Это развитие может быть эволюционным, растянутым на десятилетия, а может, под давлением определенных социальных катаклизмов в СССР, произойти скачком, если заполнившие партократию чекистские кадры взорвут систему изнутри. При этом следует отметить: прогнозируемая деформация советского общества — не единственно возможная, но весьма вероятная, если андропологические тенденции в нем оформятся и сохранятся. А пока что, предполагая изменения режима в перспективе его развития, проектируемая нами модель социальных изменений советского общества сосуществует с реальной действительностью как цель, ждущая своего осуществления в будущем. И вот здесь — в вопросе о реализации советской системы из возможности в действительность — проявляется открытый Марксом закон (должен же хоть в чем-то научный коммунизм проявить себя!) о противоречии между «исторически необходимым требованием и практической невозможностью его осуществления».
В то время, как политическое реконструирование, намечаемое Андроповым, может привести к перерождению советской системы в соответствии с описанной выше схемой, инерция партийной автократии, влияющая на расстановку сил в Политбюро, будет, напротив, способствовать консервированию существующих в Советском Союзе порядков. Андропологизация системы, таким образом, хоть и заложенная в ней потенциально, может при известных условиях осуществиться, а может и не осуществиться, если превращение Андропова из «первого среди равных» в «первого среди неравных» в Политбюро окажется сомнительным или проблематичным.
Если все же есть надежда на существенные и глубокие социально-политические изменения советского общества, наиболее вероятным их катализатором может быть именно андропологизация системы. Классический переворот «сверху» в СССР исключен: государственно-партийный аппарат инфильтрован службой безопасности и находится под ее полным контролем. Военный путч — маловероятен: армия на всех уровнях скована партийно-политической паутиной осведомителей и надзирателей. Но при этом возможности самого КГБ ограничены — как контролируемой им партией, так и запуганной им армией. При попытке сил государственной безопасности высвободиться из партийных сетей, которая была предпринята в 1953 году Берией, на них обрушился сокрушительный удар армии, оставившей на организационной структуре раны, которые только-только зарубцевались стараниями Андропова. И попытка эта никогда не будет забыта ни той, ни другой стороной.
Сила и слабость партии, государственной безопасности и армии, их органическая взаимозависимость и взаимонеобходимость создали в СССР троевластие, на базе которого существует и утверждается тоталитарный режим /49/. Положение изменится при андропологизации системы: под партийной оболочкой окажется чекистская структура, которая сумеет, поначалу без особых усилий, ввиду общности взглядов и интересов, подчинить полицейскую машину, а затем — армию. Всесторонняя и всеобъемлющая кагебизация режима может завершиться ослаблением роли партийного аппарата.
История современного коммунизма была уже однажды вынуждена пойти на радикальный эксперимент — милитаристский переворот в Польше, который был однако, неполным и потому не стал успешным. Образовался социальный симбиоз: армия поднялась над партией, но не оторвалась от нее, оставив партократии возможность реставрации при поддержке Москвы. Сегодняшняя ситуация в СССР обещает другой, еще более рискованный эксперимент: тихую чекистскую революцию в Москве.
Андропов оказался у истоков этого процесса, не предвидя его результатов и не постигая его смысла. Используя КГБ, как рычаг, он, стремясь овладеть Политбюро, начал подрывать устои партократической системы. Его цель — власть. Чекистский потоп, если он и произойдет, будет «после него». Чтобы удержать и сохранить власть, Андропову необходимо заполнить Политбюро своими ставленниками, а затем построить прочный тыл в высших и средних кругах партии.
