– И что? Как будет далее?

– Зажаримся, однако?

– В девяносто шестом, или девяносто восьмом, тоже тайга горела. Тогда вся верхняя улица пропала.

– Не вся. Только одна сторона. Домов десять, однако.

– Боле! Боле десяти. Но через улицу не перешёл.

– Как корова языком слизнула.

Старики умолкли. Пристально смотрели на уполномоченного, словно ждали, что вот сейчас он достанет из кармана волшебную палочку, махнёт ей над головами и все тревоги и печали развеются, а опасность отступит.

Старик, который был с посохом и всё держал полусогнутую ладонь возле правого уха, придвинулся ближе и громко прокричал:

– А лес-то, погорельцам-то, бесплатно давали, при царе-то! А теперя как будет?

А? Не дадут? Лес-то?

Григорий волшебную палочку не достал. Он как-то холодно окинул взглядом стариков и жёстко, выделяя каждое слово, сказал:

– Уже горели и снова там отстроились. Чем думали? Вплотную тайга стоит. Лесу им. Больно далеко загадываете, живыми бы остаться. Лесу бесплатно…

Старики молчали, топтались, переваливаясь с ноги на ногу. Кто-то вдруг заметил и, протягивая к небу руки, торопливо заговорил:

– Смотрите! Смотрите, чо это? Снег, чо ли? Снег?

Остальные тоже подняли глаза и протянули ладони навстречу лёгким, робким «звёздочкам», медленно спускающимся с неба.

– Какой тебе снег. Это же пепел.

– Пепел? Откудова это?

– Конечно. Во, смотри, густо пошёл.

– Правда, пепел. Не обманули солдатики, что сильно горит где-то.

Пепел. Он валил с неба всё плотнее, всё увереннее. Отдельных «снежинок» теперь уже не было, а валились крупные хлопья. Казалось, что они влажные и липкие. Падали эти хлопья довольно стремительно, создавая лёгкий шум, похожий на громкий шорох. На фоне глубоких сумерек падающий пепел вовсе затмил свет, превратив вечер в тёмную, непроглядную ночь.

Старики разошлись, озабоченно поглядывая на совершенно тёмное небо и стряхивая с плеч и головы приставучий, неприятный на ощупь пепел. Григорий ещё постоял, всматриваясь в ближние дома, замечая, как они покрываются неимоверным количеством пепла, становятся какими-то лохматыми, словно надевают на себя невиданную доселе шубу, мехом наружу. Звуки деревенские, особенно базлание полуголодной скотины по пригонам, поглотилось шорохом плотно падающего пепла и стало совсем не слышно. Только шорох, шорох.

Ночь тянулась необычно долго и была удивительно беспокойной. Сон то охватывал, заставляя проваливаться, словно падать в глубокую пропасть, то опять слетал, распахивая глаза селянам, учащая дыхание и сердечные ритмы. Удерживая это беспокойное дыхание, люди прислушивались к уличным шорохам, пытаясь определить, что же там, за стеной, происходит. Снова забывались тревожным сном, в надежде, что утром всё будет хорошо, отступят все тревоги и взойдёт радостное, родное и такое тёплое солнышко.

Утром жителям деревни предстала удивительная картина. Все огороды, дворы, улицы, все дома и сараи были покрыты толстым слоем золы, выпавшей за ночь. Небо очистилось и даже дыму, будто бы, стало меньше.

Но скотина продолжала вести себя непонятно. Коровы жались в дальние углы пригонов и напрочь отказывались выходить на пастбище. Хозяйки, вроде и пытались выгнать своих бурёнок, даже нахлёстывали их по спинам ладошкой, но голос не повышали. А убедившись, что те не хотят выходить, оставили их в покое, прикрыли калитки.

Григорий сходил к лошади, чтобы сводить её к водопою, но, к великому своему огорчению, не обнаружил её на месте. По оставленным следам он понял, как она билась и брыкалась здесь почти всю ночь. Наконец верёвка не выдержала, разорвалась надвое и кобылка убежала в сторону дороги.

– Вот дрянь! И на чём я теперь поеду домой?

Вернувшись в заежку с обрывком верёвки, он напился чаю, принесённого Терентием Владиславовичем, съел кусок капустного пирога и, извинившись за то, что не может дослушать словоохотливого коллегу, направился по домам.

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь лёгкую дымку, нелепо упирались в серый пепел, покрывающий всё вокруг. Ещё более нелепо выглядел Григорий, объясняющий улыбающимся хозяевам, что они должны иметь на случай пожара.

