«Ну где же вы, в самом деле!» – возмущенно сказал я, обращаясь к родителям, которые не очень-то спешили прийти мне на помощь, будто не слышали или не чувствовали того, что со мной произошло.

Я бросил взгляд на межкомнатную дверь, что отгораживала меня от всего иного, и увидел, как она резко открылась, и на пороге комнаты появилась перепуганная мама да громко закричала. А я, облегченно вздохнув, двинулся по лестнице, которая стала делаться все круче и круче, и казавшийся оттуда снизу извилистый лабиринт стал теперь ничем иным как вертикально уходящими вверх ступенями, утопающими в неясной серости.

По мере моего подъема, а это всего лишь пара ступеней, очертания моей комнаты исчезли, и, глянув назад, я уже видел шиферную крышу трехэтажного дома, в котором находилась наша квартира, видел двор и бело-красную машину скорой помощи, что заезжала с проезжей части.

Теперь я успокоено улыбнулся, понимая, что приехавшие врачи помогут мне, а потому время моего пребывания на этой необыкновенной лестнице ограничено, и если я хочу посмотреть, куда она ведет, мне надо поторопиться.

Я сделал торопливый шаг вперед, тело мое покачнулось, а нога чуть не съехала вниз по гладкой поверхности стеклянной ступеньки, словно намереваясь повалить меня, и чтобы не упасть, я поспешно схватился рукой за резные перила с широкими поручнями и вертикальными спирально-закрученными балясинами. И удержавшись, оперся о ступеньку двумя ногами да выпрямился, испуганно переводя дух… а потом обратил внимание на гладь стеклянных поручней, украшенных огромными, почти в половину ладони, желтыми камнями, напоминающими пауков с растопыренными в разные стороны ножками, маленькими черными глазками-крупинками (два из которых были очень хорошо видны и ярко переливались) да чудными коричневыми полосками на брюшке. Протянув палец правой руки, я провел по брюшку паучка, а тот внезапно ожил, зашевелил своими длинными ножками и выстрелил из конца своего брюшка прямо в меня тончайшей кремовой липкой паутинкой. И хотя я поспешно убрал от него руку, а он сейчас же замер, вроде как умер, но паутинка, выпущенная им, все же достигла моего указательного пальца и, упав на него сверху, мгновенно опутала его, оплела. Да, прямо на глазах мой палец как-то неестественно похудел и удлинился, а после и совсем сменил цвет, превратившись в нежно-кремовый.

Глядя на такое превращение, я онемел и испугался, еще бы, ведь теперь мой палец был почти на треть длиннее, чем мой средний, и был он какой-то странной формы, будто заостренный на конце.

«Надо же», – задумчиво выдохнул я и покачал головой, потому что меня такой палец совсем не устраивал.

И благоразумно убрав свою руку с длиннющим пальцем в сторону, да стараясь больше не оступаться и не касаться этих поглядывающих на меня пауков, двинулся дальше вверх по лестнице.

Позади меня, впереди и с боков парила какая-то серость, она, словно широченные лучи солнца, выбивалась из какого-то далекого источника и, долетая до меня, укрывала и лестницу, и ступени, и меня своей серостью. И если позади меня лучи падали кусками или бликами, то передо мной они ложились размашистыми полосами. Да и сами эти лучи, низвергающиеся из вышины, хотя и были бледно-серыми, но окаймлялись по краям тонкой линией иного цвета. И те цвета поражали мой взгляд своей насыщенностью и какой-то другой, не схожей с нашим миром, цветовой гаммой, хотя отдаленно они напоминали фиолетовые, голубые, зеленые и синие цвета. Окантовка луча сияла лишь одним цветом с определенным оттенком, не схожим с цветами других окантовок.

Ступени, по которым я поднимался были очень крутыми и широкими, а их края, точно лезвие ножа, зрились необычайно острыми. И подымаясь наверх, я все время опасался поранить стопу, наступив на край ступени… хотя, наверно, я зря тревожился. Разве может прозрачная сущность пораниться? Однако после того, что случилось с пальцем, я стал осторожней.

В воздухе, который я не мог вдыхать, но который присутствовал в этих серых лучах потому, как переносил запахи, стоял очень нежный цветочный аромат, так пахнет в мае цветущая сирень.