Со смертью Брежнева верхушка власти в СССР — Политбюро — выглядела как пепелище после жестокого пожара, в ее конструкции не хватало трех важнейших блоков: Секретаря ЦК по промышленности — в связи со смещением Кириленко, Секретаря ЦК по идеологии — после избрания Генсеком Андропова, — и первого заместителя Председателя Совета Министров — о котором не могли сговориться с брежневских времен. Вакантным оказалось и место советского Президента — Председателя Президиума Верховного Совета СССР. В прошлом задачи и функции Президента были декоративными: вручать ордена, принимать верительные грамоты, встречать послов, подписывать указы, приветствовать иностранные легации. В 1977 году, однако, в угоду Брежневу, занявшему этот пост, обязанности советского президента были существенно расширены — ему были переданы важнейшие полномочия и права Председателя Совета Министров. Брежневу это было удобно и выгодно: в качестве Генсека он определял советскую внешнюю политику, в роли Президента он ее реализовал. Это льстило его безмерному честолюбию: он подписывал указы о собственном награждении, сам утверждал их и сам же вручал себе разные правительственные награды, до которых был большой любитель.
И вот теперь, когда Брежнева не стало, Андропову предстояло подобрать на эту должность человека, во-первых. искушенного во внешней политике, во-вторых, опытного во внутренней, в-третьих, достойного занять высокое положение, а в-четвертых (но важнее всего остального), во всем преданного Андропову. Выбор был не велик: первый заместитель Председателя Президиума Верховного Совета Кузнецов, который в Президенты не годился, так как был бесцветный, безликий, а главное — из сторонников Брежнева; да Пельше, который был слишком стар, да к тому еще и нерусский (а в державе великой дружбы народов по неписанным предписаниям, которые регламентируют такие области жизни, куда законы дотянуться не могут, Президенту положено быть из великороссов).
Будь обстановка менее напряженной, Андропов вероятно пошел бы на компромисс: «продвинул» в Президенты Тихонова, а на образовавшуюся вакансию Председателя Совета Министров назначил бы своего подручного Гришина. Такая перегруппировка дала бы возможность вновь поднять политический авторитет Совета Министров — из подчиненной технической организации превратить его в уважаемый орган исполнительной власти, как было в добрежневские времена. Но в премьеры стремился Черненко. А два председателя: Председатель Верховного Совета и Председатель Совета Министров — в стане противников представлялись Андропову, и не без оснований, явным и опасным «перебором».
Оставались Громыко и Устинов. Оба — «свои люди», известные в стране. Первый — умудренный знаток внешней политики, второй — отличный инженер и опытный организатор. Андропову предстояло подыскать им надежную с точки зрения собственных интересов замену, что было относительно несложно, ибо в арсенале тайной полиции и в генштабе кандидатур было предостаточно, а главное, получить их согласие, что представляло значительно более трудную задачу. Ведь при всем блеске и почете Председатель Президиума Верховного Совета как бы устранен от центра власти (если он не является одновременно, как Брежнев, Генсеком и Председателем Совета Министров).
Действовать, однако, следовало незамедлительно: ноябрьский Пленум ЦК партии должен был рекомендовать, а сессия Верховного Совета — тоже ноябрьская — утвердить нового Президента.
Андропов, вопреки широко распространенному на Западе мнению, видимо, поначалу не планировал (в отличие от Брежнева) избрания себя Президентом: необходимости, и что еще существеннее, возможности для этого у него не было. Система построения высших органов власти в СССР такова, что сосредотачивает в руках Генсека всеобъемлющее руководство страной, ее партийным и государственным аппаратом, ее внешней политикой и экономикой. В Президиуме Верховного Совета 39–40 членов. Одним из них по должности обязан быть Генеральный секретарь. И в этом качестве он правомочен представлять страну и подписывать от ее имени международные соглашения — так делали все советские Генсеки до Андропова: Сталин, Хрущев, Брежнев. Но все они стремились украсить мундир главы партии «нашивками» Председателя Совета Министров, как Сталин и Хрущев, или Председателя Президиума Верховного Совета, как Брежнев. Это символизировало апогей власти Генсека (он становился «первым среди неравных») и знаменовало уникальность его положения, незыблемость и священность его авторитета, отсюда начиналось его движение в «гении». К этому «барьеру» признания подходили не сразу: Сталин через семнадцать лет правления, в 1941 году, Хрущев — через пять, в 1958-м, Брежнев — через тринадцать, в 1977-м /50/.
