– Кто назначил начальником этого Сяо Ханя?
Руководить уездом Сяо Ханя назначил как раз начальник Синьсянской управы Лао Гэн. Дело в том, что когда-то отец Сяо Ханя и Лао Гэн вместе учились в Японии в Нагойском техническом колледже управления и коммерции. Но почуяв в интонации Лао Фэя негативные нотки, Лао Гэн ответил:
– Прошел в результате отбора, только обычного отбора…
Тогда Лао Фэй продолжил:
– Лао Гэн, я не возьму в толк, как он со своим бахвальским красноречием смог подойти на роль начальника уезда? Управлять державою не сложнее, чем жарить рыбешку. Похвально, когда человек пятьдесят лет следует какому-нибудь одному слову, а этот за полгода успел прочитать шестьдесят две лекции. О чем он там вещает?
Лао Гэна даже пот от страха прошиб, он поспешил сгладить ситуацию:
– Да ни о чем, ни о чем не вещает.
– Предположим, что так. Но тогда во что превратятся его воспитанники? Если в его словах ничего нет, а говорит он лишь потому, что любит поговорить, то это доконает кого угодно. – Сделав паузу, он добавил: – Любовь к пустословию собьет учеников с должного пути. А если он уподобит их себе, то берегись. Может, он хочет, чтобы все в уезде стали такими же красноречивыми? Но если наши сородичи начнут без конца повторять заученное, то в Поднебесной наступит хаос.
Лао Гэн поспешил его успокоить:
– Я ему все передам, все передам.
Но Лао Фэй строго сказал:
– Легче сдвинуть с места горы и реки, чем изменить характер человека. Ведь ему уже скоро тридцать, не ребенок, послушается ли он? Мне кажется, ничего не получится. Хотя, может, у тебя имеются какие-то свои методы воздействия?
Тогда Лао Гэн вытер со лба испарину и ответил:
– Нет-нет, и мне с ним не справиться.
Так что уже на следующий день после того, как Лао Фэй уехал в Чжэнчжоу, Лао Гэн взял и снял Сяо Ханя с поста. На самом деле Лао Гэн отнюдь не подлаживался под губернатора провинции Лао Фэя. Само собой разумеется, что количество произносимых человеком слов никак не влияет на его умение быть хорошим начальником уезда. Более того, неустанная просветительская работа Сяо Ханя, его призывы ко всеобщему образованию и вовсе выделяли его как совершенномудрого. Пусть он бесконечно молол языком, зато не обнаруживал такой же свободы в действиях. В худшем случае его красноречие можно было расценивать лишь как человеческую слабость сродни той, что была присуща его предшественнику Лао Ху, который любил столярничать. Ведь Сяо Хань только болтал, но ничего не делал, а потому особо навредить не мог. Но, заметив серьезный настрой губернатора Лао Фэя, Лао Гэн испугался, что тот потом доберется до него самого, поэтому решительно и непоколебимо уволил Сяо Ханя. Сяо Хань, который прибыл в уезд Яньцзинь полный великих устремлений, никак не ожидал, что своим языком поставит крест на собственной карьере и спустя полгода ему придется поспешно ретироваться. Получив известие, он молниеносно ринулся в Синьсян, нашел там Лао Гэна и стал упрямо отстаивать перед ним свою правоту:
– Дядя, на каком основании меня сняли с поста начальника уезда? В чем моя ошибка? Вы можете привести какие-нибудь доводы?
Тут же он начал приводить Лао Гэну свои доводы. Начал он с перечисления сильных сторон европейцев, потом перешел на американцев, потом стал приводить в пример реставрацию Мэйдзи[30] в Японии, рассказал о пользе западных наук. Пока Сяо Хань не приставал к Лао Гэну со своими доводами, тот ему сочувствовал, но едва тот принялся перед ним выставляться, Лао Гэн утвердился в правильности своего решения уволить Сяо Ханя. Наконец Лао Гэн пресек его бесконечную болтовню:
– Дорогой мой племянник, ты все говоришь верно, и доводы твои верные, ошибка лишь в том, что ты родился не в том месте и не в то время.
