Дура. Возьми себя в руки. Выдох, сквозь стиснутые зубы, и осознание, как трещит плотина, удерживающая ледяные, непростительные воды прошлого.
Но воспоминания разбередили душу, вызвали из темных уголков души все то, что я тщательно туда загоняла. Пытались сорвать опечатанные двери и впустить гребанную надежду, которая взорвала бы мои обещания самой себе, и беспощадно изрезали душу острыми осколками. Нельзя так. Нельзя этого позволить. Он враг. И всегда им был, что бы он сейчас не говорил. Но губы сковало жалким таким по-женски идиотским ожиданием.
- Ночью снилось, как я тебя с Гелькой на день города повез. – Его вторая попытка завязать, второе лучшее воспоминание моего детства, вызвавшее болезненный отклик далеко в душе. – Помнишь, как ты липла к окну старого ПАЗика и смотрела, почти не моргая. Гелька все хихикала, а я ее одергивал, чувствуя вину, что ты кроме задрипанной деревни больше ничего и не видела. Лето только кончалось, так тепло было на улице, пахло вкусно… Концерт помнишь на площади? Я тебя еще на плечи посадил, чтобы лучше видно было. И фейерверки потом… Гелька тебе уши зажимала, чтобы ты не боялась, а ты так смешно зажмуривалась при каждом хлопке и тут же глазища открывала, улыбалась и смотрела на огни в небе. Наверное, это лучшее воспоминание в моей жизни. Я и две сестренки. На празднике… Мне так стыдно, что я не пошел дальше по этому пути, что снова сорвался, а ведь все могло сложится совсем иначе. Все из-за меня, господи…
С моих губ сорвался всхлип. Я испуганно зажала себе рот рукой, почти ничего перед собой не видя из-за застилающих глаза слез. В душе все перевернулось, напряглось до состояния натяженных струн, порезав мои обеты самой себе, потому что я хорошо помнила этот день. Мне одиннадцать было. Я уже думала, что большая, но мне так нравилось идти по заполненным людьми красивым улицам под руку со своим старшим братом. А Гелька шла рядом с розовым воздушном шариком и ела сладкую вату, трепя меня по голове липкими от ваты пальцами. Я жаловалась Вадику, он пробовал возмутиться, но Гелька, скуксившись и ему волосы стала трепать. И так хорошо было, так весело и в то же время спокойно… Концерт потом еще, слов песен было не разобрать, но я восторженно смотрела на сцену с поющими людьми, крепко обнимая голову Вадика, чтобы не свалиться с его плеч. Мне кажется, он тогда выступления и не видел. Да ему это и не важно было. Он иногда щекотал мои стопы, заставляя дергаться и смеяться. Гелька тут же подскакивала сзади, боясь, что я свалюсь с Вадика. Он хохотал и отстранял ее руки, предлагая мне потрепать ее за волосы в отместку, всовывая в мои пальцы остатки сладкой ваты, она возмущенно уворачивалась, и он, крепко держа мои ноги на своих плечах, срывая восторженно-испуганные визги с моих губ, пытался ее догнать.
Как глоток воздуха, среди беспробудного кошмара. А потом мы с Гелькой плакали, когда он снова сорвался. Пришли из школы, а он в обкумаренный лежит. Но он тогда на траве сидел и худо бедно соображал. Стыдливо отвел глаза и ушел на три дня. А потом вернулся и больше в себя не приходил. Мы снова лишились своего брата, и жизнь потекла привычным образом. С каждым годом все хуже и хуже…
- Ты сейчас… трезвый? – сиплый голос сорвался с губ прежде, чем я успела его обдумать, и решить вообще стоит ли хоть что-то говорить.
- Да. Я хотел тебе позвонить еще вчера, но никак не мог решиться. – Тихо ответил Вадик. – Сначала Гельке набрал. Лен, она завязывать решила. В монастырь какой-то собирается. Сказала, что меня навестит и сразу туда поедет, что иначе сдохнет… и уже чувствует, что порог близко. Не врет. Я тоже чувствую, только у меня, гниды, уже шансов нет. Господи, я так перед вами виноват! – В голосе прорвались ненавидящие нотки. – Так виноват… В аду мне гореть. Как есть, в аду. И поделом. – Интонации снова дрожащие, вызывающие соболезнование и сожаление. - Ленка, я еще раз прошу у тебя прощения. Прости, пожалуйста, меня. Я гнида и все это заслужил. Прости меня, пожалуйста! Ленка! У меня ж никого кроме вас нет! И я вас так обижал! Господи… как же стыдно… Ты прости… Я больше звонить не буду никогда. Просто у меня ломка началась, и я хотел перед тем, как все кончится, сказать, что я сожалею.
