A. F. Brady

The Blind

Copyright © 2017 by A. F. Brady

© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2018

Я стою на коленях на полу в своем кабинете, выпускаю лишний воздух из мешка с мусором и завязываю его. Ребята из отдела обслуживания всегда оставляют мне пустые мешки под корзиной для бумаг, чтобы я могла сменить полный на чистый и бросить использованный в мусорный бак. Я думаю, так легче всего скрыть запах алкоголя, когда меня рвет прямо в корзину. Мне хочется верить, что я хорошо переношу алкоголь и что меня никогда не тошнит, но, по правде говоря, все чаще и чаще «утром после» я осознаю, что снова стою на коленях в кабинете, согнувшись над корзиной, и меня опять выворачивает наизнанку.

Меня зовут Сэм. Я психолог, работаю в психиатрической больнице. Она совсем не похожа на те заведения, что вы, должно быть, видели в «Человеке дождя» или «Прерванной жизни». Расположена больница на Манхэттене, и здесь нет просторных лужаек и аккуратно подстриженных зеленых изгородей. Равно как и широких коридоров и дверей высотой одиннадцать футов, как в фильме «Пролетая над гнездом кукушки». Пахнет тут смесью антисептика и жевательной резинки – потому что антисептик сдабривают ароматом жевательной резинки. Освещают помещение люминесцентные лампы, а туалеты вечно не работают. Лифт размером с ангар для самолетов, и он всегда переполнен. Я работаю здесь шесть лет, и ни разу мне не довелось оказаться в лифте одной. Кто-то каждый день нажимает на кнопку экстренного вызова.

Панели на потолке в отделении украшают пятна и разводы от протечек в углах. Все двери выкрашены в серый цвет, и в них овальные стеклянные окошки, забранные металлической сеткой. Все, кроме дверей кабинетов, – они бледно-желтые, и никаких окон в них нет. Зато есть таблички с надписями типа «Ланч», «Идет сеанс» или «Не беспокоить». Таблички приходится часто менять, потому что пациенты пишут на них всякие гадости.

Как только входишь сюда, возникает ощущение, что мир вдруг как-то уменьшился. Звуки с улицы за эти стены не проникают, и, хотя я знаю, что нахожусь в самом шумном городе на земле, здесь этого совсем не слышно. На солнечную сторону выходят окна только одной общей комнаты, и там же стоят все растения, но они всегда покрыты слоем пыли, и никто не любит туда заходить.

У нас множество самых разных пациентов – всего сто шесть. Самому младшему из них шестнадцать, а самому старшему – девяносто три. Самому-самому старому было девяносто пять, но он умер несколько месяцев назад. В одном крыле живут мужчины, в другом – женщины, и почти у каждого есть сосед. Если пациент склонен к буйству или что-то в этом роде, его помещают в одиночную палату. И как только они это понимают, становятся по-настоящему буйными. Для них почему-то не доходит, что одиночная палата – это на самом деле обычная двухместная, но разделенная пополам перегородкой. При этом один из обитателей палаты теряет окно. Наше заведение называется психиатрический центр «Туфлос»[1], и я никогда не спрашивала почему.

Все это звучит как-то жульнически, глупо, а иногда даже и комично, но я чувствую, что и я, и все они не отличаемся друг от друга. Предполагается, что врачи должны вселять в больных надежду. Что мы обязаны применять все наши способности, и терпение, и с таким трудом заработанные знания и научные степени, чтобы улучшить их состояние. Мы гордимся своим незамутненным рассудком и не тронутой болезнью душой. Мы воображаем себя пастухами, призванными заботиться о стаде. Нам говорят, что это почетная и достойная высочайшего уважения работа и что мы приносим неоценимое благо обществу. Но все это просто куча дерьма. Между нами и ими нет разницы. Нет линии на песке, где мы по одну сторону, а они по другую. Нет каньонов, разделяющих нас. Разве что крохотная трещинка. У меня есть кабинет и ключ от него, а у них нет. Я пришла сюда, чтобы спасти их; они не могут спасти меня. Но иногда границы размываются. Говорят, «если не можешь делать сам, учи других». Что ж, если ты не можешь спасти себя, спаси кого-то еще.

С этой недели у нас появится новый пациент. Никто не хочет с ним работать. Его история болезни практически пуста, но сплетни, расползающиеся среди персонала, прекрасно заполняют все пробелы ужасающими байками и несусветными глупостями. (Он убил своего последнего психолога; он отказывается заполнять анкеты и сотрудничать, он не пациент, а кошмар.) Даже мне не хочется с ним работать, а я, как правило, беру себе тех, от которых отказываются другие. Никто не знает, что он за человек на самом деле, что из всего этого правда, а что просто идиотские сплетни. В его деле действительно ничего не понятно. Вся информация, что там содержится, основывается на внешнем описании и материалах, поступивших извне. Он отсидел срок в тюрьме; эти сведения сомнению не подлежат. Целых двадцать с чем-то лет, хотя за что, в документах почему-то не написано. Затем, после тюрьмы, он побывал в нескольких реабилитационных центрах. А теперь ему назначили лечение здесь, в качестве одного из требований условно-досрочного освобождения.

Мы считаем свою власть над пациентами чем-то само собой разумеющимся, хотя зиждется она, по сути, лишь на том, что они не осознают, что способны сопротивляться. И вот теперь явится этот парень и начнет мутить воду. Мне кажется, по-своему я его уважаю. Я прилегла вздремнуть в кабинете, надеясь, что что-нибудь изменится, и думается, он как раз сможет это сделать.

– О’кей, скажите мне, что означает «наследственный»?

У меня сеанс групповой терапии. Это психопедагогическая группа, и предполагается, что я должна помочь пациентам понять свои диагнозы. Психиатры так часто говорят человеку, что он страдает тем-то или тем-то, и никогда не объясняют обыкновенным человеческим языком, что это значит.

– Это означает, что такая болезнь есть в твоей семье, правильно? – Это Ташондра. У нее было одиннадцать детей. И каждого из них государство поместило под свою опеку. Она понятия не имеет, где ее дети, и двое из них вроде бы даже умерли, но она не уверена. Такова ее реальность.

– Именно так. Это означает, что в болезни виновата генетика. Так какие психические заболевания имеют генетическую основу? – Я пристраиваюсь на краю стола, где обычно сижу.

– Рак. У моей мамы был рак груди, и я тоже должна проверяться, потому что у нее он был, но у меня его нет. – Это Люси.

– Правильно. Рак во многом зависит от генов, так что действительно, если кто-то из вашей семьи был болен раком, вам также необходимо регулярно проходить осмотр у врача. Это очень важно. Но как насчет психических расстройств? Как насчет тех заболеваний, которые мы здесь лечим?

– Да все, так ведь? Я знаю, что если твои родители или брат – наркоманы, ты, возможно, тоже станешь наркоманом. А здесь людей лечат и от этого тоже. Вы лечите наркоманов. А еще иногда, если у кого-то в семье депрессия, у тебя тоже может быть депрессия. – Это Ташондра.

– Прямо в точку, – говорю я и поднимаю палец. – Депрессия может быть обусловлена генетически, так же как и шизофрения, маниакально-депрессивный психоз и многие другие расстройства, которые мы здесь лечим.