Потерпев афронт там, где он думал заслужить лавры, директор-спаситель отечества стал действовать другими средствами. Он вызвал в гимназию всех выпускников и в присутствии всех учителей стал стыдить их за то, что они унизились до такого позора, чтобы вместо изречений древних писателей – Платона или Вергилия – поместить на фотографиях цитаты из подонков, газетных писак, таких, как Некрасов, которого читают в трактирах потерявшие всякий стыд рабочие. Далее директор заявил, что, если в кратчайший срок не будут собраны и сданы ему все до единой фотографии, то он добьется аннулирования аттестатов и, во всяком случае, разошлёт об окончивших такие характеристики, которые сделают совершенно невозможным поступление их в высшие учебные заведения.
По поручению всех побывавших у директора товарищей, приехавшие настаивали, чтобы я немедленно отдал им свою фотогруппу. Отказ в этом будет рассматриваться, как действие, подвергающее риску не только меня лично, а целый класс. Я, разумеется, группу отдал[12].
Не без тревоги ждал я после этого сообщение из Московского университета с ответом на посланное мною прошение о приеме на медицинский факультет. Но, либо директор не осуществил своей угрозы об отправке туда неблагоприятной характеристики, либо в университете руководствовались моим блестящим аттестатом и золотой медалью, а не дополнительной характеристикой. Во всяком случае, вскоре, к моему успокоению, я получил извещение о зачислении меня в число студентов Московского университета.
В начале 1890 г. вместе с одним из студентов, лично знавшим известного адвоката Ярошенко, мы побывали у него и просили возбудить от нашего имени дело против директора Скворцова, который шантажом и запугиванием отнял у нас принадлежащие на вполне законном основании, как личная собственность, фотогруппы. Юрист обещал тщательно ознакомиться с делом. Но вскоре за участие в студенческих сходках в феврале 1890 г. я был выслан из Москвы под гласный надзор полиции. Только в 1894 г., заканчивая Дерптский университет, как-то вспомнили мы – я и живший совместно со мною на квартире К. О. Левицкий – о случившемся пять лет назад изъятии у нас фотогруппы. На всякий случай мы написали в дирекцию Нежинской гимназии заявление о возвращении нам нашей фотогруппы. И вот, спустя довольно долгое время, мы получили вызов к проректору университета профессору русской истории Бринкеру. Он под личную нашу расписку вручил нам изувеченные наши фотогруппы. В сопроводительном письме сообщалось, что снимки были «конфискованы» для уничтожения вредных и позорящих надписей. Вся виньетка со снимком орла и ленты была вырезана, а книга затушевана. Я рассказал профессору, какие были надписи, он не сразу мог понять и поверить, что могут быть такие недобросовестные (gewissenlos) педагоги в провинциальных гимназиях. Но вот сейчас, более шестидесяти лет спустя, когда я пишу эти строки, передо мной висит на стене эта «историческая» фотография, как вещественное доказательство, изобличающее классическую гимназию, служившую в руках реакционного министра народного просвещения Дмитрия Толстого орудием для полного отрыва от народа подготовляемых ею будущих «образованных» людей и превращения их только в источник пополнения бюрократического чиновничества.
Наше, и моё, в частности, отношение к заполнению всей гимназической программы классическими языками и, в особенности, их грамматикой, как к существеннейшей части мертвящей схоластической системы образования, определилось с первых лет пребывания в гимназии. Слишком уж очевидна была ненужность, бесполезность зазубривания слов и грамматических правил древних языков, на которых давно не говорит ни один народ, а то, что осталось от этих языков в виде письменных памятников, давно уже много раз издано в переводах на русский и другие современные живые языки. Зачем же главная часть времени и сил направлялась на эту схоластику? Этот вопрос вставал перед нами со всею неотступностью. И ответ на него сложился вполне определенный: для того, чтобы отвлечь наше внимание от изучения проблем современной живой жизни!
Но понимание ненужности заполнения программы классическими языками не мешало мне признавать одного из учителей, Абрамова, умевшего на построении латинской речи раскрывать логическую связь понятий, показывать развёртывание логического процесса мышления, путь к овладению не только латинским, но и всяким другим языком, учившего вслушиваться, вдумываться, не гнаться за словами, а познавать их смысл из связной речи, изучать новый язык, как ребёнок изучает впервые родную речь. Абрамов чувствовал ритмичность в складе речи и умел заставить нас почувствовать эту ритмичность у Овидия, Горация и Вергилия.
