Именно находясь в плену, в полной власти барона де Донзи, он и согласился на все требования дерзкого бунтовщика и мятежника. Но можно ли считать законными договоры, что подписаны по принуждению,  под угрозой насилия и смерти?  Имеют ли они законную силу перед Богом и людьми? Любой честный человек знает лишь один ответ на эти вопросы.

И этот ответ: 'Нет!'

Почтенный историк не мог налюбоваться юной правозащитницей. Какое присутствие духа! Какое ораторское мастерство! Насколько взвешенная линия защиты! Неужели это он всего два месяца назад называл ее про себя не иначе, как малолетней гордячкой?

Впрочем, Евгений Викторович был не одинок в своем восхищении графиней Маго. Сам король Ричард, взиравший на нее с высоты королевского помоста, едва мог скрыть свое одобрение, каковое было хотя и не вполне уместно  для беспристрастного судьи, но все же прорывалось веселыми лучиками из-под притворно нахмуренных бровей. Казалось, еще чуть-чуть, и суд, легший столь тяжким бременем на его королевские плечи, приблизится к счастливой развязке.

И тогда случилось страшное!

Пьер де Куртене, граф Неверский, кажется, впервые за весь судебный процесс оторвавший глаза от пола, вышел на открытое место и попросил слова.

- Говорите, граф, - сухо вымолвил Ричард, вновь охваченный тревожным чувством.

И граф, таки да - сказал...

- Ваше Величество! Находясь здесь, в полной безопасности и под защитой королевского правосудия, я перед Богом и людьми свидетельствую, что брачный договор, который вы держите в руках, был составлен и подписан мною по доброй воле, без каких бы то ни было угроз и принуждения.

Единый общий 'а-а-а-х' прошелестел по Большому залу Шато Сегюр.

- Отец...! - воскликнула потрясенная таким предательством графиня Маго и умолкла. На большее просто не было сил.

А граф Пьер продолжил.

- Также я свидетельствую, что покинул замок Сен-Эньян не по доброй воле, но будучи околдованным. О чем в то же утро поведал командиру эскорта моей дочери, лейтенанту Готье. Он находится здесь и может немедленно подтвердить мои слова.

Выведенный на середину, лейтенант Готье с совершенно несчастным лицом и глазами побитой собаки все же подтвердил, что да, все так и было. И мессир граф, дескать, действительно в первое же утро после побега из Сен-Эньяна пожаловался на наведенный колдовской морок, заставивший его против воли покинуть замок и присоединиться к их небольшому отряду. Ложь лейтенанта была видна невооруженным глазом, но видно было и то, что держаться он будет за нее до последнего.

Плечи короля поникли. Все было кончено! Даже если первую часть обвинения и удастся отклонить, ссылаясь на свидетельство леди Маго, что она добровольно попросила покровительства и защиты мессира Серджио, то обвинение в похищении графа Пьера подкреплено как его собственными словами, так и словами свидетеля. Этого - вполне достаточно для вынесения обвинительного приговора.

И он будет вынужден это сделать, ибо закон стоит выше даже королей!

И тогда на судебный пятачок перед королем вышел господин Дрон.

- Ваше Величество! Я утверждаю, что все обвинения, выдвинутые против меня бароном Эрве де Донзи, являются ложью от начала и до конца. И, дабы подтвердить свои слова, я требую судебного поединка.

Эрве де Донзи все так же спокойно и довольно улыбнулся.

Король тяжело вздохнул.

Кайр Меркадье сплюнул на пол и вполголоса выругался.

***

Графство Осер,

аббатство Сен-Жермен,

17 апреля 1199 года

А в это же самое время Винченце Катарине прощался с жизнью....

... После оглушительной неудачи в деле поимки 'колдунов из Индии', после того, как покушение на Ричарда Плантагенета окончилось ничем, а войско, собранное для удара в тыл отрядам, штурмующим Шалю-Шаброль, было разгромлено, ломбардец понял одно. Таких катастрофических провалов не прощают. И уж кто-кто, а мессер Полани точно не является примером христианских добродетелей, ангельского всепрощения и любви к ближнему. А это значит, что лично ему, Винченце Катарине, во время подведения итогов с треском проваленной операции лучше бы оказаться как можно дальше от упомянутого мессера.

