«Канделябры тяжёлые свет свой льют,

Безжизненно тянутся отсветы свечей,

И в зал, в этот страшный призрачный приют

Привиденья выходят из зеркальных зыбей…

Кто в тебе тяжёлые двери распахнёт?

Кто воскресит нерассказанность мечты?

Кто снимет с нас этот мучительный гнёт?

Мы только отражения зеркальной пустоты».

                  К. Бальмонт

Старый дачный поселок был завален снегом чуть не до самого верха кустов, отделявших дорогу от заборов из штакетника. Периодически улицы чистил заезжий грейдер, но и тот всего лишь сдвигал снег к краям дороги, нагребая к концу зимы высокие снежные валы. Было тихо, лишь где-то меж усыпанных снегом сосен каркала одинокая ворона. Поселок спал в ожидании весны, когда распахнутся, впуская теплый ветерок двери и окна, а участки заполнятся веселыми оживленными людьми, спешащими к своим весенним заботам. А сейчас дымок курился всего лишь из нескольких труб тех редких домов, вокруг которых были расчищены дорожки и наблюдались признаки жизни. Зимой тут оставались в основном люди старшего поколения, уставшие от шумного города и предпочитавшие теперь жить среди заснеженных сосен и зимней тишины.

Смеркалось. На высоких деревянных столбах начали загораться тусклые лампочки под жестяными колпаками. Издалека донесся и исчез шум промчавшейся электрички. За поворотом улицы заскрипел снег под чьими-то шагами, и оттуда вырулили два молодых человека в телогрейках и потертых шапках. Идущий впереди, более худой и жилистый, убежденно доказывал своему другу:

– Вот подумай, Андрюха! В то время, когда мы, рабочий класс, горбимся всю жизнь на заводах и фабриках, эти буржуи на своих верандах лишь чаи гоняют с шоколадовыми тортами! Ты, видал, что понастроили? Развелось кругом куркулей, аж плюнуть некуда!

В доказательство своей речи он сделал широкий жест рукой, указывая на добротно построенные дачи, выстроившиеся как на подбор на этой улице. На лице его отражалось искреннее негодование увиденной им картиной. Явная несправедливость призывала к свершениям.

Невысокий и толстый Андрюха с трудом успевал и физически и мысленно за разогнавшимся другом. С чего это известный хулиган и бездельник Петя Солодкин вдруг причислил себя к рабочему классу, он откровенно не догонял, хотя и был готов принять на веру. Ну не этот же, как его, интеллигент он все-таки…

– Ты вот сюда посмотри! – продолжал Петя, – Хоромы какие! Дворец настоящий! У тебя такой когда-нибудь будет, заработаешь на заводе своем? Нет! И у меня – тоже нет! Потому, что хозяин все это – наворовал! Значит – что?

– Значит – что? – переспросил Андрюха, недоуменно разглядывая крашенную в синий цвет двухэтажную дачку с двумя большими лоджиями наверху.

– Значит, мы должны перераспределить награбленное в свою пользу! Это еще Ленин говорил, во!

– Ты чё, хочешь, чтобы мы дачу обнесли? – Андрюха наконец-то понял, к чему клонит друг, – Там же капитан дальнего плавания живет, я его знаю! Какой же он куркуль?

– А кто он еще? Стоит себе в белой фуражке, да командует: «Право руля! Лево руля!» Вот и все заботы! А за него все матросы делают. Капитан…

Петя изобразил презрительный жест, сперва повертев большим пальцем у виска, а затем прижав ладонь ко лбу, уставившись вдаль с идиотским выражением на лице.

– Ну, не совсем так…

В отличие от друга, Андрюха книги все же читал, а уж морскими приключениями Виктора Конецкого – просто зачитывался, вследствие чего о работе на судне какое-то представление все же имел. Лезть в чью-то дачу, а уж тем более – капитана, ему не хотелось совсем. Вот только как объяснить это Петьке, у которого запавшая в дурную голову мысль застревала там намертво?

– Да ты не ссы, кореш, прорвемся! – захохотал Петя, хлопая друга по плечу, – Залезем – никто и не узнает, они раньше мая тут все равно не появятся! Или ты мне не друг? А?