Я прикусила губы, сдерживая рвущиеся всхлипы. Прикрыла дрожащими пальцами глаза. Вот так, в самом конце, он признал свою вину. Но хотя бы в конце. Хотя бы признал. Мне было плохо, трясло и выкручивало, немного тошнило от тех непонятных, терзающих душу сердце и тело эмоций. Неразборчивых, иррациональных. Жалостливых. Брата украла наркота. Синька сестру.
- Когда Гелька приедет?.. – дрожащими, мокрыми от слез пальцами вытянула сигарету из пачки.
- Сказала, что деньги сегодня займет, завтра должна… Я в шестой колонии сижу. За южным сто пятьдесят километров. Сюда просто так не добраться, она сказала такси возьмет, только дорого это очень… Потом обратно и на вокзал. В монастырь куда-то под Нижний Новгород, что ли… господи, да хоть на другую планету, лишь бы завязала и не закончила, как я…
- Вадик… - не сдержала судорожного, терзающего горло вдоха. – Я ее привезу. Но заходить не стану. Не смогу. Просто привезу и заберу.
- Я… Лен… Я… пожалуйста… - он так сильно растерялся, что слов подобрать не мог. – Да как же ты поедешь?.. Тут же далеко и… вообще, твой мужик явно не обрадуется…
Антон не обрадуется, это мягко говоря. Я сжала зубы, не понимая, что я и зачем делаю. Только в голове стучала отчаянная мысль, что в любой ситуации нужно оставаться человеком. Или хотя бы его подобием. Я не зайду. Не смогу и это правда. Но Гелька… Пусть попрощается. Пусть. Отдам ей деньги за комнату. Они ей нужны. Провожу. И закончится все. Клянусь, все это закончится.
- Я ее привезу. Вадик… ты больше не звони. – Сердце отчего-то больно сжалось.
- Да. Прости меня еще раз, Лен. Удачи.
Звонок закончился. Я скурила три или четыре сигареты подряд. Набрала Гельке. Не ответила. Набрала второй раз. Трезва. Голос виноватый, заставивший сигарету снова выпасть из моих рук.
- Гель, он мне позвонил. – Тщательно пытаясь справиться с неверным голосом, негромко произнесла я. – Сказал, что ты завязывать решила, что завтра к нему поедешь. Прощаться. Я отвезу тебя, не трать деньги. Я отвезу и подожду. Сама не смогу пойти.
- Ленка… - Гелька разрыдалась, часто всхлипывая и бесполезно пытаясь с собой справиться
Сигарета переломилась в моих руках. Я трясущимися пальцами нашла тлеющий обломок под сидением, не почувствовав ожога на коже, когда схватилась не за тот конец.
- Лен, я твои деньги не тратила… Все на карточке лежит, я тебе все отдам, правда. Я только билет в плацкарт куплю себе, а потом, как заработаю перешлю обязательно, правда! – стыдливо произнесла она.
- Себе оставь. Гель, завтра к девяти приеду. Только если ты напьешься…
- Я неделю держусь уже, Лен! Я продержусь еще, правда! Честно!
Меня трясло еще минут десять. Сходила в магазин, купила воды, пытаясь успокоиться. Антон должен заехать ко мне на обед. Мне нельзя появляться в таком виде. У него сразу забрало падает, когда я слабину даю. Не пустит. Может, и не рассказывать?..
Рассказывать. Рассказывать придется. Я, сидя за столом по правую руку Антона, задумчиво смотрела на него, уплетающего тушенное мясо и листающего пультом каналы телевизора.
- Машину тебе заказал, в наличии красной с удовлетворяющей меня комплектацией не было. Сказали в течение месяца придет. – Будничным тоном сообщил мне он, открывая пришедшие смс на экране. – Да вы заебали уже, опять что ли новое удостоверение получать?.. Вот делать людям нечего, а… - Антон раздраженно принялся кому-то звонить, - Тимох, привет. Тебя тоже уже обрадовали сменой удостоверения?..
Дальше шел сплошной злобный мат заковыристо ругающий федеральную палату адвокатов и иже с ними. Я, помешивая чай, думала о машине, глядя в стол. Совершенно из головы вылетело. Все вытеснил один звонок. А, между прочим, здесь тоже как бы не все гладко.
Антон, закончив ругаться, раздраженно ворча пошел наливать себе чай, стоя ко мне спиной и доставая из шкафа кухонного гарнитура огромную чашку, больше похожую на супницу. Из меньших он принципиально не пил.