Нет, ломбардец не пустился в бега сразу. Разросшееся до совершенно неприличных размеров  любопытство старого шпиона, заменившее сьеру Винченце за многие годы тайной службы почти все остальные чувства, требовало досмотреть спектакль до конца. Поэтому он вместе с остатками своих людей проследовал до Лиможа, прочно встал на след вынырнувших там же 'колдунов' и лично пронаблюдал, пусть издалека, и чудесное спасение короля Ричарда, и разгром его наемниками кавалерии, вышедшей из Фирбе и Курбефи.

Кавалерии, стоившей, между прочим, немалых денег!

Впрочем, все последовавшее за сорвавшимся покушением время Винченце потратил отнюдь не на одно лишь удовлетворение своего любопытства. Вовсе нет!

В его голове зрел План.

Было понятно, что в Европе скрыться ему не удастся. Кто-кто, а уж достопочтенный купец хорошо знал, насколько густо напичканы христианские земли людьми мессера Сельвио. И любой новый человек, если он хоть что-то собой представляет, рано или поздно попадает в сферу их внимания.

Нет, разумеется, осев крестьянином в какой-нибудь дыре, он мог бы сохранять свое инкогнито хоть до конца жизни. Но как-то не так представлял Винченце Катарине этот самый конец своей жизни. А значит, Европа отпадала.

Податься к сарацинам? Тоже не вариант.

Нет, никаких особых религиозных предрассудков добрый Винченце не испытывал. И против ислама ничего не имел. Тут другое.  Не раз и не два пересекался он на путях тайной войны с коллегами, что пять раз в день, обратившись в сторону  аль-Бэйт аль-Харам, совершали свой салят. Пара шрамов на спине и неправильно сросшиеся кости левой руки навсегда сохранят в его сердце память об этих встречах. Но ведь и там остались люди, которым есть, что вспомнить! И, пусть риск вновь встретиться с ними невелик, рисковать все же не хотелось.

То есть, подаваться к сарацинам тоже не стоит.

Намного интереснее выглядел вариант уйти на северо-восток. В земли скифские и гиперборейские.

Будучи в Константинополе, ему приходилось общаться на рынках с купцами оттуда. Кряжистые, обильно бородатые, чем-то похожие на медведей, они проводили  в имперской столице по нескольку месяцев, а то и все полгода, выкладывая на прилавки, казалось, бесконечные запасы пушнины. Да и рабы в их торговых загонах также не переводились.

Обратно в свою глушь они увозили звонкое серебро и золотые безанты. А также украшения, изделия имперских ювелиров, посуду, вино, масло, пряности, белоглиняную расписную  керамику, зеркала ...  Впрочем, и книги, и предметы христианского богослужения тоже пользовались спросом. По всему видать, что христиан там хватает, стало быть, жить можно.

Но самое главное - в свои степи и леса они везли тяжелый византийский шелк, поштучно опечатанный и опломбированный таможенными офицерами константинопольского эпарха. Оно и понятно - никто не имеет право вывезти его из столицы мира больше, чем это дозволено указами эпарха: не более, чем по пятьдесят номисм стоимости на одного купца. Ведь купцов много, а шелка мало...

И вот здесь-то у ломбардского купца имелись кое-какие весьма перспективные знакомства. Пожалуй, он сможет забирать в Константинополе шелка на куда более значительные суммы, чем жалкие пятьдесят номисм. А из варварских лесов привозить в столицу мира меха и рабов.

Чем не жизнь!

Каганы с северо-востока время от времени осаждали град Константинов огромными массами войск - с тем, чтобы принудить имперские власти при составлении мирного трактата включить туда и торговый договор, максимально облегчающий условия бизнеса их купцам. Что ж, такая политика представлялась Винченце и разумной, и эффективной. А уж пушная торговля, равно как и торговля живым товаром - для человека понимающего, оборотистого и с хорошим начальным капиталом, это же просто золотое дно!