– Да где ты пожар-то видишь? Всё уже мимо пронесло. Даже дыму почти не осталось.

Дыму и, правда, было совсем мало и дышалось легко. Настроение у людей улучшилось, ребятишки хоть и не выходили из своих дворов, но уже смело висли на заплотах, катались на распахнутых воротинах. Старик какой-то, опираясь на лопату, как на костыль, надтреснутым голосом объяснял:

– Три дня уже, как росы нету. Это верный признак, что дождичек близко. Вот сегодня, однако, и сполоснёт. Во-он наша тучка-то, силу набирает.

Указывал при этом черенком лопаты куда-то в небо за деревенской пристанью. Григорий тоже посмотрел в ту сторону и заметил, что над горизонтом действительно поднимается, выползает, как зверь из логова, чёрная туча. Вид у тучи был какой-то зловещий, уж больно она была черна. Но подумалось, что коль туча чёрная, значит, будет больше воды, хороший дождь не помешает.

Следующим был дряхлый домишка. Вид такой у него был и от старости и от неприбранности. Чувствовалась нехватка мужской руки. Из покосившихся сеней, низко пригнувшись, выпорхнула молодая, налитая до самых краёв сладким соком женщина. Широко улыбаясь, она быстро приблизилась и протянула красивую, но крепкую руку:

– Здравствуйте, здравствуйте! Я вас ещё с вечера ждала, всё выглядывала. – Говорила она как-то с придыханием, словно приостанавливая каждое слово в своих красивых, чуть подведённых, губах. – Надеялась, что зайдёте на мой огонёк, чайник грела.

Она как-то плавилась, переливалась, словно сгусток ртути, а глаза были так глубоки.… Не выпускала руку и не давала возможности вставить хоть словечко.… Уже притянула Григория совсем близко, затащив его на ограду. Пыталась захлопнуть калитку, но та, перекосившись на одной петле, закрываться не хотела. Да и Григорий, как-то упёрся и дальше не шёл.

Молодайка обдавала его лицо свежим, утренним дыханием, что выказывало отменное здоровье и естественное желание. Что-то говорила, говорила, встряхивая при этом слегка вьющимися, рассыпанными по плечам волосами. Она постоянно одёргивала яркий, цветастый сарафан и только совсем слепой мог не заметить, что надела она его специально для встречи дорогого гостя.

– У меня и вино есть, сладенькое. Правда, правда. И чего покрепче найдётся. Да, найдётся. Зайдём? Зайдём на две минуточки?

А сама тянула, тянула за руку. Улыбалась загадочно и игриво. Клонила голову то на одно плечо, то на другое.

– Зайдём? Хоть на минуточку…

– Н-не могу я так… Мне надо дело… Работа у меня. Вот к вечеру…

– Ой! Ой, смотри! Я ждать буду.… Слышишь, ждать!

Она вдруг впилась своими горячими, налитыми губами в губы Григория и того словно прострелили насквозь из крупного калибра. Какая-то жаркая волна прокатилась по всему телу и заставила высвободить, наконец, руку, обхватить женщину за талию и крепко притиснуть к себе. От таких действий она застонала и чуть обмякла. Ещё одна волна окатила Григория, но он справился с собой, легонько отстранил незнакомку и хриплым, чужим голосом выдавил:

– Жди меня…. Обязательно жди…

– Ой, смотри! – повторила она и легко отпрянула, закружилась по ограде, раздувая колоколом яркий, цветастый сарафан. Особенно ярко мелькали цветы на фоне серого пепла.

Обойдя ещё несколько домов, Григорий не мог избавиться от видения крутящегося сарафана. А губы, словно ошпаренные кипятком, так и горели. Так и горели…

Откуда-то возник Терентий Владиславович и вернул Григория к действительности:

– Едва отыскал вас! – он задохнулся, видимо, от торопливости. Снова утирался мятым платком, а продышавшись, продолжил:

– Туча-то больно уж странная. И движется быстро. Очень быстро.

Он указал рукой в небо и Григорий, стряхнув с себя похотливые мысли, уставился на тучу. Она и, правда, была очень странной. Уже целиком вытянувшись, выбравшись над горизонтом, не поднималась по небосводу, а наоборот прижималась к земле. И сполохи. Сплошная пелена сполохов как бы озаряла нижнюю часть тучи, подсвечивала её.