На важнейшие роли в партийном или государственном аппарате могут быть выдвинуты давние консультанты Андропова, профессора-интеллектуалы А. Бовин, Г. Арбатов, Ф. Бурлацкий, хотя выдвижение еврея Арбатова и цыгана Бурлацкого может вызвать определенные процедурные сложности.

В целом, кадровая политика Андропова, как уже можно видеть, исходит из четырех критериев: личная преданность; относительная молодость; отсутствие прочных связей в партийном аппарате; профессионализм и компетентность. Первые два всегда были определяющими для коммунистических правителей; два последних введены лично Андроповым.

Вряд ли у Андропова хватит времени, чтобы произвести основательную перетряску всей партии — видимо, при нем она так и останется, в основном, хрущевско-брежневской. Похоже, однако, что он пытается придать ей черты сталинской эпохи. В результате режим приобретает своеобразный облик «сталинизма с андроповским лицом». Ресталинизация не только вносит дополнительные (популярные среди многих) черты в образ нового Генсека, который предстает поборником «сильной власти», но и служит его практическим целям — постепенной и ненавязчивой отмене решений брежневских съездов и обоснованию нового курса внутренней политики.

Первые признаки ресталинизации можно было усмотреть уже в начале 1983 года, когда в вышедшем вторым изданием однотомном энциклопедическом словаре были изъяты все упоминания о сталинских преступлениях (в первом издании 1979 года им было посвящено 54 строки со ссылками на XX съезд). Затем в Москве стали циркулировать слухи о готовящемся переименовании Волгограда в Сталинград. Но главное в этом направлении состоит в том, что печать и дух сталинизма становятся постепенно ощутимыми во всем стиле социального (индивидуального и массового) поведения, который Андропов пытается сделать нормативным в советском обществе. Хоть и говорит он вроде о необходимости создать в обществе «здоровую обстановку» /93/, в действительности в атмосфере носится иное. Разработаны (а в Москве уже введены в действие) «Кодексы жителей коммунистических городов», которые требуют «покончить» со стяжателями и тунеядцами. Любопытно, что Брежнев призывал положить конец явлениям стяжательства и тунеядства, тогда как Андропов предлагает уничтожить носителей указанных «пороков». По всей стране (разумеется, по подсказке властей) развернулась борьба с нарушителями трудовой дисциплины. «Трудящиеся» в порыве благородного негодования предлагают посылать прогульщиков на принудительные работы, а власть поспешно опубликовала указ, согласно которому «антисоциальные элементы» будут отправляться на пере- и довоспитание в «специальные производственные коллективы» (видимо, стало опять не хватать зэков для «великих» и «ударных» строек коммунизма!). Те же «трудящиеся» стали вносить предложения «устанавливать продолжительность отпуска в зависимости от стажа непрерывной работы, а у лодырей — вычитать из отпуска дни» /94/. За опоздание, неявку или самовольный уход с работы лишают премий, тринадцатой зарплаты, летнего отпуска, очереди на жилье, а при повторном нарушении — увольняют. Жизнь стала невыносимой — ведь надо же как-то отстоять очередь за продуктами?! Но в городах устраивают облавы на детей и взрослых в учебное и рабочее время, ловят их в магазинах, парикмахерских, банях и пойманным предъявляют постановление «Об учете потерь рабочего времени». В пригородных поездах лютуют «комсомольские патрули», которые снимают на полустанках «мешочников» — колхозников, домохозяек, пенсионеров, направляющихся в большие города за покупками. Специальные бригады ревизоров и контролеров, направленные на предприятия, в учреждения и колхозы, доносят, что за 30 минут до конца рабочего дня на заводах Москвы остается «всего 10 % трудящихся», что в конторах работа начинается чуть не через час после звонка, что на селе свадьбы и похороны выливаются в многодневные попойки и массовые прогулы, что в дни получек на заводах «треть работающих» опохмеляется прямо на работе.

Пресса неустанно призывает граждан к «бдительности», к обнаружению и изобличению виновных в лености и халатности. Комсомольская газета Украины призывает комсомольцев принять участие в операции «Найденные минуты» — сообщать в редакцию «полный адрес предприятия или учреждения, на котором допускается нарушение трудовой и производственной дисциплины», указывая имена конкретных виновников. Донос должен быть сработан в известных советских традициях анонимно: «Просим указать ваше место работы, — пишет газета, — и фамилию по желанию» /95/. Появилась особая профессия — «слухачи Андропова», люди, которые ходят с магнитофонами по очередям, автобусам, музеям, выставкам, всюду, где скапливается народ, и записывают, чем недовольны, чего ожидают, на кого жалуются. Так используется долголетний опыт работы Андропова в КГБ.

