но не убивали, нет…

Не может украденный этюд стоить столько, чтобы ради него убить. Как сказал Эдик? Два-три миллиона… Рублей, заметим, не долларов. Конечно, в девяностые и за сто рублей, бывало, убивали. Но не так, как убили Грамазина. Не так. Что-то здесь не сходится…

Виктор тяжело вздохнул, поднялся со стула, заходил по кабинету, меряя его широкими шагами. Что ж, теперь об утрате картины стало известно официально. Директор галереи Морозова написала заявление, делу дан ход, и полковник Дорошин Виктор Сергеевич занимается им теперь в рамках своих должностных обязанностей.

Смежники, возбудившие уголовное дело по факту убийства Бориса Грамазина, обещали делиться информацией, впрочем, как и он с ними. Глядишь, и рассеется накопившийся туман, которого всегда так много бывает в начале расследования.

В кармане зазвонил телефон, точнее, программа «Скайп» подала сигнал, что с Виктором хотят связаться. Он вытащил телефон и взглянул на экран. Так и есть – Эдик Киреев.