А из звуков я улавливал лишь негромкое биение сердца… моего сердца. Я услышал его, как только пропали позади меня крыши домов, и исчез, погаснув в серости, мой город, мой мир. Поначалу я не мог понять, что это за звук… но потом догадался, что это биение сердца. Тихое такое, с огромными пропусками, со сбивчивым ритмом… но я был очень рад и этому прерывистому стуку и ни секунды не сомневался, что это мое сердце, и почему-то казалось мне оно звало меня или говорило мне, чтобы я не задерживался и возвращался скорей…

Вскоре я приблизился к источнику, которое выплескивало те самые серые с необычной окантовкой лучи. Когда я подошел ближе, серость и лучи поблекли, яркие края окантовки исчезли… а когда я шагнул на очередную ступеньку, оказавшуюся последней на лестнице, то увидел, что на ней стоит небольшой фонарь. Такой, каким раньше освещали улицы городов, и чьи рисунки я видел в иллюстрациях книг. Фонарь был большой, со стеклянными окошками, вставленными в черный железный корпус, похожий по форме на цилиндр с укрепленным на нем, словно крыша, остроконечным кубом. Там вместо огарка, питаемого маслом, находилась цилиндрическая стеклянная лампочка, внутри коей сидел желтый паук. Он был похож на тех пауков, что находились в поручнях перил, да только брюшко его было не в коричневую, а в серую полоску. Паук был тоже крупный, а лампочка, в каковой он сидел, огромная. Паучок крепко цеплялся кончиками лапок за тонкое стекло лампочки и переставлял их, переползая то вверх, то вниз, а потом мгновенно поджимал ножки и падал в основание лампочки. Наверно от этих его движений да падений и менялся свет окантовки лучей.

Однако стоило мне остановиться возле фонаря и присесть на корточки, да начать рассматривать его, как паук тотчас прекратил всякие движения и уставился на меня своими глазами, которых у него было очень много. И мне вдруг, показалось, что в его глазках, маленьких черненьких кругленьких, похожих на крупинки проса, промелькнул страх и ужас.

Но то было лишь мое ощущение… то может мне лишь показалось!

Еще миг я разглядывал этот чудной фонарь, который хоть и озарял пространство кругом, но уже не разбрасывал серые лучи… вроде как достигнув поставленной цели.

Еще миг я вглядывался в паука и его необыкновенные глазки, а после, поднявшись, переступив через фонарь, оперся ногами о что-то совсем иное, ничего не имеющее общего со стеклом.

Я опустил голову и глянул на то, что теперь находилось под моими ногами… оказывается, там была узенькая дорожка, посыпанная мелкими камушками, похожими на гальку или битый ракушечник.

Удивленно осмотрев дорожку, я неспешно тронулся по ней.

Теперь перед моим взором стелилась какая-то голубоватая полоса, будто там, на большом от меня удалении, край голубого неба сходился с краем земли, поросшей зелеными травами, и образовывал эту парящую прикрытую дымкой даль, и чудилось, что до нее мне не скоро добраться. Но стоило сделать по дорожке лишь несколько шагов, как заоблачная голубо-зеленая даль мгновенно приблизилась и заполнила своей бледной голубизной небо и такой же невзрачной зеленью землю.

Еще шаг и я оказался в лесу…

В том лесу росли не просто высокие, а прямо-таки высоченные деревья… деревья-гиганты с громадными стволами, которые не то, чтобы обхватить, а не скоро-то и обойдёшь. Кроны этих великанов были так густы, что укрыли массой своих веток и листвы небо, а потому внизу, там, где я шел, было мрачно и тускло.

Какая-то серость обитала в этом лесу… точно он умер этот лес… или умирал…. Рассматривая его, я не видел в нем ни одной какой-либо яркой краски, в которую был бы раскрашен цветок, листик, ствол… если тут и были цвета, то все бледные, выцветшие, линялые.

Зато поражала мой взор мощь этого леса, его гигантских корней, похожих на угловатые, сплющенные спины хамелеонов, с острыми рядами наростов, ползущих по земле и поддерживающих гладкие с зеленоватой корой стволы деревьев. Сами стволы были покрыты длинными и тонкими колючками, огромными серыми цветами, редкостной формы фруктами, опутаны лианами, папоротниками и лишайниками, стебли коих образовывали переплетенную массу со здоровущими узлами, петлями. Их длинные воздушные корни достигали почвы, какого-то почти черного цвета, и крепко впивались в нее. И земля та была покрыта не только хамелеонскими корнями деревьев, но и полями высоких мхов, поломанными ветками, опавшей листвой и поваленными стволами деревьев.