Стремясь задушить крамольные вопросы «снизу» о причинах бесхозяйственности и нерентабельности производства, Андропов пытается переложить вину с системы на самих советских граждан, обвиняя их в лени, расхлябанности, неспособности к эффективному труду. Бичуя эти второстепенные изъяны (и скрывая принципиальные недостатки режима), он одновременно зарабатывает репутацию непримиримого борца с «недостатками» и «смелого» глашатая социальных «реформ». И наконец, желая провести эту борьбу (в сущности, против народа) руками самого народа, Андропов облекает хрупкую систему общественного равновесия, сложившуюся в СССР на хитроумном балансе закона и беззакония, призрачным фасадом «народовластия» — по чертежам Алиева. По его указанию в стране создаются народные «комиссии по контролю за деятельностью администрации» /96/, в армии создаются «комитеты комсомольской чести» для наблюдения за нравственностью солдат и офицеров. А сам Андропов, поговаривают, вот-вот появится в магазинах и оптовых базах, чтобы «лично» проверить организацию снабжения граждан.

Но пока что в СССР недостает самых необходимых продуктов питания, и их распределение производится по талонам и карточкам. В Баку, Тбилиси, Ярославле, Красноярске и Петрозаводске нормы месячной выдачи на одного человека составляют 1 кг мяса, 400 г сливочного масла, 4 кг картофеля; в Казани — 700 г говядины, 700 г мясных изделий, 400 г масла; в Куйбышеве — 500 г масла, 500 г колбасы, 800 г мяса; в Гори (на родине Сталина) — 1 кг мяса, 300 г масла, 3 кг сахара. В Ленинграде у сотрудников маслозавода берут подписку о неразглашении технологии изготовления масла, а врачи советуют не давать его детям /97/.

Но даже эта страшная информация, просочившаяся на Запад, не дает полного представления о продовольственном обнищании в СССР. Вот что рассказывает поэт Юрий Кублановский на страницах выходящей в Париже газеты «Русская мысль»: «И ежедневные будни изматывают все больше. Еще пару лет назад: ну, исчезли сосиски — перехватим колбасы, нет колбасы — сырку. А теперь заходишь в магазин, и нет ровным счетом ничего — ни масла, ни молока, а если и есть что-то, то очередь не на двенадцать минут, как прежде, а на час — и стоишь час, а что делать? На себя бы плюнул, да дома дети. Еще два-три года назад консервы „Завтрак туриста“, например, стояли штабелями свободно, а теперь где-нибудь в Куйбышеве очередь за ними… Вот уже полгода ни в одном обувном магазине Москвы нет коричневого гуталина, в электротоварах не найти обычной настольной рабочей лампы… Одним словом, чуть не ежедневно безвозвратно что-нибудь исчезает. Многие, наверное, помнят наши железнодорожные вокзалы летом: духота, грязь, запах пота и сидящие сутками на скамьях и прямо на полу пассажиры. Теперь то же самое и зимой. Обычный билет в будний день в любом направлении — в Ленинград, Ярославль, Новгород — проблема: в кассе очередь на два-три часа. И люди становятся все грубее, все раздражительнее… Скотство, как в гражданскую войну, — зайти в общественный туалет нет возможности… Где-нибудь на Беломорье катастрофически деградируют целые деревни: у мужиков от недоброкачественного спиртного отнимается речь, бабы к тридцати от тяжелой работы и нездоровой пищи уродливо расползаются, дети, зачатые по пьянке, рождаются с явными признаками дегенеративности» /98/. Если поначалу у кого-то и была надежда, что Андропов попытается вытащить советскую экономику из развала с помощью экономических реформ, то теперь эта надежда исчезла. Политбюро не разрешило ему предоставить хотя бы частичную свободу действий предприятиям и колхозам (чтобы увеличить материальную заинтересованность трудящихся), и он, отложив реформы до «лучших времен», обратился к обычному советскому методу «кнута без пряника». На производство и в торговлю были брошены новые армии контролеров и инспекторов, в Москве сместили нескольких заместителей министров (рыбного хозяйства, энергетического машиностроения, легкой и пищевой промышленности, воздушного транспорта /99/), расстреляли группу-другую спекулянтов и взяточников, посадили в тюрьму нескольких зарвавшихся сверх меры хозяйственников, вроде управляющего плодоовощной базой в Ленинграде, директоров ГУМа и Елисеевского магазина в Москве /100/, — но бесхозяйственность, спекуляция, хищения и коррупция остались, как были.