Одно воспоминание очень ярко сохраняется у меня о ходе выпускных экзаменов. Всё шло удачно и благополучно. Окрылённый надеждой на возможность получения золотой медали, пришёл я на письменный экзамен по русскому языку. В обширном актовом зале были расставлены на значительном расстоянии друг от друга тридцать два стола. Вошла торжественно комиссия. Были проверены все столы. Затем председатель комиссии распечатал присланный из округа конверт и громко прочитал тему для сочинения: «Влияние просвещения на нравственность людей». Были розданы заштампованные листы бумаги, которые нужно было возвратить по счету. Оставив надзирателей, комиссия удалилась. Проходил час за часом, а я не мог остановиться ни на каком плане и не мог начать писать. Уже многие сдали сочинение, а я ещё не брал пера в руки. Мною овладело полное отчаяние, всё уже казалось потерянным. Когда зал опустел уже почти наполовину, я, убедившись, что ничего путного со всего моего обдумывания трактата с введением, анализом исторического и современного материала и построением общих выводов не выходит, махнул на всё рукою и, считая, что всё равно всё уже пропало, написал заглавие, а под ним три строки программы:
1. Раскрытие содержания понятий в заглавии темы:
а) что такое просвещение;
б) что мыслится под нравственностью.
2. Условия, необходимые для благоприятного влияния просвещения на нравственность.
3. Пояснение на примерах из истории просвещения на Руси.
Не было уже времени обдумывать и переписывать начисто, так как актовый зал катастрофически быстро пустел. Я видел недоумение и тревожные взгляды дежурившего преподавателя и уходивших учеников и, не отрываясь, без необходимой критической оценки, строил все рассуждения дедуктивно, исходя из общих определений, а не обобщая, синтезируя изложенный сначала проанализированный материал. Пример заключительный – петровский период – образование и просвещение при Петре видимого влияния на нравственность не оказали. Положительный пример – просвещение от Карамзина и Державина до Пушкина и Гоголя – просвещение, направленное и проникнутое великими идеями о высоком призвании людей, о служении народу и государству; такое просвещение оказало глубокое влияние на общественные нравы и на создание высших образцов людей, движимых нравственными началами, таких, как Сперанский или Пирогов и другие.
С чувством полной катастрофы вручил я, кажется, предпоследним два мои использованные и все оставшиеся белыми листы. Провал казался бесповоротным. Кажется, пять дней прошло, пока стали известны, наконец, результаты. Комиссия в целом была недовольна. Выделены было только три отличных сочинения и среди них на первое место было поставлено мое: по четкости, сжатости, логическому развитию темы и по высоким нравственным началам, положенным в основу всего сочинения. Больше, чем кто-нибудь другой я понимал слабость своего сочинения, и его успех у комиссии был воспринят мною без всякой радости и энтузиазма. Скорее, я испытывал чувство не то какой-то неловкости, не то глухих угрызений совести.
Тяжёлое материальное положение нашей семьи, когда одновременно в гимназии учились три брата и сестра Александра, вынудило меня очень рано стремиться к личному заработку. Постоянно присутствовало желание как-нибудь облегчить матери возможность сводить концы с концами при самой скудной нашей жизни. Будучи в четвёртом классе, я впервые принял предложение о помощи ученику первого класса Ване Леонтьеву. Это был хорошо упитанный, довольно избалованный, но очень любознательный мальчик. Мне было предложено, кажется, за шесть рублей в месяц, ежедневно проверять подготовленность его по заданным урокам и при необходимости давать разъяснения и помогать усвоению материала. Очень скоро Ваня заинтересовался занятиями. Мне удалось вызвать у него желание вести наблюдения за природой, собирать коллекции насекомых и растений. Проверяя его уроки по латыни, я рассказывал ему о римлянах и римской истории. Сам я любил решать всякие головоломки и задачи, отгадывать загадки и, мало-помалу возбудил и у Вани желание додумываться до решения задач и желание применять арифметические исчисления для получения ответа на появляющиеся вопросы. Например, какой высоты самое высокое дерево? Или, насколько или во сколько раз стоящая перед домом липа выше яблони или груши? Такие задачи приводили к необходимости наблюдать и мерить аршином (1 аршин = 71,12 см) в одно и то же время длину тени от самого аршина и длину тени от деревьев. Для таких измерений нужно было поработать и посчитать.