Сяо Хань на какой-то момент потерял дар речи.
– Так мне стоило родиться в Европе, Америке или в Японии?
– Может, и не стоило рождаться именно там, но в Китае тебе бы следовало родиться в эпоху совершенномудрых, чтобы твои таланты оценили по достоинству.
– Выступая в школе со своими лекциями, я делал это не просто ради преподавания, а ради спасения нашего государства и нашей нации… – продолжил упорствовать Сяо Хань.
Лао Гэн нахмурился и снова попытался его урезонить:
– Так речь не о том, чтобы забросить тебя в период Сражающихся царств[31] простым учителем, а о том, чтобы ты как раз спасал государство и нацию. Спросишь, каким образом? Родившись в период Сражающихся царств, ты со своими дарованиями наверняка бы стал странствующим проповедником. И все исключительно благодаря твоему красноречию. Но только тогда тебе бы не пришлось растрачиваться на тупых учеников, тебя бы слушали почтенные правители. Что толку выступать перед детьми? Чтобы была какая-то польза, следует иметь подходящую аудиторию, разве не так? Если бы твои речи понравились правителям, у тебя бы оказалась печать канцлера одного из Шести царств[32] и ты бы непременно осчастливил своего дядю. А если бы не понравились, так быстро бы лишился своей башки. Дорогой племянник, я лишь хочу знать, смог бы ты, окажись во дворце да в тех условиях, быть таким же хорошим оратором?
Так Сяо Ханя еще никто не урезонивал, поэтому он окончательно потерял дар речи.
Когда Сяо Хань покинул уездный центр Яньцзиня и возвратился в Таншань, «Яньцзиньская новая школа» закончила свое существование, а ее ученики, как и в случае с частной школой Лао Вана, разбежались кто куда. Мечты Ян Байли и его однокурсников о том, что после окончания этой школы они получат место в уездной управе, потерпели крах, как и мечты Лао Яна о том, что его сын после работы в управе вернется к изготовлению доуфу. Когда школу распустили, Ян Байли сначала собрался было вернуться домой к отцу делать доуфу, но передумал. А передумал он не только потому, что, как и Ян Байшунь, терпеть не мог ни своего отца, ни его доуфу, но еще и потому, что за полгода он крепко сдружился с одним товарищем, которого звали Ню Госин. Ню Госина считали за главаря, поскольку его отец был директором Яньцзиньского чугуноплавильного комбината. Вообще-то Ян Байли и Ню Госин не были одногруппниками, но поскольку они оба мало интересовались западной наукой и учебой, предпочитая убегать с занятий, чтобы половить цикад, пострелять птиц да побродить с шайками, то, оказавшись близкими по духу, постепенно сошлись. Кроме ловли цикад и стрельбы в птиц из рогаток, им, как никаким другим пацанам, удавался тандем «заливальщиков». Выражение «заливать», которое встречается именно в яньцзиньском наречии, означает забаву, когда один человек поднимает любую тему, неважно, правдоподобную или нет, а другой ее подхватывает, после чего они передают друг другу словесную эстафету, пока не исчерпают всю историю. Если язык у рассказчиков подвешен хорошо, то исход истории будет до самого конца оставаться загадкой. Отличие «заливалок» от тех же лекций Сяо Ханя было в том, что последние по своей сути представляли просто бессодержательный словесный понос без надежды на спасение нации и государства. Сочинение небылиц с упоминанием конкретных лиц и событий зачастую превращалось в интереснейшую историю. Кроме лекций Сяо Ханя, никаких других занятий Ян Байли и Ню Госин не посещали. Пока учитель отворачивался к доске, они втихаря выбегали из класса, а там уже или ловили цикад, или подстреливали птиц, или «заливали». Учителя, которых подобрал Сяо Хань, все как один были молчаливы и не обращали внимания на шалопаев. Ян Байли сначала умел лишь ловить цикад да подстреливать птиц, «заливалки» были ему не по зубам. Однако через три месяца общения с Ню Госином он постепенно освоил и эту забаву. К примеру, Ню Госин начинал: «Повар Лао Вэй из харчевни "Обильный стол" раньше был таким весельчаком, а последний месяц все что-то грустит да вздыхает. С чего вдруг?» Ян Байли, который сначала ничего не смыслил в «заливалках», отзывался в обычной манере: «Наверное, Лао Вэй задолжал кому-нибудь или поссорился с женой?» Ню Госин тотчас начинал кипятиться, ведь до такого ответа додумался бы всякий, а это никак не вписывалось в правила «заливалок». Вслед за этим Ню Госин начинал уже сам разыгрывать диалог, показывая на примере, как следовало отвечать: «Помнится, месяц назад к нам в город приезжала театральная труппа из провинции Хэбэй. Там играла одна актриса, в которую Лао Вэй влюбился. Эта труппа пробыла в Яньцзине полмесяца, и Лао Вэй не пропустил ни одной постановки. В общем, околдовала она его. Когда эта труппа направилась на гастроли в уезд Фэнцю, Лао Вэй направился следом. И все ради чего? Ради любовной интрижки. Потом как-то ночью Лао Вэй перелез через заднюю стену театрального дворика и пробрался за кулисы. Увидав, что перед одной из кроватей висит костюм его ненаглядной, он решил, что она спит там же. Тогда он аккуратненько примостился рядом, снял штаны и вытащил свое хозяйство, приготовившись к действу. Но кто бы мог подумать, что вместо актрисы там окажется охранник реквизита, в прошлом игравший военных персонажей! Он пустил в ход отработанный приемчик и одним махом сломал Лао Вэю руку. А Лао Вэй только спрятал руку в рукав, не смея и пикнуть. Вот почему все эти дни Лао Вэй работает исключительно правой рукой». Три месяца назад такие «заливалки» показались бы Ян Байли высшим пилотажем. Однако теперь он и сам поднаторел в этом деле. Пробуя свои силы, он принялся фантазировать: «Если вести речь про чары да колдовство, мне известна другая версия. Я слышал, что у Лао Вэя с детства имелась дурная привычка ночью бродить по кладбищу. Тридцать с лишним лет он совершал такие прогулки, и ничего, а в прошлом месяце он пошел на кладбище, и перед ним появился седовласый старец с бородой. Лао Вэй и раньше ходил на это кладбище, но никогда там никого не встречал, а тут вдруг откуда ни возьмись этот старец, подошел к нему и шепнул на ухо пару фраз. Лао Вэй кивнул в знак согласия. А начиная со следующего дня он загрустил. Бывало, тушит овощи, а сам горько плачет, да так, что слезы капают прямо в котел. На вопросы о том, что именно сказал ему тот старец, Лао Вэй не отвечает». Когда Ян Байли закончил рассказ, Ню Госин радостно похлопал его по плечу: «"Заливалка" что надо!» И тут же подхватил: «Так вот оно что. А ведь хозяин харчевни Лао У приходится близким другом моему отцу. Он как-то жаловался, что его повар день-деньской все плачет да плачет. "К добру ли это?" – думал он. Сначала даже хотел прогнать его, но тут дела в харчевне заметно пошли в гору. Народ валил туда не столько покушать, сколько подивиться на слезы Лао Вэя. Так и вышло, что тут уже Лао Вэй околдовал клиентов…» Где в этой истории правда, где вымысел, было уже не разобрать, но главное, что она вышла намного интереснее, чем то, что там произошло на самом деле. Получив свой кайф от «заливалок», Ню Госин мог вдруг сказать: «Пойду-ка я помочусь, что ли». А Ян Байли, даже если ему не хотелось, отвечал: «И я с тобой».
