Вот корову уже привязали к телеге, Вишь, и ты виновата, бурёнка, как я. И куда же нас? Будто к Макарихе едем, Значит, к Котласу нынче дорога моя…  Вот сбежались соседки и плачут, знать, жалко Им меня и детей неразумных моих. – Помолитесь вы, бабоньки, нас ведь на свалку, Вишь, везут, как бродяжек бездомных каких. А ведь дом-пятистенок мы строили сами, Надрывались в лесу, И с рассветом всегда на ногах. Чудесами Не обласканы Богом… Посевами ржи И овса, да и жита натружены спины, Разве б что уродилось без мук и забот? А теперь наказала нас злая судьбина За старанье на пожне, за муки и пот. – Ты прости меня, Ирушка, младшая, бедная, Сердце кровью сейчас обольётся моё! Я тебя покидаю, ведь сгинешь, болезная, Если будешь со мною делить бытиё. Катерина, святая, троих приласкала, Бог не дал ей детишек — родить не пришлось. А теперь вот мои — Ира, Маша, Тамара… Как от них отрывалась, так сердце зашлось… Капитон-то, четырнадцать только, — подросток, Вишь, примолк, приуныл, но слезы не видать, Знать, мужик весь в отца, хоть и малого росту, Следом едет в края, куда выслана мать… А печальный обоз с болью, горечью слёзною Между тем растянулся. Коровы бредут, Плачут дети, что с матерью едут, болезные, У кого нет родных, чтоб оставить их тут.  – Вот и речка-кормилица, рыбу ловили тут, Помню, раз Афанасий стерлядку поймал: Вот ушица-то знатная, кости как вынуты, Точно, слаще еды никогда не едал! Вот и Котлас. Невесело в городе, пасмурно, Под ногами у лошади сырость и грязь, А Макариха – кладбище, так уж назначено, Шалаши из жердей — век бы не было вас. Ну, давай, Капитон, проходи, вот и нары. Не смотри, не смотри, что тут два этажа, Будем вместе внизу — потеплее на пару, Ведь не в жаркую пору нас здесь сторожат. Жерди хоть бы стесали, смотри – осторожней, Не поранить бы руки — проколешь насквозь… Да, тут будет нежарко, прогреть невозможно: На барак две печурки, подбрось – не подбрось. Да и пол-то из снега, под снегом – болото, Мы ведь нынче не люди, жильё – как скоту… А бурёнку увёл за верёвочку кто-то, Помолись за неё — за её доброту. И лошадку забрали, а взял жеребёнком, Малышом Афанасий, ходил, как хмельной, И возился без сроку, как с малым ребёнком, И мечтал с ним работать на пашне весной…  Серафима нелёгкие думы сплетала, Неотвязно девчонки стояли в глазах, А сама одеялом постель застилала, Что с собой удосужилась взять впопыхах. А барак наполнялся: тут бабы с мужьями… И малые дети — как много детей!.. А старух-то зачем пригонять с батожьями? [4]Уж какой вред, спроси, от соседки моей?.. Стонет, крутится, кости болят, знать, к погоде, Всё никак не уляжется — тут ведь не печь… И ребёнок всё плачет, как Ирушка вроде… Как хотелось мне девкам Со сметанкой, с картошкой — уж то объеденье: Сверху корочка, с маслом — язык б проглотил!.. Да с зимы привязалося к нам невезенье, Афанасий-то, бедный, вот муки хватил, Как коров отбирали и гнали овечек, Как описывать к нам приходили тряпьё… Всё, трудом нажитое, продали с крылечек, Мы остались в чём были, — осталось старьё… Нет от думы спасенья, и сон убегает, Ночь уже на исходе, а баба не спит, То молитву Спасителю молча читает, То о горестях с мужем в слезах говорит… А назавтра наряд — на лесные делянки, Повезли под конвоем всех баб и детей Лес валить для бараков, таскать на полянку — Много нужно стране нынче трудлагерей! Нужно строить посёлки Так кулацкие корни рубили сплеча, Кулаки в отдалённых местах, как туземцы, Жизнь с азов начинали, кляня палача… А пока пересылка людей уносила: Умирали детишки от всяких мытарств, Умирали и взрослые, многих скосила Смерть. Привольно ей было косить без лекарств. Хоронили умерших в большущих могилах, Плотно клали, чтоб места поменьше занять, Без одежды, ведь тело навеки остыло, А живым пригодится — тут дрожь не унять. – Хоть зима на исходе, но часты морозы, И куда-то бы нас поскорей увезли, Чтоб от холода здешнего стылой угрозы В тёплый дом поселиться с промёрзшей земли… – Мама! Мама! — кричит Капитон. — Был отец тут, Из тюрьмы его «тройкой» судить привезли, Он сказал, что теперь будем жить по соседству, И его в тот барак от меня увели. Ноги сильно натёр — дал ему я портянки, Да и валенки чёрные тоже отдал, Он сказал, что закончится суд спозаранку И что он нас найдёт очень скоро, сказал. Серафимины ноги её не держали, Уж сидела на нарах, а слёзы лились, Счастье с горем в предчувствии встречи смешались, И в молитву с надеждой слова облеклись. – Вот уж стало темнеть — не идёт отчего-то? Капитон, ты сходи-ка и всё разузнай, Может, их увезли прямиком на работу? Ведь у них нет стыда, да и жалости, знай. Капитон подбирался к суду осторожно, Чрез пути прошмыгнул, подошёл стороной И спросил у охранника с сердцем тревожным, Где отец может быть этой поздней порой. – Опоздал! – тот, зевнув, отвернулся от парня. — Всех уже расстреляли, в могиле отец. – Да и ты покрутись тут, — вмешался напарник, — Так тебе тоже быстро наступит конец… «Боже мой! Как он матери скажет такое?! Ведь не выдержит: сердце ослабло совсем…» Нет! Не знать уж тебе, Серафима, покоя: В этой жизни случилось пожертвовать всем! Потеряла и дом, и детей, и кормильца, Всё как есть потеряла. Поругана честь… Афанасий, чего же ты в жизни добился, Хоть трудов твоих праведных было не счесть? Ты молчишь. И никто никогда не узнает, Как до самой последней минуты своей Всё не верил, что яму себе он копает И уже никогда не увидит детей. Что он сделал? Кого обокрал иль обидел?.. Так за что? – вот извечный и страшный вопрос. И не мог он в далёком тридцатом увидеть, Сколько будет проклятий в бессилии слёз… Наступила весна — потекли нечистоты, Вонь вокруг шалашей, грязь, и сырость, и смрад. Люди падали в обморок, мучились рвотой — Пересылка весной превратилась вдруг в ад… Наконец тот приказ: с пересылки – в Печору, И посёлок Усть-Воя — конечный маршрут; И на баржах людей, как в какую-то прорву, В ненасытное брюхо, как стадо, везут… – Капитон, как же ты без копейки и хлеба? Горемычный, один, разлучённый со мной? Отпустили в деревню, а тут перемены, И с тобой разминулась я горькой судьбой… И не знала она, что придётся скитаться И людей избегать её сыну в лесах, Что опять Катерина (с ней век не сквитаться!) Помогла ему выжить в родимых местах. Что отныне в далёком краю год за годом Жизнь придётся ей строить вдали от детей, Только в тридцать седьмом на речном пароходе Привезёт Капитон к ней её дочерей. вернутьсяКряж – толстый короткий обрубок бревна из близкой к корню части дерева. вернутьсяНаливка – ватрушка, политая сметаной. вернутьсяСпецпоселе́нец – лицо, выселенное из места проживания. |
