Когда за Полиной закрылась дверь, а я вернулась на стул на кухне, то состояние некоторой зарождающейся надежды отправилось, наверное, туда же, куда и Саша. Я впала в горестное состояние молчаливого и мрачного уныния. Мы были женаты почти тринадцать лет. За эти тринадцать лет мы общими усилиями купили эту квартиру, сделали в ней вполне приличный ремонт, заполнили книгами книжный шкаф от пола до потолка, в котором я прочитала абсолютно всё. Вопрос о ребёнке у нас вообще никогда не поднимался. Наверное, сначала оба ждали, что купим квартиру, потом сделаем её пригодной для жизни, потом хотелось попутешествовать, защитить диссертацию, а Саша уже одной ягодичной мышцей занимал кресло заместителя генерального директора, старательно выжимая оттуда престарелого мужчину номенклатурного типа, которого держали на этой должности лишь из уважения, потому что толку от него уже лет пять как не было никакого. Все как-то вообще шло нормальным таким чередом. Да, мы оба не горели желанием стать родителями сразу же, потому что у меня были некоторые профессиональные амбиции, которые настойчиво требовали от меня их реализации как можно скорее. Саша тоже активно занимался работой, получил второе высшее. Не могу сказать, что я жалею, скорее наоборот. В данной ситуации я очень рада, что ребёнка у нас нет, и развод пройдёт быстро. Нас, конечно, заставят думать целый месяц, но раз уж мавр сделал своё дело, то мавр может уходить¹⁵. Никого возвращать я не собираюсь. Если там кому-то хочется чьи-то обноски, то, пожалуйста, пусть забирают. Отдам в добрые руки.

И как только эта мысль появилась у меня в голове, я с прозрением осознала, что уже давно не любила этого человека, что та страсть, которая нас свела в годы студенчества, уже давно прошла, что жили мы скорее по инерции, по привычке, и только я одна не подозревала, что систему можно сломать и начать жить нормально. И если ещё вчера провал на защите казался самой большой неудачей в жизни, то теперь, думаю, ушедший муж – куда хуже. И ведь он явно не ушёл в никуда, потому что мужчины обычно в никуда не уходят, они уходят к кому-то. А вот если бы он ушёл в никуда, просто так от меня, то это значило бы, что я настолько плоха, что от меня просто сбегают. Сам по себе факт остаться одной меня не пугал, даже несмотря на то, что я никогда в жизни не жила одна и о самостоятельной жизни без плеча имею лишь теоретическое представление.

Я подошла к зеркалу и посмотрела на своё не самое красивое отражение. Ну, ладно. Допустим, если исключить из внимания то, что я провела бессонную ночь с подругой и тремя бутылками вина, то… Как там?.. Сотри случайные черты…¹⁶ У меня был преподаватель, который очень любил цитировать эти строки, а мне всегда думалось, что такое жизнерадостное отношение и желание стирать случайные черты – это прерогатива клинических оптимистов, у которых всё всегда хорошо, даже когда всё так плохо, что хуже некуда. Я даже ему эту мысль озвучивала. Он не соглашался. Если я сотру все случайные черты из своей жизни, то в ней не останется ничего, кроме “родилась” и “умерла”. Пока что не умерла, то есть всё ещё хуже, чем могло бы быть. По крайней мере умереть – это уже хоть какой-то выход. В какой-то степени аутентичное решение экзистенциальной проблемы. Только дурак может быть оптимистом. Нужно быть либо полным идиотом, либо юродивым, чтобы закрывать глаза на всё вокруг или интерпретировать это как-то положительно.

Вся жизнь – один сплошной шум и случайные черты.

А не осталось ли у меня там часом ещё винишка?

Не осталось. Ну, ладно.

Я вернулась к зеркалу, сняла с себя всю одежду, расчесалась, пошла в ванную, ещё раз умылась, натянула тот же свитер, заварила два пакетика термоядерного чёрного чая, которые чуть позже водрузила на веки.