– А как мы полезем, у нас же нет ничего? – попытался возразить Андрюха.

– От бати в сарае инструмент остался, чё-нить подберу!

– Эээ… Мне завтра в смену работать! – сделал последнюю попытку толстяк.

– Подумаешь! Значит, послезавтра пойдем, как стемнеет. И вообще, хорош мне тут горбатого лепить! Ты пацан или девка? Вот и всё!

Петя повернулся и пошел по улице дальше. Андрюха потрусил за ним следом. Его терзали крайне нехорошие предчувствия, но сказать об этом он не мог, дабы не показаться перед другом трусливым чмошником. С другой стороны, сколько пацаны по дачам ни лазили, никому за это ничего не было. Ну, участковый дядя Толя наорет, да отец затрещину отпишет, делов-то куча. Вот так, и не хочется даже, а что делать, что делать…

Еловая лапа за окном с белым языком снега на ней выглядела совсем по-новогоднему, не хватало лишь красных шаров, да веселых снегирей, несущих в клювах полотнище с поздравлением. Эдик даже залюбовался ей, на какое-то мгновение забыв, что смотрит на красавицу-ель из окна кабинета врача, в котором собрался целый консилиум в его честь. Да и от самого праздника его отделяло уже два неизвестно как пролетевших месяца. Хотя, почему – неизвестно? Очень даже известно. Это только в первые сутки, когда неизвестно как прорвавшийся Серега вырвал его из застывшего навсегда дня тридцать-какого-то года, словно морковку из грядки, он чувствовал себя словно проваливающимся в липкую паутину кошмарного сна. А потом была комната в научном центре, изолированная от всего на свете, и усталый не выспавшийся Мстислав Валентинович в белом халате, на ходу придумывающий методики, способные вернуть его к нормальной человеческой жизни. Он и потом часто навещал Эдика, которого перевели в январе уже просто в госпиталь, под присмотр врачей. Эдик повернулся и посмотрел на ученого, который уже заканчивал свою речь:

– В общем, если выражаться образно, то в результате проведенного над собой эксперимента Эдуард Борисович приобрел чувствительность к тем воздействиям, от которых человеческий организм обычно защищен. Можно сказать, как телевизор, начавший принимать сигналы от систем радиоуправления, или радара, например… – Мстислав Валентинович посмотрел на отца Эдика, тот в ответ понимающе кивнул, – Это же привело и к дополнительной проблеме, в конце концов и произошедшей. Обычно человек воспринимает время линейно, подобно течению реки, и всевозможные водовороты в нем ему просто не ведомы. Единицам же, это удавалось, по своей воле или нет, что рождало потом многочисленные легенды о зачарованной стране фей или каком-нибудь спящем воинстве короля Артура. Так и Эдуард, сделав лишний шаг в сторону, оказался в крохотной заводи, где вращался кусочек времени. Совсем небольшой кусочек, меньше суток.

– Но он больше не будет попадать в такие места? – переспросил Борис Львович, отец Эдика.

– Физически – нет. Он же разумный человек.

– Эээ… Я не совсем понял…

– Способность взаимодействовать с паранормальными явлениями у Эдуарда осталась, это уже неотъемлемое свойство, – объяснил ученый, – Но это уже как он сам захочет.

– Не очень хочу. То есть – совсем не хочу! – буркнул Эдик.

– Жаль! – немного разочаровано покачал головой Мстислав Валентинович, – У нас было бы, что вам предложить.

– Прошу меня простить, но вы немного торопите события, – возразил хозяин кабинета профессор Белявский, – Когда я сказал, что Эдуард Борисович здоров, я вовсе не предлагал сходу нагружать его тяжелой работой, а уж тем более – тяжелой психологически. Вы же не хотите, чтобы все закончилось новым срывом? Вот и не стоит!

– Что же вы рекомендуете ему в таком случае?

– Я настоятельно рекомендую месяц – слышите, месяц постепенного возвращения к активной жизни в условиях санатория или какого-либо другого спокойного места. И только после этого можно будет вернуться к вопросу о дальнейшей занятости Эдуарда Борисовича!