Это ощущение родом из детства. Когда я была маленькая, у меня часто что-то случалось с глазами, они то ли гноились, то ли что это было, я не помню, но на утро я не могла разлепить ресницы. Тогда мама протирала мне веки и ресницы пакетиками чёрного чая, который вкусно пах завтраком, ароматной горечью, а редкие капельки щекотно стекали к ушам. Когда мне было лет восемнадцать, мама посоветовала мне таким способом снимать отёки после прорёванной по несчастной любви ночи. Кстати, этот прагматичный акт, который символизировал собой преодоление тоски в пользу более приглядной внешности, наверное, и положил конец слезам по мальчикам. А то ходить ещё потом с опухшими глазами. Накрасишь ресницы, а тушь вся на веках остается, потому что будто осы покусали.

Я вытерла глаза бумажным полотенцем и вернулась в зеркалу. Как-то раньше мне этот способ казался более действенным… Хотя, если покрутить головой в разные стороны и смотреть на себя под другим углом, то стало лучше. А если смотреть со спины, так вообще красота. Сняв снова свитер, я стала разглядывать своё тело на предмет привлекательности, если таковая ещё осталась. К моему собственному удивлению я заметила, что моя тощая фигура все же имеет кое-какие формы, и выглядит она почти со всех углов неплохо. А если сравнить с бывшими одноклассницами, которые уже по три раза успели родить и развестись, так вообще красота. То есть в принципе, если поднакидать несколько “если”, то со мной ещё не всё так плохо.

Я никогда не отличалась особенным отношением к своему телу, потому что оно остановилась в развитии лет в шестнадцать и дальше отказывалось деформироваться под влиянием гормонов. Сначала меня это расстраивало, потому что на мне не сидели красивые платья для женщин с нормальной фигурой: если они были идеальными в талии, то были узкими в бёдрах и пузырились в груди. А потом я подумала, приняла это всё как данность и перестала переживать. Лет до тридцати точно мне стабильно давали не больше семнадцати-восемнадцати, время от времени студентики, которые не знали, что я преподаватель, даже пытались со мной флиртовать у автомата с кофе. На диетах я никогда не сидела, но и тортами не объедалась. Не из соображений здорового образа жизни, к нему я не имею никакого отношения, а просто потому что торты я не люблю, как и сладкое вообще. Я в целом к еде отношусь спокойно-прохладно. Есть, что съесть – слава богам, нет – что-нибудь найдём. Для себя я ненавижу готовить, а для других люблю. Я могу весь день питаться кофе с молоком и парой-тройкой бутербродов с сыром. Хотя какое это теперь имеет значение? Можно взять и лёгким движением руки выкинуть все мои приспособления для готовки. Мне и микроволновки с чайником хватит. Моя жизнь состояла из скудного, но обязательного, завтрака, если повезёт, то и обеда в рабочее время, а если не повезёт, то бутерброд с заправки вполне заменял обед, ужин ограничивался, если появлялся, каким-то кусочком чего-то съедобного из холодильника и парой бокальчиков вина.

К вечеру я нашла себя в очень жидком состоянии на диване перед телевизором, в котором кто-то усиленно ругался по поводу Украины, Америки, России, у всех было очень важное мнение и все почему-то считали, что нам, простым телезрителям, очень важно это мнение знать. А почему все орут-то? Неужели нельзя спокойно разговаривать? Один, второй, один, второй… Как нормальные люди. И ведущий тоже какой-то псих-одиночка… Все чего-то спорят, как будто это что-то может изменить.

Я влила в себя последний глоток остывшего кофе и, вспомнив, что за день я не съела ничего кроме пары сушек с маком и нескольких чашек кофе с молоком, решительно настроилась что-нибудь приготовить. Решительность оставила меня, когда я открыла холодильник и поняла, что мне действительно нужно что-то готовить. После проверки остальных шкафов и всех выдвижных ящиков, оказалось, что и стратегические запасы всякой консервированной бурды тоже исчерпаны.

Через полтора часа мальчик из доставки принёс мне “Филадельфию” и хияши вакаме с ореховым соусом, которые я так и не поела вчера, хотя очень сильно хотелось. Не смотри так на меня, мальчик, хотелось мне сказать, не будет у тебя сегодня фильма от Brazzers¹⁷, иди работай дальше. Не приглашу я тебя скрасить мой унылый вечер.